Ivan Grigoriev, Haute école d’économie, Saint-Petersbourg, Les raisons de l’échec du premier projet de justice constitutionnelle dans la Russie post-soviétique.

См русский текст ниже или скачать  Григорьев текст доклада

Dans cet article, nous cherchons à comprendre pourquoi le premier projet de justice constitutionnelle russe a échoué. Dans cette optique nous proposons une théorie qui permet de prédire les caractéristiques institutionnelles de la future cour constitutionnelle et ses relations futures avec le gouvernement, en partant de la configuration des élites qui la créent et de leurs perspectives de conserver le pouvoir. Cette théorie est confrontée au cas de la Russie. Les écarts par rapport aux prédictions de la théorie s’expliquent par le fait qu’à chaque fois, parallèlement à leur jeu avec les élites judiciaires, les élites étaient engagées dans d’autres jeux, plus importants, qui accaparent leur attention et les contraint à des coups qui ne relèvent pas d’une solution optimale. Une masse critique de « coups » non optimaux a été atteinte lors de la création de la Cour constitutionnelle en 1991-1992 : cela se manifeste, d’une part, par la création d’un cadre institutionnel à la fois trop large et trop peu détaillé pour le fonctionnement du tribunal et, d’autre part, par une stratégie de nomination des juges nettement politisées. C’est ce qui conduit à l’échec de l’ensemble du projet .

Mots-clés: cours constitutionnelles, transformation des régimes, post- communisme.

(résumé Ivan Grigoriev)

В статье даётся ответ на вопрос о том, почему провалился первый российский проект конституционного правосудия. Для этого предлагается простая теория, позволяющая предсказывать институциональные характеристики создаваемого конституционного суда и его будущие взаимоотношения с правительством, исходя из конфигурации создающих его элит и того, каковы их перспективы удержания власти. Против этой теории проверяется случай России. Отклонения от предсказаний теории объясняются тем, что всякий раз параллельно игре с судом элиты вели другие, более важные игры, которые отвлекали их внимание и заставляли делать неоптимальные ходы. Соответственно, достижение критической массы таких неоптимальных ходов на этапе создания конституционного суда в 1991-1992 годах (проявившихся, с одной стороны, в создании излишне широких и недетализированных институциональных рамок функционирования суда и, с другой стороны, в политизированной политике назначения судей) и привело к провалу проекта в целом.

Ключевые слова: конституционные суды, режимные трансформации, посткоммунизм.

The article explains why the first attempt to introduce constitutional review in Russia failed. A simple model that predicts institutional characteristics of constitutional courts is devised based on configuration of elites that create the court and their prospects of keeping power. The case of Russia is examined against this model. I explain the existent departures from the predictions of the model by the fact that while playing with the court the elites also played other games which led them to making suboptimal decisions. Making too many of those (including making the court’s powers excessively large and unspecified and nominating wrong justices) caused the project’s failure.

Keywords: constitutional courts, regime transformations, postcommunism.

 

Информация об авторе: Григорьев Иван Сергеевич, преподаватель кафедры прикладной политологии Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге. +79216595097, igrigoriev@eu.spb.ru.

 

ВВЕДЕНИЕ

За исключением двух кратких периодов в самом начале и в самом конце своей истории, Советский Союз не знал конституционного правосудия. Согласно союзной конституции 1924 года, функции конституционного контроля исполнял Верховный суд, который «по требованию Центрального Исполнительного Комитета» проверял «законность тех или иных постановлений союзных республик с точки зрения Конституции»¹. Учитывая то, что процедура такой проверки запускалась ЦИК, Верховный суд фактически оказывался при нём совещательным органом, то есть, имевшаяся у него власть конституционного контроля была небольшой. Но даже этой небольшой власти он лишился после 1929 года, взамен получив более обширные (но не относящиеся к конституционному контролю) полномочия апелляционной инстанции по отношению ко всем судам низшего уровня². В конце восьмидесятых годов, уже на излёте перестройки, эксперимент повторили, только на этот раз функции совещательного конституционного правосудия поручили специальному Комитету конституционного надзора³. Единственным отличием от проекта, реализованного в двадцатые годы, стало то, что Комитет мог проверять конституционность законов по собственной инициативе, не дожидаясь запроса со стороны Съезда⁴. Комитет просуществовал два года, прекратив своё существование с распадом Советского Союза. Так на всё советское время выпало всего семь лет, когда деятельность законодательной и исполнительной властей контролировалась властью судебной.

Опыт новой России с конституционным правосудием был прямо противоположным. Российский Конституционный суд начал свою деятельность в 1992 году и действовал с тех пор с единственным перерывом на полтора года в 1993-1994 годах. Наиболее ярким периодом вовлечённости Суда в политическую жизнь России, однако, несомненно остаются первые два года его существования, когда были приняты решения по историческим делам о разделении МВД и КГБ, о запрете деятельности коммунистической партии, и когда Суд оказался одним из ключевых игроков в разворачивавшемся кризисе разделения властей и конфликте между парламентом и президентом. Эти два года активного участия Суда и отдельных судей в политической жизни страны обернулись в конечном счёте приостановкой деятельности суда на год, в течение которого в закон о конституционном суде была внесена значительная правка, сузившая его полномочия, а в состав Суда были доназначены шесть новых судей.

В данной статье я предлагаю остановиться на причинах этого кризиса. В существующей литературе закрытие Суда принято связывать с общим политическим кризисом 1993 года. Суд в этом изложении представляется жертвой не поделивших власть президента и парламента — хрупким, ещё не окрепшим демократическим институтом, не пережившим турбулентных времён, на которые пришлись годы его становления⁵. Продолжая эту логику, можно было бы сказать, что, не случись в 1993 году кризиса разделения властей, и развитие конституционного надзора в России было бы иным. Конституционный нормоконтроль пустил бы корни; судьи укрепили бы свой авторитет в политических элитах и в обществе; практика проверки конституционности и отмены отдельных законов заслужила бы легитимность и, таким образом, больше была бы и власть Конституционного суда. В своей статье я пытаюсь показать, что в действительности это не так, что собственно институциональный дизайн конституционного правосудия был неудачным и во многом послужил причиной сбоя в развитии проекта конституционного правосудия в первые его годы.

Период с 1991 по 1993 годы интересен сам по себе, так как представляет собой завершённую историю становления, развития и крушения первого российского проекта конституционного правосудия. Выбор именно этого периода для анализа также обладает двумя дополнительными достоинствами. Во-первых, историю конституционного суда в это время можно проанализировать, не обращаясь к предыстории (потому что таковой, если оставить за скобками деятельность Комитета конституционного надзора СССР, не было); и, во-вторых, этот период можно рассматривать как задающий траекторию на будущее и в этой связи более важный. На 1991-1993 годы пришлось сразу два поворотных момента (то, что в литературе по новому историческому институционализму называют «critical juncture»): это назначение судей, которые находились в составе Суда в течение всех девяностых (а некоторые из которых работают и до сих пор), и складывание отношения элит к Конституционному суду как институту, повлиявшее на его реформу в 1994 году. Анализ событий 1991-1993 годов, таким образом, важен для понимания роли Конституционного суда в российской политике в принципе.

В первом параграфе статьи я формулирую некоторые теоретические ожидания о том, какие предпосылки располагают к тому или иному сценарию становления конституционного правосудия. Во втором параграфе я рассматриваю то, как эти предпосылки работали (или не работали) в российском случае, и почему они работали именно так, а не иначе. В заключение я ещё раз возвращаюсь к вопросу о том, какое наследие оставил после себя первый Конституционный суд.

 

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СЦЕНАРИИ СТАНОВЛЕНИЯ КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВОСУДИЯ

Первый российский Конституционный суд возник согласно закону «О Конституционном суде РСФСР» от 12 июля 1991 года в государственном устройстве тогда ещё Советской России. Это был орган, выведенный за рамки судебной власти и процедурой назначения судей привязанный непосредственно к Съезду народных депутатов; орган, наделённый, при этом, довольно обширными полномочиями в том, что касается пересмотра «законодательства РСФСР и республик в составе РСФСР, а также практики применения законодательства РСФСР»⁶. По формальным признакам первый российский Конституционный суд, таким образом, был органом так называемой «австрийской» модели (то есть, такой модели, где конституционное правосудие осуществляется специально созданным и выведенным за рамки судебной ветви власти органом — в отличие от «американской» модели, где конституционное правосудие осуществляют обыкновенные суды любой инстанции)⁷.

В контексте других стран Восточной Европы, где также повсеместно учреждались «австрийские» конституционные суды, это, конечно, является правилом, а не исключением. Однако, несмотря на такое единообразие на «входе», никакого единообразия на «выходе» не получилось и траектории конституционных судов на постсоциалистическом пространстве были весьма различны.

Вероятно, такое расхождение связано с тем, что, склоняясь к одной и той же модели судебного пересмотра законодательства, политические элиты в разных странах ставили перед конституционными судами разные цели. В таком случае, чтобы понять, каким образом институциональное устройство определило будущую деятельность Конституционного суда, помимо собственно модели пересмотра, выбранной элитами, следует учитывать те цели, которые элиты преследуют, создавая орган, действия которого, очевидно, будут направлены на ограничение их власти. То есть, говорить нужно не столько о результате — в данном случае, о том, что выбор элит падает на «австрийскую» модель, — сколько о том, почему элиты находят эту модель полезной для себя. Именно на этот вопрос я отвечаю в данном параграфе.

Чтобы случай России получил контрастный фон, на котором будут отчётливее видны его особенности, я буду ориентироваться на несколько упрощённую типологию, основывающуюся на классической схеме, объясняющей институциональную силу суда и его независимость от политических элит ожиданиями элит и их целями в долгосрочной перспективе. Эта схема была предложена в 1975 году Уилльямом Ландесом и Ричардом Познером, рассмотревшими пример американского Верховного суда⁸, и впоследствии была приспособлена для объяснения самых разнообразных кейсов.

Ландес и Познер показывают, что политические элиты заинтересованы в независимом суде потому, что тот в меру своей независимости обеспечивает в долгосрочной перспективе исполнение тех решений, которые ранее были приняты элитами, даже если впоследствии власть сменилась. Предположим, нынешний состав Конгресса «продал» влиятельным лоббистам от молочной промышленности специальный налог на производство маргарина. Скорее всего, в силу специфики функционирования законодательной власти, провернуть снова тот же фокус и пролоббировать в следующем составе Конгресса отмену налога будет сложно, поэтому производители молочных продуктов будут высоко ценить свой успех — он обеспечит им прибыли на долгие годы. Предположим, однако, что суды не независимы. В таком случае, простым решением для тех, кто введённой пошлиной недоволен, было бы отправиться в суд и использовать своё влияние для того, чтобы в судебном порядке отменить налог, введённый Конгрессом (как мы помним, «американская» модель судебного пересмотра позволяет судам любого уровня отменять акты законодательной власти; соответственно, при переносе модели на «австрийскую» модель единственным судом, который будет интересовать лоббистов в таком случае, будет Конституционный суд; в остальном суть та же). В такой ситуации — зная, что любой налог может быть отменён судом — лоббисты от молочной промышленности не стали бы придавать такого значения Конгрессу, и тот потерял бы своё влияние. Именно поэтому, объясняют Ландес и Познер, политические элиты в Конгрессе и стремятся обеспечивать независимость суда⁹.

Модель Ландеса и Познера я попытаюсь использовать для объяснения поведения политических элит в момент перехода. Ключевым фактором здесь будет то, что в ситуации неопределённости элиты тем более заинтересованы в том, чтобы за соблюдением правил игры следил независимый Конституционный суд, чем более мрачными им кажутся их собственные перспективы (в чём-то этот анализ похож на аргументацию Стивена Фрая в известной статье о президенциализме)¹⁰. Учитывая то, что исходы в ситуации транзита существенно менее предсказуемы, чем в ситуации стабильной политики, элиты будут ориентироваться на самую ближнюю перспективу. Исходя из этого, я вкратце рассмотрю четыре возможные ситуации, возникающие на пересечении двух параметров: нас будет интересовать, во-первых, кто инициирует создание Суда — «коммунисты» или «оппозиция», и, во-вторых, каковы ожидания создателей Суда в краткосрочной перспективе. Используя эту модель, я попытаюсь определить, насколько Суд будет самостоятельным и каков будет его состав.

В первом случае мы наблюдаем ситуацию, когда, предполагая скорую потерю власти (скажем, в ходе первых свободных выборов в легислатуру), Конституционный суд создают коммунисты. Такой сценарий проще всего представить себе на материале Польши и Венгрии, где переход от старого к новому режиму оговаривался в ходе так называемых «круглых столов». В силу определённых обстоятельств в этих странах между умеренными реформаторами от оппозиции и умеренными консерваторами от коммунистов возник консенсус о необходимости смены режима¹¹. Те и другие были заинтересованы в том, чтобы «обменяться» какими-то уступками и сделать таким образом переход менее болезненным. Целью реформаторов является проведение свободных выборов в легислатуру, где (о чём они знают) их представительство будет выше; консерваторы согласны провести такие выборы, если при этом — впоследствии, уже при новом режиме — им будет обеспечена безопасность. Встаёт вопрос того, как эту безопасность обеспечить или, точнее, как заставить победителя соблюдать те договорённости, которые были достигнуты в ходе «круглых столов», когда победитель в принципе ещё не мог их нарушить.

Одной из наиболее удачных гарантий безопасности в такой ситуации оказывается создание такого института, который не просто следил бы за соблюдением пакта, но также символизировал бы новый режим — института, с одной стороны, защищающего проигравшего и, с другой стороны, синонимичного новому порядку и потому неприкосновенного для победителя. Этим институтом, естественно, и оказывается Конституционный суд.

Как будет выглядеть состав такого Суда? Прежде всего, он будет сформирован из судей, сочувствующих коммунистам, так как формировать его будет ещё прежний состав легислатуры, где, по понятным причинам, абсолютное большинство — коммунистическое¹². Сам Суд, при этом, будет обладать достаточно широкими полномочиями в том, что касается пересмотра решений законодательной власти, а законодательная власть, в свою очередь, будет почти лишена возможностей воздействия на Суд. Такой Суд будет предельно независимым и сильным органом.

Схожим образом будет развиваться ситуация, когда коммунисты формируют Конституционный суд, не ожидая, при этом, какого-то существенного ослабления своих позиций. По аналогии с первой ситуацией, мы понимаем, что в таком случае Суд вновь будет сформирован из судей, связанных с прежним режимом, однако, никаких поводов делать его безмерно независимым у инициаторов не будет. Как раз наоборот, в лучших традициях авторитарных режимов, Конституционный суд будет рассматриваться как инструмент в руках управляемой коммунистами легислатуры, а не как средство ограничения её власти — именно потому самостоятельность такого Суда будет понижена, а судьи будут подбираться из «коммунистической» команды.

Ситуации, когда Конституционный суд уже после первых свободных выборов, получив власть, формируют демократы, вероятно, по показателю независимости Суда между собой различаться не будут. В отличие от коммунистов, демократы куда менее склонны к инструментализации Суда, потому что их риски по определению ниже: демократов, потерявших власть в ходе «выборов разочарования», ждёт не люстрация, которой боятся коммунисты, а резкое падение популярности после проведения ими реформ и, в худшем случае, политическая смерть. Конституционные суды, не умеющие воскрешать, в такой ситуации особого интереса для элит не представляют, и выбор между более или менее независимым Судом определяется не легко предсказуемой прагматикой самосохранения, а множеством более случайных факторов (как показывает на российском материале Алексей Трошев, институционализация Суда в этот период во многом зависит от расклада в легислатуре и от убеждений авторов рассматриваемых в легислатуре проектов)¹³.

Помимо того, что создаваемые демократами конституционные суды будут более или менее самостоятельны вне зависимости от того, насколько радужны перспективы создающих их элит, такие конституционные суды будут также обладать и той важной особенностью, что там будет мало собственно судей по профессии. Судья в коммунистическом режиме является высокопоставленным государственным служащим и должен находиться в хороших отношениях с партией, а других судей в принципе нет. Соответственно, у формирующих Конституционный суд демократов просто не будет возможности назначить профессионального судью, так как все такие кандидаты будут видеться им представителями враждебного лагеря.

 

СБОЙ В РЕАЛИЗАЦИИ ПРОЕКТА КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВОСУДИЯ В РОССИИ

Российский случай должен описываться именно последним сценарием. Однако, если присмотреться, в том, как происходила реализация проекта конституционного правосудия в России, было одно важное отличие от описанного выше идеального типа, а именно то, что российский Конституционный суд был создан ещё до возникновения российского политического ландшафта как такового, в период противостояния Горбачёва с Ельциным — политиков условно союзного и республиканского уровней. За ранним учреждением Конституционного суда в тех условиях стояло не стремление привлечь в политику беспристрастного арбитра, а желание российских политиков укрепить национальный уровень власти в противовес союзному. Соответственно, если мыслить в терминах полезности Суда для элит, единственная задача, которая перед Конституционным судом ставилась его создателями, была выполнена в тот самый момент, когда Суд был создан: Суд был нужен затем, чтобы занять положенное ему по идее место в политической системе новой России, и Суд занял это место.

Что Суд будет делать дальше никого в тот момент не интересовало. Во всяком случае, на эту мысль нас наталкивает тот факт, что из трёх способов осуществления связи между элитами и Судом, известных автору этих строк, нормально не был использован ни один.

Первый способ состоит в том, что элиты задают институциональные рамки, в которых функционирует Суд. В России эти рамки были заданы непосредственно Законом о Конституционном суде 1991 года и были довольно широкими. С одной стороны, Суд был наделён обширными полномочиями в пересмотре законодательных актов Верховного совета. В сумме с тем, насколько широк был круг потенциальных истцов, с подачи которых такой пересмотр мог быть произведён (помимо основных политических органов СССР и РСФСР в него входили также народные депутаты, общественные организации, а также простые граждане, которые могли обращаться в Конституционный суд, если неконституционная законодательная норма активно ущемляла их права), пересмотр становился весьма мощным инструментом в руках Суда. Укреплял власть Суда тот факт, что единожды назначенного судью после его избрания уже никак нельзя было снять: судьи, не переизбираясь, работали до ухода на пенсию и могли не бояться давления со стороны властей.

Высокая степень независимости судей могла обернуться судебным волюнтаризмом, и тогда страдающим от такого произвола элитам пришлось бы искать способы вернуть деятельность Суда в допустимые рамки. Предвидя такой расклад, элиты должны были обратиться ко второму способу воздействия на Суд, а именно, к взвешенному назначению судей. Идеальным кандидатом для элит был бы в такой ситуации профессиональный судья, далёкий от политики — человек, во всяком случае, достаточно конъюнктурный, чтобы не пытаться определять повестку дня, а только оценивать её на предмет соответствия Конституции. Назначив судьёй такого человека, элиты могли бы нейтральностью судей компенсировать отсутствие существенных институциональных ограничений их деятельности и таким образом задать некий предпочтительный для себя вектор развития Суда.

Однако, на российском материале мы видим, что осмысленного отбора судей не осуществлялось. Каналы, по которым обнаруживалась и продвигалась кандидатура будущего судьи, были разнообразны, но все избранные судьи обладали двумя важными качествами.

Первое довольно предсказуемо в контексте предложенной выше типологии и состоит в том, что среди избранных судей фактически не оказалось профессиональных  юристов-практиков: Анатолий Кононов, Владимир Олейник и Николай Селезнёв до назначения работали в прокуратуре¹⁴; остальные были университетскими преподавателями.

Что, однако, важнее, непосредственно в пул, из которого судьи впоследствии избирались в состав Суда, они попали весьма примечательным образом. По закону 1991 года судей назначал Съезд народных депутатов, поэтому, чтобы быть замеченными, судьи должны были так или иначе оказаться ангажированы в процессы, связанные с формированием Съезда или его деятельностью. Весьма ожидаемо в этой связи, что кто-то из будущих судей прежде был непосредственно избран народным депутатом в марте 1990 года; кто-то участвовал в выборах, но проиграл. Из тринадцати судей таким образом избрано было восемь, то есть значительное большинство. Судей же, которые, как, например, Тамара Морщакова или Николай Витрук, ранее выступали бы экспертами при разработке правовых норм¹⁵ и были замечены депутатами в связи с их профессиональными заслугами, в первом составе Суда было меньшинство. Помимо, собственно, судей Витрука и Морщаковой, к категории людей, попавших в суд за профессиональные, а не политические заслуги, можно ещё отнести только любопытный случай Николая Селезнёва, который до назначения судьёй работал прокурором Кемеровской области и был избран по представлению коллегии Прокуратуры РСФСР¹⁶. То есть, на самом деле, мы видим, что механизм отбора «лучших из лучших» в данном случае практически не работал. Судьями, в основном, стали не самые выдающиеся юристы страны, а самые активные — те, кто больше других стремился к власти и сумел мобилизовать доступные им личные ресурсы для продвижения своей кандидатуры в формировавшейся тогда «съездовской» элите.

Если сложить всё это вместе, выходит довольно любопытный усреднённый портрет судьи первого Конституционного суда: это активно желающий влиять на судьбу страны, активно стремящийся к власти юрист, не имеющий, при том, судейской практики. Это юрист-политик, ставший политиком раньше, чем судьёй. Иными словами, это абсолютный антипод того «конъюнктурного судьи», в назначении которого, как мы полагаем, должны были быть заинтересованы элиты.

Возвращаясь к предложенной в предыдущем параграфе схеме, следует признать, что это и не удивительно, ведь Съезд, утверждавший судей, не был в чистом виде ни реформаторским, ни коммунистическим. Он не был избран на учредительных выборах (которые, как мы ожидаем, должны были бы привести к власти реформаторов), но и не относился к «старому режиму», так как был избран на четвёртый год перестройки, когда коммунисты уже в значительной степени потеряли контроль над выборами, и был органом республиканского, а не союзного масштаба. «Смешанный» Съезд неизбежно должен был назначить «смешанных» судей. И, действительно, как отмечает Карла Торсон, судьи фактически «продвигались различными съездовскими фракциями»¹⁷, что обусловило исключительную политизацию первого судейского набора.

Обращаясь к научно сомнительной, но зато наглядной кинологической образности, мы могли бы сравнить то, как элиты организуют Суд, с ведущим овец на пастбище пастухом. Пастуху хотелось бы, чтобы ночью, когда сам пастух спит, овец сторожили собаки. Опытный пастух, полагая оставить отару на попечение собак на всю ночь, скорее всего, подобрал бы себе псов решительной, но мирной породы: таких, которые не дадут овцам разбредаться, защитят их от волков, но и сами не попытаются задрать приглянувшегося барашка — словом, он взял бы пастушьих собак.

Предположим, однако, что пастух только недавно занимается разведением овец и по неопытности взял с собой разнородную свору собак, среди которых несколько прибившихся по дороге дворняг, соседский бульдог, пудель, которого жена попросила выгулять, а также любимый питбуль, который ранее хорошо зарекомендовал себя в собачьих боях. На утро, проснувшись, пастух видит, что питбуль с бульдогом отгрызли друг другу уши, задрали несколько овец, а стадо в страхе разбежалось. Что он будет делать в такой ситуации?

Тут возможны разные сценарии. Возможно, надеясь научить собак, пастух достанет палку и поколотит зачинщиков безобразия. Однако, порода в собаках — вещь неистребимая, поэтому следующей ночью ужасы предыдущей, скорее всего, повторятся, и пастуху придётся искать другое решение своей проблемы. Если после всего произошедшего пастух по-прежнему будет доверять собакам, то правильным решением было бы оставить дома питбуля и пуделя и взять с собой собак, предназначенных для стада. Впрочем, также возможно, что пастух решит, что собаки ему вовсе не нужны, что от них только вред, и тогда он может либо вовсе отказаться от идеи брать себе собак в помощники, либо, если, скажем, ему стыдно перед другими пастухами, что он единственный выводит стадо без собак, и ему хочется, чтобы хоть издалека всё выглядело так, как положено, решит надеть на уже имеющихся намордники или каким-то другим образом ограничить их способность наносить непредсказуемый вред.

В соответствие этой идиллической аналогии разворачивалась и история с первым Конституционным судом. Весьма значимым элементом деятельности этого органа сразу стала абстрактная защита конституционного порядка. Мы говорим «абстрактная», потому что зачастую защита эта осуществлялась в отсутствие облечённого в форму закона или декрета конкретного вызова Конституции. Первым проявлением такого волюнтаризма стало заявление от 26 июня 1992 года, начинающемся словами «Конституционный строй нашего государства — под угрозой», в котором Конституционный суд призывал противоборствующие политические силы «к общественному согласию на основе Конституции России»¹⁸. Заявление это было сделано без какого бы то ни было повода: оно не было ни решением Суда по слушаемому делу, ни позицией касательно принимаемой нормы законодательства, а просто фиксировало мнение судей о происходящем в стране.

Этим заявлением Суд был активно вовлечён в разворачивавшуюся тогда борьбу между законодательной и исполнительной властями. Заявление сигнализировало позицию, которой придерживались судьи и которая состояла в том, что Суд может вмешиваться по своему усмотрению в любую ситуацию, если считает, что такое вмешательство необходимо для поддержания конституционного строя. Впоследствии, действуя от лица Суда, Валерий Зорькин продолжил ту же линию, когда в конце 1992 года предложил своё посредничество противоборствующим Ельцину и Хасбулатову, и дальнейшие события — когда 20 марта 1993 года председатель Суда появился на телеэкране вместе с генпрокурором Степанковым, вице-президентом Руцким и заместителем председателя Верховного Совета Ворониным, чтобы осудить президентский Указ об особом порядке управления страной, а затем, уже в сентябре 1993 года созвал коллег на внеочередное заседание, чтобы объявить противоречащим Конституции Указ №1400 — были логичным продолжением курса, сознательно выбранного большинством судей ещё летом 1992 года.

Другим аспектом этого курса было то, что на уровне риторики Суд был активно антипатичен по отношению к исполнительной власти и симпатизировал власти законодательной. Наблюдатели воспринимали эти видимые симпатии как признак неформального союза между Судом и Советом. Так, авторитетный обозреватель Максим Соколов в своей еженедельной колонке отмечал, что Конституционный суд и Верховный совет к VIII съезду народных депутатов стали выступать заодно, сформировав оппозицию президенту Ельцину¹⁹. Для той части элит, которую мы могли бы, вслед за Алексеем Гилёвым, назвать правящими элитами — то есть, для элит, обладающих контролем над исполнительной властью²⁰ — деятельность Суда должна была со всей очевидностью представляться как абсолютно деструктивная. Естественной реакцией элит в такой ситуации было обращение к третьему способу воздействия на Суд — собак попытались побить палками, а когда выяснилось, что это не помогает, на них надели намордники: согласно новой Конституции позиции Конституционного суда были существенно ослаблены.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Первый Конституционный суд оставил после себя сложное наследие. Помимо того, что в новом формате этот орган был значительно институционально ослаблен, можно отметить ещё одно важное последствие его двухгодичной деятельности, которое состоит в том, что негативный опыт, полученный судьями за время конфронтации с властью, в конечном счёте сформировал у них очевидный паттерн, который, при том, после 1995 года не удалось нивелировать простой заменой состава Суда. С другой стороны, явно настороженней стали относиться к идее независимого Конституционного суда элиты.

Можно утверждать, что именно с этого начался период самоцензуры в Конституционном суде, яркие проявления которой мы наблюдаем сегодня. Чтобы понять, как именно это случилось, нужно более пристально анализировать события с 1994 года по сегодняшний день. Однако корни упадка конституционного правосудия вернее всего искать в событиях 1991-1993 годов, когда провалилась первая попытка российского общества обзавестись достойным конституционным судом.

Согласно известной максиме, изящную формулировку которой разные источники приписывают Леху Валенсе, Адаму Михнику и Григорию Явлинскому, легко превратить аквариум в рыбный суп, и сложно вернуть всё как было. На выхолащивание подлинного смысла из конституционного правосудия в России ушло порядка двадцати лет, и, значит, рыбы в аквариуме теоретически могут какое-то время сопротивляться этой нежелательной метаморфозе и бороться с опущенным в воду кипятильником. Но сути дела это не меняет.

 

ЛИТЕРАТУРА

“Витрук Николай Васильевич.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=24.

Гилёв, Алексей. 2009. “Политические трансформации на постсоветском пространстве: Do revolutions matter?” Препринт Центра Модернизации М-06/09.

“Закон РСФСР от 12 июля 1991 года «О Конституционном Суде РСФСР».” 1991. Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР 30.

“Закон СССР от 23 декабря 1989 г. N 974-I ‘Об изменениях и дополнениях статьи 125 Конституции (Основного Закона) СССР’.” Сайт Конституции Российской Федерации. http://constitution.garant.ru/history/ussr-rsfsr/1977/zakony/1592892/.

“Заявление Конституционного Суда Российской Федерации от 26 июня 1992 года.” 1992. Российская газета.

“Кононов Анатолий Леонидович.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=10.

“Конституция СССР 1924 года.” Исторические источники на русском языке в Интернете: Электронная библиотека Исторического факультета МГУ  им. М.В.Ломоносова. http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/cnst1924.htm.

“Морщакова Тамара Георгиевна.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=20.

“Олейник Владимир Иванович.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=26.

Пашин, Сергей. 2011. “Преобразование судебной системы России на романтическом этапе судебной реформы” // История новой России. Очерки, интервью, ред. Пётр Филиппов. Санкт-Петербург: Норма.

Пихоя, Рудольф. 2002. “Из Истории Современности. Конституционно-политический Кризис в России 1993 Года: Хроника Событий и Комментарий Историка.” Отечественная История, 5: 113–132.

“Селезнёв Николай Васильевич.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=15.

Соколов, Максим. 1993. “Вероятен распад единого экономического пространства России.” Коммерсантъ–Власть 10(10). http://www.kommersant.ru/doc/7458.

Frye, Timothy. 1997. “A Politics of Institutional Choice: Post-Communist Presidencies.” // Comparative Political Studies 30(5): 523 -552.

Landes, William, and Richard Posner. 1975. “The Independent Judiciary in an Interest-Group Perspective.” // Journal of Law and Economics 18(3): 875-901.

Magalhães, Pedro C. 1999. “The Politics of Judicial Reform in Eastern Europe.” // Comparative Politics 32(1): 43-62.

Solomon, Peter H. 1990. “The U.S.S.R. Supreme Court: History, Role, and Future Prospects.” The American Journal of Comparative Law 38(1): 127-142.

Trochev, Alexei. 2008. Judging Russia: Constitutional Court in Russian Politics, 1990-2006. Cambridge University Press.

Stone Sweet, Alec. 2003. “Why Europe Rejected American Judicial Review and Why it May Not Matter.” Michigan Law Review 101: 201-237.

Thorson, Carla. 2004. “Why politicians want constitutional courts: the Russian case.” Communist and Post-Communist Studies 37(2): 187-211.

Trochev, Alexei. 2008. Judging Russia: The Role of the Constitutional Court in Russian Politics 1990-2006. Cambridge: Cambridge University Press.

Welsh, Helga A. 1994. “Political Transition Processes in Central and Eastern Europe.” Comparative Politics 26(4): 379-394.

1. Конституция СССР 1924 года. [↩]
2. Solomon 1990: 129. [↩]
3. Пашин 2011: 11. [↩]
4. Закон СССР от 23 декабря 1989. [↩]
5. Пихоя; Trochev: 74-75. [↩]
6. Закон РСФСР от 12 июля 1991 года «О Конституционном Суде РСФСР»” 1991: 1017. [↩]
7. Stone Sweet 2003: 2766-2767. [↩]
8. Landes and Posner 1975. [↩]
9. Ibid.: 877-879. [↩]
10. Frye 1997. [↩]
11. Welsh 1994: 383-385 [↩]
12. Magalhães 1999: 51. [↩]
13. Trochev 2008: 61-72 [↩]
14. Кононов; Олейник; Селезнёв. [↩]
15. Витрук; Морщакова. [↩]
16. Селезнёв. [↩]
17. Thorson 2004: 198. [↩]
18. Заявление Конституционного Суда Российской Федерации от 26 июня 1992 года. [↩]
19. Соколов 1993. [↩]
20. Гилёв 2009: 5. [↩]

Un octobre oublié? La Russie en 1993 – Voir le programme en français.

Программа международной конфереции, 18-19 ноября 2013 г. Париж, Ул Жакоб 56, CERI

Скачать программу Забытый октябрь программа RU

 

Понедельник, 18 ноября

 9.00 Регистрация участников и кофе.

9:30-10:00: Вступительное слово

Кристиан Лекен, директор CERI

Амандин Регамэ, CERCEC / Университет Париж I

Кароль Сигман, Центр франко-российских исследовний  в Москве / Институт социальных и политических наук  (ISP)

 

10:00-12:30: Октябрь 1993 года – переворот в россиийской истории

Модератор: Mишель Добри, Университет Париж I, Кароль Сигман, CEFR/ISP

Сергей Журавлёв, Институт российской истории РАН, «Исследования событий осени 1993 года: источники, направления и перспективы»

Рудольф Пихоя, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, «Политико-конституционный кризис и ликвидация советской власти в России»

Алексей Берелович, Университет Париж IV, «Почему дворцовый и государственный переворот были названы путчем, 1991-1993 гг.»

Грэм Жилл, Университет Сиднея (Австралия), «Октябрь 1993 года: попытка осмысления» (текст)

12:30-14:00 : Обед

 

14:00-16:00: Конституционные и экономические аспекты кризиса

Модераторы: Каролин Дюфи, Институт политических наук г. Бордо, Олеся Кирчик, Высшая школа экономики, Москва

Ив Злотовски, старший экономист, Coface (Париж), «Институциональные реформы против макроэкономической стабилизации: проблематичный переход в России» (текст фр)

Александр Шубин, Институт всемирной истории РАН, «Конституционное совещание 1993 года: впечатления участника» (текст)

Ан Газье, Университет Париж Нантер, «Конституционный суд России и события октября 1993 года» (текст фр.)

Иван Григорьев, ВШЭ, «Причины провала первого проекта конституционного правосудия в постсоветской России» (текст)

 16:00-16:30: Кофе-брейк

 

16:30-18:30: Порядок в столице, порядок в регионах

Модераторы: Жиль Фаварель-Гарриг, CERI / CNRS, Жером Эрто, IRISSO / Университет Париж Дофин

Анн Ле Уеру, Университет Париж Нантер, CRPM, CERCEC, «Полиция в октябре 1993 года: основополагающий момент постсоветского правопорядка?»

Михаил Рощин, Московский государственный лингвистический университет, «Забытый октябрь 1993 года и ликвидация местного самоуправления в Москве» (текст)

Михаил Рожанский, Центр независимых социальных исследований и образования, Иркутск, «Октябрь 1993 года: „огонь по регионам!‟» (текст)

Виктор Корб, независимый социолог, «Советы погибли. Да здравствует совок!» (текст)

 

Вторник, 19 ноября

 

9.00  Прием участников и кофе.

9:30-12:00: Октябрьские события: взгляд участников и свидетелей

Модераторы: Юлия Шукан, Университет Париж Нантер / ISP, Жан-Робер Равио, Университет Париж Нантер / CRPM

Ярослав Леонтьев, Московский  государственный университет / Мемориал, «Добровольная санитарная дружина имени Максимилиана Волошина» (текст)

Александр Черкасов, Правозащитный центр «Мемориал», «„Закрытый эфир‟: к вопросу об учете субъективного фактора в реконструкции событий „Малой Гражданской‟»

Сергей Мозговой, Российский НИИ культурного и природного наследия им. Д.С.Лихачёва, капитан первого ранга запаса, «Социально-политические корни и последствия государственного переворота 1993 года»

Брюно Эли, генерал, французский  военный атташе в Москве (1990-1993 гг.), «Увиденное у Останкино и Белого Дома» (текст фр)

12:00-13:30: Обед.

 

13:30-15:30: Средства массовой информации во время кризиса

Модераторы: Мари-Элен Мандрийон, Русская и советская иконотека CERCEC, Туря Гуаайбес, Университет Блэз Паскаль, Клермон-Ферран

Кристиан Фейгелсон, IRCAV / Университет Париж 3, “Октябрь 1993 г. в Москве в освещении СМИ”

Франсуаз Досэ, Университет Блэз Паскаль, Клермон-Ферран, «Быть журналистом в 1993 году, свобода с ограничениями»

Елена Струкова, Государственная публичная историческая библиотека России, «Цензура в периодической печати»

15:30-16:00: Кофе-брейк

 

16:00-18:00 : Рассказы об Октябре 1993 года: расследования и описания

Модераторы: Натали Муан, CERCEC, Мари-Клэр Лавабр, ISP

Ольга Трусевич, «Мемориал», «Статистика жертв штурма Белого Дома как аргумент политической дискуссии»

Амандин Регамэ, Университет Париж  I / CERCEC, «Снайпер на крыше: слухи Октября» (текст фр.)

Мария Зезина, РАНХиГС, «Политический кризис 1993 года в освещении школьных и вузовских учебников истории» (текст)

Дмитрий Асташкин, Новгородский государственный университет, «Память об октябре 1993 года в российской культуре» (текст)

 

18:00 -19:00: Круглый стол  

Модераторы: Мириам Дезер, Университет Париж IV, Марк Ферро, Высшая школа общественных наук

В рамках конференции будет представлена выставка «Москва-1993:четырнадцать дней осени», на основе материалов фондов Государственной публичной исторической библиотеки России, Международного Мемориала и Правозащитного центра «Мемориал». Русская и советская иконотека CERCEC представит видеомонтаж из передач российского телевидения (показ во время обеда в зале конференции)

 

 

On trouvera ci-dessous un compte rendu rapide de la table ronde du vendredi 18 octobre : « les moments-clés des événements d’octobre 1993 vu par les participants et les témoins ». Cette table ronde a eu lieu le deuxième jour de la conférence « La crise politico-constitutionnelle de l’automne 1993 : sources, interprétations, perspectives », organisées par le Centre d’Etudes Franco-russes de Moscou, l’Institut d’Histoire Russe de l’Académie des Sciences et l’Académie de l’Economie et de la fonction publique de Russie. La table ronde a été modérée par A. Berelowitch, S. Mironenko et R. Pikhoia. Résumé et notes A. Regamey¹.

 

R. G. Pikhoia (RANKhiGS), en 1993 dirigeant du service des archives d’Etat, archiviste en chef de la Fédération de Russie.

En 1993 c’était la crise économique, certes, mais moins qu’en Ukraine par exemple : dès 1993 la croissance avait repris.

Quelle a été la réaction à l’Oukaze 1400 au sein du gouvernement ? Rien n’était clair. La position de Tchernomyrdin, alors premier ministre, était : ça ne nous concerne pas, notre affaire c’est de gérer l’économie. On oublie dans les discussions actuelles deux hommes clés, V.F Erin² et D.A Volkogonov³.

Les affrontements du samedi 2 octobre sur la place de Smolensk étaient préparés, des pneus avaient amenés spécialement pour les brûler. Lors de la séance du gouvernement après les événements du 2 octobre, Tchernomyrdine était absolument furieux, il était en rage, de savoir qu’on tirait dans le centre de Moscou, « ces salauds ont mis le pays au bord du gouffre », disait-il. Il ne restait plus rien de l’ancien Tchernomyrdine. Quand Iliumzhinov et Aushev⁴ sont venus demander d’arrêter de tirer, il leur a répondu que «tant que ces salauds n’arrêteront pas, on arrêtera pas de tirer ».

Après le 4 octobre, quand je me suis rendu à la Maison Blanche⁵ – l’impression était terrible, c’était une vraie saloperie (oshushenie merzopaksotnoe, nastroenie otvratitelnoe). Autour de la Maison Blanche, il y avait l’odeur de la guerre ; l’odeur de la poudre. Et l’impression que toutes les parties étaient responsables.

Ensuite, avant le référendum et les élections de décembre, il y a eu une pause de quelques mois pendant laquelle le Président a pris quelques décisions importantes. Nous lui avons présenté un nouvel emblème pour la Russie : l’aigle. Je vais le voir, il me demande pourquoi il a deux têtes, ce qu’il a dans les pattes, et pourquoi trois couronnes. Alors j’ai dit la première chose qui me passait par la tête : ce sont les trois pouvoirs, et la grande, c’est le pouvoir judiciaire….

 

Vadim Damie, en 1993 – chercheur à l’Institut d’histoire universel, membre de l’IREAN (initiative des anarchistes révolutionnaires), membre de la brigade sanitaire Maksimilian Voloshin.

Comment la société, ou une petite partie, la gauche radicale, démocratique, non communiste, a perçu les événements ? Le 21 septembre a été perçu comme un coup d’Etat de Eltsine. Rappelons la situation de la population : avec la libéralisation des prix, ceux-ci avaient été multipliés par plusieurs milliers, alors que les salaires n’avaient été multipliés que par 150 seulement. Loin de nous l’idée de dénoncer un complot international ; on remarquait cependant, dans les milieux de la gauche non-communiste, que Gaïdar était revenu au gouvernement en septembre ; quant aux missions du FMI – le FMI ne dictait certainement pas les réformes, mais leur visites montraient bien dans quel sens le gouvernement voulait aller.

A l’époque, ceux qui soutenaient Eltsine avançaient le slogan « Boris ty prav » – « Boris, tu as raison »; nous, nous le déformions en  « Boris ty ultra prav » (Boris tu as ultra raison / tu es ultra à droite) et nous appelions les réformes « deformy ».

Nous condamnions le coup d’Etat mais ne pouvions non plus nous identifier au Soviet Suprême. Nous voyions le conflit comme une lutte entre deux cliques, autour de la privatisation et du partage de la propriété. De plus, il y avait des nationalistes et des fascistes autour du Soviet Suprême, et celui-ci n’a pas voulu s’en désolidariser, les désavouer clairement, alors qu’on leur a demandé plusieurs fois. Avec Markelov⁶ et les Sociaux-démocrates de gauche, nous avons rédigé un appel au Soviet Suprême, les appelant en particulier à quitter Moscou pour aller dans les régions, et depuis là-bas, bloquer Moscou, pas forcément militairement, mais au moins économiquement. Mais le Soviet Suprême n’a pas adhéré à nos idées. On leur a demandé aussi plusieurs fois de condamner les fascistes – sans résultats.

On savait qu’il y avait des armes autour de la Maison Blanche : mais les anars et les socialistes qui étaient venus construire les barricades n’en avaient pas reçu ; les armes ont été donnés aux Barkashovtsy⁷, aux Cosaques, à certains partisans d’Anpilov et de son parti Trudovaia Rossia. Il y a eu des affrontements entre les fachos et les anars/ la gauche (comme il y en avait souvent à l’époque à côté du musée Lénine ). Lors d’un affrontement, un anar a été livré par les Barkachovtsy à la police. Le même sort a été réservé à des anars biélorusses qui étaient venus voir ce qui se passait.

J’ai vu moi-même des tracts « Non à Eltsine » qui étaient barrés, avec l’inscription par-dessus : « Si on dit non à Eltsine, on dit oui à la Tchétchénie » – suggestion qu’il y avait les Tchétchènes derrière le Soviet Suprême et R. Khasboulatov. On a ramassé aussi beaucoup de tracts antisémites le 3 octobre.

Qu’est-ce que la brigade sanitaire ? On voulait démontrer l’existence d’une troisième force, montrer aussi notre position humaniste, on avait un drapeau avec une croix rouge, il y avait beaucoup d’anars, de gens de gauche, de défenseurs des droits de l’homme. Le 3 octobre, on a avancé comme on a pu, on a essayé d’aider les blessés, on les a aidé ; les balles sifflaient, et pas qu’un peu, je ne sais pas qui tirait mais ça tirait ! La mairie a été prise d’assaut. J’ai vu des camions avec le drapeau impérial, cela ne m’a pas plu. L’impression était bizarre : d’un côté, une insurrection populaire ; de l’autre, des slogans très bizarres. L’impression que le Soviet Suprême allait gagner, mais que cela ne donnerait rien de bon. Alors je suis rentré chez moi. Une fois chez moi, en regardant CNN, j’ai appris ce qui se passait autour d’Ostankino, la brigade sanitaire est partie là-bas.

Il y avait à l’époque à Moscou deux groupes anarchistes, qui ont essayé de faire des tracts. Nous, on n’a pas réussi, on avait un texte mais juste à ce moment s’est cassé la vieille ronéo offerte par des Polonais anti-Jaruzelski à la fin des années 80 ; l’autre organisation, le KAS-KOR, a pu imprimer quelques tracts, demandant entre autres la réélection simultanée du Président et du Parlement – même si c’était un peu bizarre comme demande pour des anarchistes, mais bon…

 

A. I Muzykanstki, en 1993 adjoint au maire de Moscou, préfet de l’arrondissement central.

Au début des années 1990, les Soviets de quartiers n’avaient aucune activité, les députés faisaient peine à voir, ils n’arrivaient pas à prendre des décisions, cela ressemblait au Soviet de Petrograd en mars-avril 1917 tel que les décrit Solzhenitsyne. En 1990, la situation économique et sociale était très difficile, crise du tabac, vodka sur talons de rationnement. Au Mossovet, avec un tiers pour Eltsine et un tiers pour les Communistes, on arrivait plus ou moins à travailler.

Quant aux Soviets de quartiers, certains travaillaient avec la Mairie, d’autres étaient systématiquement contre ; parmi eux, le Soviet du quartier de Krasnaya Presnia, qui prétendait instaurer sa souveraineté sur son territoire et ses ressources ; cela entrainait des conflits : un appartement attribué par la Mairie de Moscou à quelqu’un était attribué à quelqu’un d’autre par ce Soviet de quartier.

En juin 1991, il y a eu de nouvelles élections à la Mairie, en même temps que les élections présidentielles, Popov a été élu, avec Louzhkov comme adjoint. La confrontation et les crises ont continué. Il y avait 13 quartiers et 13 comités exécutifs et soviets de quartiers – tout ça parce qu’à l’époque soviétique on avait découpé les choses de telle manière que les secrétaires de parti de ces quartiers n’aient pas trop de pouvoir. On tente alors de mettre en place 10 préfectures – la question des divisions administratives devait être réglées, et cela s’est passé en même temps que la crise centrale.

Le 2 octobre, l’Arbat fêtait ses 500 ans, grande fête populaire d’un côté, avec plusieurs podiums, des spectacles, et au bout de l’Arbat (place de Smolensk, devant le MAE) des affrontements, qui ont commencé de manière inattendue entre des manifestants et la police. Les affrontements ont été violents, à coup d’armatures et de barres ramassées sur un chantier proche ; et pendant ce temps-là, à l’autre bout de l’Arbat, grande réception à l’hôtel Prague, on prononçait toast sur toast. Tout était très confus (nerazberikhi bylo mnogo), « on me dit que Eltsine est arrivé, je sors le rencontrer, on me dit qu’il est parti, arrive ensuite la garde de Eltsine, sur les dents, qui cherche le président… »

Le dimanche 3 octobre, vers 3-4 h de l’après-midi, quand il se rend depuis le quartier de Tcheremushki au centre, il ne voit pas de police dans la rue ; ce n’est qu’ensuite, en lisant les extraits de transmissions radio, qu’il a compris pourquoi : on y entend les ordres donnés à la police de revenir dans leurs commissariats. La foule arrive à franchir les cordons et se retrouve devant la Maison Blanche. Vassiliev, commandant de la Sofrinskaia brigda, déclare qu’il passe du côté du Soviet Suprême. Rutskoi le félicite, et appelle à prendre la mairie

A. Braginski, membre du gouvernement de Moscou, était de garde ce jour-là. Il descend pour comprendre ce qui se passe, et le chef de la police en place lui annonce qu’ils partent, qu’ils évacuent le bâtiment. Braginski monte prévenir  son assistant, et quand il redescend c’est trop tard : la police est déjà partie, il est reconnu par la foule, fait prisonnier, et enfermé dans une cave du Soviet Suprême, dont il n’est sorti que le matin du 4 aout. Il a été battu, très violemment, trois fois on l’a emmené pour un simulacre d’exécution. Il est mort peu de temps après d’une tumeur au cerveau.

Le 3 octobre au soir, Muzykantski était au Mossovet : à 19h, toutes les chaines diffusant depuis Ostankino se sont éteintes. Dans les autres préfectures, dans les autres quartiers en revanche, tout était calme.

Une des conséquences de la crise de 1993 est le renforcement du pouvoir du maire de Moscou, alors que le Mossovet n’a plus qu’un rôle décoratif.

 

Pavel Kudiukin, jusqu’en mars 1993 adjoint au ministre du Travail, parti social-démocrate

On continue à faire des grands gestes et à montrer les poings dans les discussions autour de 1993. C’est plus simple pour moi, car à l’époque j’essayais de définir une troisième position. Nous avions repéré au sein du pouvoir exécutif des tendances pinochetistes, la démocratie était comprise comme « le pouvoir du principal démocrate » ; c’est en raison des tendances autoritaires et bureaucratiques au sein du gouvernement que mon parti décide de quitter le gouvernement.

Un appel est lancé « arrêtons Boris Bonaparte » – le coup d’Etat qui s’approchait était évident. Mais ce n’était pas Brumaire, c’était Thermidor. On a laissé passer à l’époque la chance de créer un nouvel Etat démocratique. C’était un coup d’Etat, on ne peut pas l’appeler autrement, mais l’autre côté ne suscitait pas non plus de sentiments positifs. On comprenait bien qu’avec nos faibles forces, la troisième force serait quelque chose d’abstrait.

Pour Kudiukin, la Constitution actuelle n’a pas vraiment été adoptée : en effet en 1993 lorsque le référendum sur la Constitution a été organisé, la loi soviétique sur le référendum était encore en vigueur : elle prévoyait un vote à la majorité des électeurs inscrits, une disposition qui n’a pas été respectée.

A la question de « où était-il, lui et les membres de son parti », en octobre, il répond qu’un des membres de sa fraction, Markelov était dans la brigade sanitaire, une partie était dans le Soviet de Krasnaya Presnia ; lui-même était malade. B Kagarlitski, A. Segal ont été frappés par police.

 

Gleb Pavlovski, en 1993- journaliste, politologue

On ne va pas réussir ni à modifier nos souvenirs, ni à les concilier. Pas mal de temps est passé, et il n’y a rien de honteux à reconnaître que nous étions alors de bords différents. Le 2 octobre, G. Pavlovski se promenait sur l’Arbat avec sa femme et ses enfants, mais quand ça a commencé à chauffer, il a renvoyé sa famille à la maison et s’est mis avec plaisir à construire les barricades. Il détestait Eltsine à l’époque, et considérait que le Soviet Suprême n’était pas sympathique, mais pas dangereux non plus : il ne croyait pas que le Soviet Suprême puisse avoir un pouvoir suffisant pour menacer le pouvoir exécutif.

Il n’y avait pas vraiment de « dualité des pouvoirs » (dvoevlastie) à l’époque, pas non plus d’ailleurs de pouvoir central, mais plutôt un grand nombre de niveaux de pouvoir, les vraies décisions n’étaient pas prises au centre. La « dualité des pouvoirs » était une sorte de show, qui cachait une certaine faiblesse du Soviet Suprême.

Lors de la manifestation du 3 octobre, l’atmosphère à Moscou était hystérique. En même temps, on entendait comme un refrain : « ne touchez pas les kiosques !». Tout a été vandalisé, mais les kiosques n’ont pas été touchés.

Ce qui nous manque dans les descriptions faites actuellement, ce sont les gens dans la rue, on les décrit toujours comme une masse, envoyée d’un côté, de l’autre. En fait, ce n’est pas vrai. Aujourd’hui on se rappelle des généraux et autres policiers, mais pas de ces gens-là.

De tous les côtés, il y avait sans arrêt des initiatives, des propositions. Iliumzhinov est certainement un intrigant, mais il était au centre d’un débat relativement compliqué. Il existait des alternatives, et l’Eglise orthodoxe a effectivement tenté de faire quelque chose.

Après la crise, Pavlovski s’attendait à ce que les détenus⁸ soient au centre de la mobilisation, qu’un mouvement de soutien se crée. En fait non : tous se sont renfermés sur eux-mêmes, aucun lien « horizontal » n’a été créé. Aujourd’hui, on passe notre temps à se justifier ou à accuser, et on n’a pas le temps de se souvenir.

Plusieurs questions restent en suspens. Il y avait vraiment des snipers : qui étaient-ils, où sont-ils passés ? La moins plausible des hypothèses est qu’ils avaient des liens avec le Soviet Suprême. En fait, on ne sait toujours rien. Il ne croit pas à la version des snipers tirant de l’ambassade américaine, mails il reste une grande sphère de « secrets artificiels ». Après tout, personne n’empêche d’analyser, il y a une masse énorme de documentation – mais pas de tentative d’enquête.

 

V. Aksiuchits, en 1993- député au Soviet Suprême. (voir son analyse et ses souvenirs dans un texte qu’il nous a communiqué)

Ce qui s’est passé à l’automne 1993 était un coup d’Etat. L’entourage du président était formé de la nomenklatura de la capitale, des structures du capital commercial et financier, de la bourgeoisie comprador. Certes, il y avait bien sûr des gens corrompus du côté des députés– mais moins. Le président avait aussi le soutien des boeviki (groupes armés) et des structures criminelles. Le conflit portait sur la privatisation, dans cette privatisation, il y a eu tromperie sur les procédures.

A la demande faite par le modérateur de se concentrer sur ce qui s’est passé pendant les journées d’octobre, V. Aksiuchits répond : ce qui s’est passé. On l’a bien vu à la télévision ! On se demande qui étaient les hommes en civils sur les tanks. Et les snipers, qui les a cachés ? Le Soviet Suprême ne le pouvait pas, c’était donc le pouvoir exécutif

Il y avait beaucoup d’opinions différentes au sein du Soviet Suprême, on discutait, mais on était uni par une même opposition au pouvoir du Président. Autour de la Maison Blanche, il y avait des jeunes, des organisations patriotiques, des couches défavorisées, des représentants des organisations communistes, de différentes nuances. Les plus visibles étaient ceux d’Anpilov, ils jouaient le rôle de provocateurs, c’est à cause d’eux qu’on nous appelait « communo-fascistes ».

La foule s’est conduite plutôt calmement, ils n’ont rien saccagé. L’armée et les structures de force restent neutres jusqu’à la fin, Grachev⁹ a eu du mal à «gratter » suffisamment de monde pour attaquer ; on a fait venir des OMON, on les a gonflés à bloc, à coup de vodka et de slogan « les Russes – en avant », on leur a dit qu’il y avait des Juifs et des Caucasiens à la Maison Blanche.

Aksiuchits est rentré un soir chez lui pour dormir : quand il revient, la Maison Blanche est encerclée de fil de fer barbelé. Devant le Soviet de Krasnaya Presnia, il voit des mecs en camouflage sortir des buissons, et il les suit jusqu’au cabinet du président du soviet d’alors, Krasnov. Celui-ci explique que les hommes en camouflage sont Barkachovtsy, qui exigent qu’il ordonne à la police de leur donner des armes ; Krasnov refuse car il n’en a pas le pouvoir, et surtout car la police était restée neutre.

Aksiuchits évoque un dernier épisode : alors que les OMON deviennent de plus en plus agressifs, il monte sur un camion d’arrosage, demande à la foule de lui apporter un mégaphone et, pendant 8 heures sous la pluie, parle sans arrêt, avec les gens autour et les OMON, appelant au calme. De la nourriture et des médicaments ont réussi à passer. Ensuite sont arrivés des voitures avec des hommes armés plus brutal, puis on l’a fait descendre du camion où il était monté. Il a essayé toujours de jouer un rôle d’apaisement, c’est le côté présidentiel qui a initié la tension, qui était agressif.

Question : vous avez dit que l’armée hésitait, comment le saviez-vous ? On avait envoyé des députés dans les différentes unités militaires ; une vingtaine de militaires sont morts quand les différentes structures ont commencé à se tirer les unes sur les autres. Ils n’ont pas envoyé l’armée en fait, seulement quelques tanks, mais on sait qu’ils ont eu beaucoup de mal à trouver les soldats.

Question sur le rôle de l’Eglise et des prêtres à l’intérieur de la Maison Blanche. Il y avait un prêtre, le père Aleksei, député et membre de la Commission sur la liberté de religion : lui a été présent du début à la fin, les gens venaient en permanence se confesser, et avant l’attaque une dizaine de personnes ont demandé à être baptisées. Il y avait aussi le père Nikon, lui n’était pas un député, il a demandé sa bénédiction au Patriarche pour  venir, et il racontait en permanence ce qui se passait à l’intérieur – c’est sans doute ce qui a poussé Eglise à se lancer  comme intermédiaire dans les négociations.

Question sur les négociations menées pour obtenir un soutien militaire. Il n’a pas participé lui-même aux négociations avec les militaires, mais de toute façon les négociations ne visaient pas à obtenir un soutien des militaires ou à les faire venir, il fallait simplement savoir s’ils allaient ou non soutenir Eltsine ; il sait également qu’Achalov (nommé ministre de la Défense par le Soviet Supreme) a refusé le soutien de groupes militaires pourtant bien entraînés venus d’Ossétie.

 

Ilia Konstantinov – en 1993 député du Soviet Suprême

J’étais à l’époque co-président du Front de Salut National (FNS), après octobre j’ai été détenu à Lefortovo, vous avez devant vous ceux que tous les journaux appelaient « le monstre brun-rouge ». Je ne vais pas développer ici une analyse des événements avant septembre 1993, mais seulement mentionner quelques éléments qui me semblent importants

Nous savions qu’il y aurait un coup d’Etat ; on m’a prévenu plusieurs fois ; il n’y avait pas de muraille imperméable entre les partisans du Président et du Parlement, on était tous députés et on avait des relations entre nous. Depuis le printemps, plusieurs amis ayant des contacts dans l’entourage de Eltsine m’avaient prévenu qu’à la fin de l’été ou au début de l’automne, il y aurait dissolution et usage de la force ; j’avais reçu cette information des députés ou des services spéciaux.

Au printemps 1993, Boris Nemtsov, qui était à l’époque gouverneur de Nizhni-Novgorod, un proche du Président, est venu me voir, m’a demandé de fermer la porte et m’a dit plus ou moins : « Ilia, tu sais que ça va mal finir, la décision de dissoudre le Soviet Suprême et le Congrès a été prise déjà par le Batia ».¹⁰. Je lui ai dit : « un député russe, ce n’est pas comme un député de l’URSS » ; le congrès de l’URSS avait été dissous facilement, à part Alksnis qui avait protesté, les députés avaient ramassé leurs petites affaires et étaient parti privatiser l’espace immense de notre patrie. Je lui ai dit qu’on n’allait pas se laisser faire, qu’il y aurait du sang. « Je sais », a dit Nemstov, « nous vous aplatirons à coup de tanks (my rasskataem vas tankami)», puis il a ajouté « Ilia, tu es un homme intelligent, à quoi bon tout ça, va voir le Batia. Quand tout ça commencera, on ne te demande qu’une chose, tu peux écrire, protester, mais ne fais pas sortir les gens dans la rue. Tu pourras te représenter aux élections, tu peux même devenir gouverneur ».

Le coup d’Etat avait été préparé bien avant ; on comprenait que l’affrontement était inévitable, on avait peu de ressources, essentiellement sociales et politiques. On a mené une agitation dans l’armée et les services spéciaux, mais on excluait la possibilité d’affrontements armés. On comptait sur le soutien de la population, mais on ne pouvait pas vraiment croire que la partie du président se laisserait aller à utiliser les armes contre les Moscovites.

Après l’adoption de l’Oukaze 1400, les partisans du Soviet Suprême se sont réunis autour de la Maison Blanche, il y avait gens très différents, et il n’y avait pas de « face control », on ne pouvait pas faire le tri, dire tu nous plais, toi tu nous plais pas. Nous n’étions pas libres de changer cette situation, et le fait qu’il y ait des Barkachovsty… on ne pouvait pas les faire partir.

On pouvait sortir du Soviet Suprême, en utilisant les souterrains, avec des spécialiste de la Moscou souterraine, je sortais facilement et là où je voulais. Mais pour les gens qui n’avaient pas ces cartes et pas de spécialistes, ce n’était pas si facile.

Autour de la Maison Blanche, nos partisans étaient poursuivis de plus en plus violemment. V. Alksnis s’est fait casser la figure. Et on ne tapait pas pour rire (bili ne po detski), beaucoup plus durement qu’on ne frappe actuellement. Quand on me parle de la « dispersion violente » de la manifestation du 6 mai 2012, place Bolotnaya, ça me fait sourire, et j’y étais, je sais de quoi je parle.

Un des moments clés a été le 2 octobre 1993 l’affrontement sur la place de Smolensk, avec usage de balles en caoutchouc pour disperser la manifestation ; il y avait des pierres, des bâtons, des barres de fer, des blessés des deux côtés. Ce jour-là, j’ai réussi à me mettre d’accord avec un représentant du MVD (ministère de l’Intérieur) pour qu’on se disperse, que chacun recule, on a emmené les opposants à Eltsine loin de l’affrontement.

Le 3 octobre 1993, il y avait un meeting prévu sur la place Kaluzhskaia, au métro Oktiabrskaia, un meeting de Trudovaia Rossia (le parti d’Anpilov), que l’on soutenait. L’action était fixée à deux heures, on a appris que la mairie l’avait interdite, et quand on est arrivé, il n’y avait pas d’organisateurs les premières arrestations commençaient. J’ai décidé d’essayer d’emmener les gens, par la Leninski prospekt jusqu’à la place Gagarine, pour éviter un massacre, parce que je me rappelais les événements de la veille. J’avais un mégaphone, j’ai organisé une colonne de manifestants en direction de la place Gagarine, ça n’était pas bloqué. Il y avait Urazhtsov, de l’organisation Shchit (bouclier), je me suis mis d’accord pour qu’il emmène les gens, et moi je suis passé de l’autre côté de la place pour diffuser l’information – et quand je reviens, je vois que la colonne est partie dans le sens inverse, en direction des cordons de police, avec en tête plusieurs députés, dont Urazhstev. J’ai essayé de les arrêter, mais Urazhtsev m’a envoyé promener, selon lui c’était déjà trop tard, on ne pouvait plus les arrêter. Les premiers cordons de la police ont reculé, ils avaient certainement des ordres, ils ont reculé de manière organisée, personne ne les a touché. Il y avait un autre cordon au milieu du pont, là il y a eu des affrontements. Pourquoi a-t-on laissé la colonne arriver jusqu’au milieu du pont, il y a une provocation, c’est certain, même si on ne sait pas de qui. La police a commencé à tirer quand les cordons de police ont été brisés. Au niveau de la mairie, j’ai vu des gens tirer, des blessés.

Question sur le fait qu’il y avait plusieurs groupes armés, Achalov, des cosaques – n’y a-t-il pas eu tentative de les unifier ? En effet, il y avait plusieurs états-majors à la Maison Blanche, plusieurs forces. Celui qui avait le plus de possibilité de contrôler tout ça, cétait Khasboulatov. C’est lui qui contrôlait l’appareil, même si Rutskoi était président. Rutskoi a aussi essayer de créer son propre état-major, il a pris des décisions vers la fin, le 3 et 4 octobre, en particulier l’appel à aller à Ostankino. Khasboulatov dit qu’il n’était pas d’accord avec cet appel, mais je ne peux pas le confirmer. Quelques décisions ont été prises par Rustkoi personnellement. Quand j’ai essayé de faire sortir les gens de la Maison Blanche, Rutskoi m’a dit que tout était sous contrôle, qu’il avait mené des négociations et que l’armée le soutenait. Il y avait d’autres groupes, les Barkachovtsy étaient indépendants, même si formellement ils étaient soumis à Achkalov (ministre de la Défense du Soviet Suprême) et à Rustkoi – en fait ils étaient soumis à Barkachov. Et d’ailleurs ils sont partis dans la nuit du 3 au 4 octobre.

Question des liens du Front de Salut National (FNS) avec l’organisation d’extrême droite Rossiskoe Natsionalnoe Edinstvo ? Il n’y avait pratiquement aucun contact avec le RNE, les relations étaient conflictuelles, on avait des contacts avec Trudovaia Rossia et Anpilov, on faisait des actions avec eux, mais avec le RNE.

Question : comment est-ce que vous avez pris en compte la sécurité des citoyens ? En ce qui concerne le Front de Salut National en tant qu’organisation, elle a pris sa dernière décision le 21 septembre, ensuite il n’y a pas eu de réunion. En ce qui concerne la sécurité, j’ai demandé à Rutskoi de faire sortir les gens de la Maison Blanche.

Question de S.N Krasavchenko (cf infra)  sur un centre situé au 5^ème ou 6^ème étage où les communistes et l’opposition à Eltsine (par ex. l’Union des officiers de Terekhov) se préparaient à un affrontement, avec le soutien d’Etats étrangers.  Réponse : je n’étais pas membre de ce centre, je ne vais pas inventer, je n’en ai entendu parler que par des rumeurs.

 

S. M Mironenko, directeur du Garf (Archives d’Etat de la Fédération de Russie) : intervention sur le travail qu’a mené le GARF pour récupérer les archives de la Maison Blanche.

Quand on est arrivé, il y avait des feuilles partout. On a organisé le ramassage méthodique de toutes les feuilles qui étaient au Soviet Suprême, cabinet par cabinet, dans certains cas nous étions avec les représentants du KGB et de la prokuratura. On a gardé toutes les originaux et les matériaux préparatoires (ce qu’on ne garde pas d’habitude dans les archives), le travail a pris cinq ans, il y a 14 000 pages et 15 opisi – ces inventaires sont très faciles à utiliser, les documents sont classés par Congrès, commissions, sessions, présidium du Soviet Suprême, comités, etc. etc… . Dans la mesure où des obus sont tombés sur les deux derniers étages – les matériaux des comités ont été détruits ; mais heureusement, on a un Etat bureaucratique : des copies avaient été envoyées partout, et une grande partie des copies ont été retrouvées.

Ces documents portent sur la période de 1990 au 4 octobre 1993 – les derniers documents ont été récupérés dans le cabinet de Khasboulatov, en même temps que quelques objets, par exemple les bougies avec lesquelles ils s’éclairaient.

Mironenko appelle chacune des parties à se souvenir de tout ce qui a été fait. Il évoque les listes de personnes à arrêter, les formulaires en blanc avec la signature de Rutskoi, où on aurait pu simplement ajouter tous ceux qui auraient pu être arrêtés. Il appelle à utiliser les archives, les documents gardant le souvenir des actions des différents acteurs ; il y a par exemple les sténogrammes des négociations au sein du monastère.

Question : quand les archives du pouvoir exécutif seront-elles disponibles ?– En principe après 30 ans ; le GARF a reçu des documents des archives présidentielles, ainsi que des archives du gouvernement datant de 1993, mais elles ne sont pas déclassifiées.

V. Aksiuchits pose une question sur l’existence dans le camp de l’exécutif de listes de personnes à arrêter – Nemtsov lui ayant dit qu’il était sur ces listes. Mironenko n’a pas d’informations là-dessus.

Question : Khasbulatov a dit qu’avant l’assaut contre la MB il y avait des millions de dollars – les archives de la comptabilité  peuvent-elles permettre de l’établir ? Il faudrait consulter les archives du département financier et administratif. Quant aux dollars, on a parfois trouvé des cachettes personnelles, 100, 200 dollars cachés dans des livres, mais peu, un maximum de 400 dollars en tout.

Question sur le tri effectué : Lorsqu’il existe des exemplaires en double, la règle veut qu’ils ne soient conservés; toutes les personnes qui se sont adressées au GARF pour récupérer leurs documents personnels ont pu le faire ; en principe ceux qui ont pas été réclamés ont été conservés, mais il y a peut-être des exceptions, certaines choses ont pu être jetées (les petites notes manuscrites – cela dépend aussi de la qualification des archivistes et leur capacité à discerner ce qu’il convient de garder.) R. Pikhoia note que le fait même que les docs aient été trouvés dans tel ou tel cabinet fixait déjà la provenance des documents.

 

A. V Shubin, historien, en 1993 membre de la Conférence Constitutionnelle, co-président du parti vert

Je veux intervenir ici plus comme un historien, surtout qu’à l’époque déjà, j’ai agi comme ça, en concurrence avec nos archivistes, j’ai piqué des documents… Mais ce qui m’intéressait, ce n’était pas les documents administratifs, je ne pensais pas que ça allait bruler, je m’intéressais au mouvement social. Le rôle des mouvements sociaux à l’époque était colossal. Pendant toute la période de la perestroïka, j’ai réuni un grand nombre de documents. Par exemple beaucoup de lettres adressées à Radio Parlament, il y avait des lettres pour et contre le Parlement.

J’étais à la Maison Blanche le 27 septembre, et je peux parler comme un « co-participant/ complice ». Ce qui a commencé en 1993 a un lien avec ce qui se passe en 2013. A l’époque, il s’agissait de processus révolutionnaire, on n’assistait pas seulement à un changement de système, mais aussi à une nouvelle légitimité. La révolution s’est terminée en 1993, les règles du jeu ont été établies.

L’essence de 1993 ce n’est pas seulement l’affrontement, mais la nouvelle constitution (voir son texte pour la conférence de Paris du 18-19 novembre) . A propos de la dynamique de la Conférence Constitutionnelle : d’abord, le parti du Président a adopté une approche très confrontationnelle – mais nous avons présenté des exigences – qui ont été acceptées. On a commencé à faire se rapprocher les Constitutions de de Rumiantsev et d’Alexeev. Il y avait une troisième force, les syndicats (le VTsSPS (ancien syndicat unique soviétique), la FNPR (fédération des nouveaux syndicats indépendants) et la Fédération des syndicats de Moscou). Les sujets de la Fédération (entités fédérées)  ont également joué un rôle, c’est sans doute grâce à eux qu’on a réussi à faire un certain nombre d’avancées ; un grand nombre d’articles ont été inclus, les deux projets ont été rapprochés.

Comment les gens voyaient ca à l’époque ? Tout le monde était pour des réformes, la question était d’y aller plus ou moins vite. En 1989, ce qui était important, c’était « tout le pouvoir aux Soviets », les usines, les ouvriers. En 1993, on était déjà à une autre étape, l’étape bourgeoise, c’est la bourgeoisie capitaliste qui a gagné. Il y a un mouvement « en arrière ».

L’historien Stankevich compare la Maison Blanche avec des Jacobins, qui défendaient les valeurs sociales, et Eltsine avec Thermidor. En fait, c’est le contraire. Eltsine était pour des changements encore plus profonds et radicaux, comme les Jacobins. Et la Maison Blanche était une coalition socialo-conservative, ils voulaient maintenir quelques éléments de l’Etat social, ils voulaient un gouvernement « social-liberal » et non « néoliberal ». Eltsine était thermidorien au point de vue politique, mais jacobin au point de vue économique. Ce n’est pas un 18 brumaire qu’il a réalisé : pour finir la révolution, il fallait finir de casser.

En 1993, on s’est éloigné de la société soviétique … mais en reculant : si maintenant on veut avancer, on va se heurter à des problèmes qui n’ont pas été réglés à l’époque – on espère que ces questions seront abordées avec humanité.

 

S. N Krasavchenko, en 1993 président du comité du Soviet Suprême pour les réformes économiques, puis directeur adjoint de l’administration du président.

Krasavchenko se souvient des menaces proférées contre lui le 2 octobre : « demain vous vous balancerez à un lampadaire » ; le deux octobre, c’était l’action d’une bande de pillards et de vandales. Ilia Konstantinov était membre de son Comité des réformes « jusqu’à son voyage en Ossétie du Sud » en août 91. Il remet en cause les faits apportés par Konstantinov, conteste le fait que le 2 octobre était une manifestation, car il n’y avait pas de slogans.

Il se demande ce que faisait cet état-major au 5 – 6ème étage de la Maison Blanche : ils ne faisaient pas de travail parlementaire, se préparaient seulement à un affrontement par la force. Les négociations au monastère Sviato-Danilosvki ont été volontairement interrompues par les négociateurs du Soviet Suprême, qui attendaient simplement que des forces armées non régulières viennent les soutenir. Il n’y avait pas de Moscovites autour de la Maison Blanche, c’étaient des forces qui venaient de partout.

La Constitution adoptée en décembre 1993 a permis de sortir de la crise.

 

Viktor Aksuchits

prend la parole pour dire qu’il comprend enfin de quoi on parle quand on évoque ce mystérieux « Etat-major »: c’est sans doute de son cabinet. Il avait reçu un cabinet pour son Union Chrétienne démocrate, mais avait déménagé dans un autre et laissé les communistes se réunir dans son cabinet parce qu’il était démocrate, et pensait que c’était normal que se crée un parti communiste en Russie, même si lui-même est anticommuniste. Ziuganov, un jour avant les tirs sur la Maison Blanche, avait appelé les communistes à la quitter. Ces organisations  ne préparaient pas une action violente, mais savaient qu’il y aurait crise et s’y préparaient, de manière pacifique.

 

S. N Krasavchenko – répond à une question de S. Zhuravlev sur les structures opérationnelles au sein de l’administration du Président, et entre autres d’un « état-major opérationnel » dont le Président suivait les conseils.

S’il y avait eu un état-major opérationnel, tout aurait sans doute été mieux organisé, et il n’y aurait pas eu de tirs amis entre policiers. Il y avait simplement un «  conseil d’experts », avec G. Bourboulis, G. Satarov, Sacha Livshits, des psychologues sociaux, des spécialistes qui pouvaient donner des conseils pour minimiser crise. Et il y avait aussi un groupe d’analyse qui donnait des conseils à Eltsine

 

Olga Trusevich, organisation Memorial, propose les souvenirs d’une « participante lambda », à l’époque bibliothécaire de la Bibliothèque historique. (voir le compte-rendu de son intervention en russe)

La première question à poser serait : comment une personne comme moi, qui soutenait Eltsine à 100% en 1991, s’est retrouvée en 1993 du côté du Soviet Suprême. En premier lieu, à cause de tout ce que j’entendais dans les journaux, l’apologie du président, l’autocensure des journalistes, le déséquilibre des informations, la propagande du Oui Oui Non Oui au moment du référendum d’avril 1993. J’ai voté Oui Oui Non Non (pas d’élection prématurée du Président ni du Soviet Suprême), j’étais énervée de la manière dont on me posait la question, certaines choses me plaisaient, d’autres non. Je suis presque sûre qu’ils ont bien compté les voix, à l’époque il n’y avait pas encore de culture de bourrage des urnes (…).

J’ai aussi aidé à faire des barricades, la police était très polie en 1990-91 – ensuite on a vu arriver les « cosmonautes » (forces anti-émeutes), ils n’étaient pas armés, mais avaient des matraques. Le Premier mai 1993, il y a eu les premiers affrontements, un policier a été écrasé entre deux camions, mais la télévision a complètement déformé les événements.

Comment dans cette atmosphère, imaginer faire une fête sur l’Arbat le 2 octobre ? A ce moment-là, ce n’était plus du tout le même public qu’en 91. Je suis passée autour de la Maison Blanche, j’ai récupéré des lettres à envoyer, mais je suis partie, car ce n’était pas des gens dont je me sentais proche.

Quand je suis partie avec la brigade sanitaire M. Voloshine, je pensais que j’allais panser quelques bobos, je n’aurais jamais pensé qu’ils allaient réellement tirer. Il y avait plus de 10 000 personnes autour de la Maison Blanche, la composition sociale était très diverse.

J’étais aussi dans un des camions qui allait à Ostankino, avec moi il y avait une brigade de cosaques, 7-8 personnes qui avaient piqué des boucliers et des matraques aux OMON (policiers) et qui pestaient contre les Tchétchènes qui contrôlaient Eltsine (tout le monde voyait des Tchétchènes derrière le camp adverse)

Arrivés à Ostankino, on tirait à coup de mortier (granatomet). Le premier tir, je ne l’ai pas vu, mais ensuite, c’était l’horreur, une horreur qui a duré tard dans la nuit. Et en même temps, Gaidar appelait les gens à sortir dans la rue. Sont arrivés ensuite d’autres BTR (voitures blindées), avec des mitrailleuses et des projecteurs ; Ostankino a brûlé, c’était l’horreur, il y avait des morts et des blessés tout autour.

Je suis rentrée chez moi, le lendemain il n’y avait presque personne autour de la Maison Blanche – contrairement à Ostankino le soir d’avant, où il y avait énormément de monde, des gens qui se promenaient – tout ce qu’ils ont vu, le stress, tout ça a déterminé ce qui s’est passé, les Barkachovtsy sont presque tous partis, il y avait beaucoup moins de monde.

Le 4 octobre, je suis arrivée vers 11 heures, j’ai vu des gens brutalisés, effrayées, des policiers de plus en plus brutaux. Je ne me rappelle plus très bien, c’était un tel stress ! Il y avait des corps allongés –j’ai demandé aux médecins combien de corps – 33 ; ensuite je suis venue à Mémorial pour raconter ce qui s’est passé.

Je n’avais pas d’analyse de la situation, pas d’idée de ce qu’il fallait faire, mais intuitivement je comprenais que ceux qui pensaient « diriger » « contrôler » la situation en fait ne savaient pas exactement ce qu’ils faisaient.

 

Vadim Damie

A l’époque, on faisait le parallèle avec d’autres pays, d’autres expériences, on comparait avec le Chili : la Maison Blanche en feu, c’était le palais de La Moneda, le stade à côté de la Maison Blanche où on aurait fusillé des gens – celui du Chili, la comparaison avec Pinochet était permanente¹¹ . Ce qui s’est passé – c’est la mère d’un jeune homme mort là-bas qui l’a le mieux exprimé, lors d’une émission de télévision, elle a expliqué : « je lui ai dit, mon fils, n’y va pas ! Là-bas on partage le pouvoir ».

Le fait que les élites se battent à mort – et ensuite se mettent d’accord a été très mal accepté par la société. Pourquoi il n’y a pas eu de mouvement social ? On parle souvent de la peur, mais je crois que 1993, c’est surtout un énorme choc pour la société, surtout en raison du contraste avec 1991. Les gens ne croyaient pas qu’on allait tirer, de quel côté qu’ils soient, ils se disaient « en 91 ils n’ont pas osé ouvrir le feu, ils n’oseront pas ». Mais ils ont osé.

 

A. Berelowitch tire quelques conclusions des deux jours de conférence (voir le compte-rendu en russe)

Malgré l’absence de quelques acteurs, ceux qui sont venus nous ont permis d’avoir une conférence très intéressante. Nous avons pu préciser un certain nombre de points, avancer dans la connaissance et la compréhension des événements. En même temps, il est évident qu’il est encore un peu tôt pour approcher la question de manière dépassionnée, les passions bouillonnent encore, et une approche purement historienne n’est pas vraiment possible ; mais tout au moins une telle approche a-t-elle été initiée.

Plusieurs termes ont été utilisés pour parler d’octobre 1993 : coup d’Etat (perevorot), crise politico-constitutionnelle, putsch, thermidor, etc ; le choix du terme implique une certaine vision de l’histoire de la Russie. Certains disent que le Soviet Suprême n’était pas vraiment un Parlement – il n’y avait pas vraiment de président non plus, il avait hérité son pouvoir de l’URSS. Il n’y a pas tant eu d’opposition entre deux pouvoirs qu’une impossibilité de partager le pouvoir.

Je suis étonné des passions qu’ont déclenché la question du double pouvoir, « dvoevlastie ». Mais c’est une situation normale en fait. Ce qui domine ici, c’est l’idée d’une unicité de direction (edinonachalie). Mais l’idée que dans le cas de la Russie, le meilleur système possible soit le pouvoir d’un homme qui sait tout est absurde. Les gens partaient de leur vision du pouvoir comme étant forcément celui d’un commandement unique ; et comme si le Parlement n’était pas un pouvoir fort.

On a beaucoup parlé de la nécessité d’un pouvoir fort pour changer de système économique  (….) On a la combinaison d’une approche à la fois soviétique et technocratique – qui coïncident dans un même mépris du peuple. Le conflit de 1993 est souvent lu comme une opposition entre « en arrière vers le communisme» ou « en avant vers la démocratie », comme si la démocratie était le seul pouvoir possible.

Quelles sont les leçons de 1993 pour la population ? L’impression que les problèmes se règlent par la force, et que le pouvoir règle les problèmes par la force ; l’idée aussi le Parlement n’est pas le lieu du pouvoir.

A. Berelowitch souhaite que l’on puisse publier tout ça. Les historiens savent que les témoignages sont fragiles, les gens ne se rappellent pas tout et ne sont pas exhaustifs, mais l’histoire orale, malgré tout, reste comme disait Mandelshtam, le « bruit du temps ».

 

S. Zhuravlev

regrette qu’il y ait si peu d’étudiants ; et souhaite que la deuxième étape de la conférence à Paris soit l’occasion de réfléchir à des sujets encore peu discutés : les médias, et la « guerre médiatique » qui n’avait jamais été aussi importante ; la question de l’administration  du Président, et surtout des conseils qui ont joué un rôle crucial par leur analyse et leurs recommandations ; les structures de force (on connait l’avis du dirigeant du FSB de Moscou, mais c’est à peu près tout). Le champ d’études reste donc très large. On dispose de plusieurs collections de documents et d’archive : celle de Mémorial, facilement accessible mais très peu étudiée et utilisée, celle de la bibliothèque historique ; les matériaux du GARF, les archives de la ville de Moscou. Une systématisation de la description de ces sources serait utile. Ainsi qu’une série d’interviews, qui pourrait être menés dans le cadre d’un projet collectif franco-russe par exemple.

 

R. Pikhoia

propose en conclusion de mettre les faits dans leur contexte historique plus général ; le pouvoir soviétique a commencé par le tir du Croiseur aurore, et se termine en 93 avec les tirs sur la Maison Blanche. Il souligne l’importance de l’histoire orale non seulement pour établir les faits, mais aussi en ce qu’elle est porteuse d’évaluations. Il existe une énorme masse d’informations non traitées, et dans le même temps on voit bien les lacunes dans notre information : il faudrait déclassifier les documents de l’administration du président ; étudier le rôle des régions et des Républiques dans le conflit (beaucoup essaient alors de proclamer leur indépendance ou leur autonomie) ; et enfin, publier l’ensemble…

 

 

1. Nb : ces notes peuvent être incomplètes ; le fait que les déclarations soient rapportées à la première personne ne signifie pas qu’il s’agisse de citations mot pour mot ; toute erreur signalée dans les propos rapportés sera corrigée [↩]
2. A l’époque ministre de l’Intérieur [↩]
3. à l’époque conseiller du Président pour les questions de défense et de sécurité [↩]
4. K. Iliumzhinov et R. Aushev, à la tête respectivement de la Kalmoukie et de l’Ingouchie, sont souvent cités comme deux des « élites locales », représentants des Républiques, qui ont joué un rôle d’intermédiaires dans la crise [↩]
5. Alors directeur des archives, R. Pikhoia s’est rendu à la Maison Blanche avec S. Mironenko (voir intervention infra) pour récupérer les documents du Soviet Suprême et les transmettre au GARF (archives d’Etat de la Fédération de Russie) [↩]
6. L’avocat et militant de gauche anti-fasciste S. Markelov, qui  a été assassiné par un néo-nazi en 2009 [↩]
7. Formation para militaire d’extrême droite dirigée par A. Barkachov [↩]
8. Plusieurs leaders ont été arrêtés après l’assaut contre la Maison Blanche, dont R. Khasboulatov, A. Rutskoi, I. Konstantinov, etc. [↩]
9. Ministre de la défense de l’époque [↩]
10. Konstantinov ouvre là une parenthèse sur le surnom de Eltsine, avant d’être appelé Ded, le grand-père, il était appelé Batia (père) –ce qui sent son monde « criminel », selon lui ; il note aussi qu’il est en contact avec Nemtsov encore maintenant, dans le Conseil de coordination de l’Opposition où il représente son fils Danil [↩]
11. Sur cette comparaison voir aussi par exemple le titre de l’article de Jean-Marie Chauvier sur “Octobre noir ou la méthode Pinochet” [↩]

Забытый октябрь? Россия в 1993 году – см программа 

Programme de la Conférence Internationale du 18/19 novembre 2013, CERI, 56 Rue Jacob, Paris.

Programme en PDF : Un Octobre oublie Programme FR

 

Lundi 18 novembre

 

9h00 Accueil des participants et café.

9h30-10h00. Introduction

Christian Lequesne, directeur du CERI

Amandine Regamey, CERCEC / Université Paris I

Carole Sigman, Centre d’études franco-russe de Moscou (CEFR)/ Institut des sciences sociales du politique (ISP)

 

10h-12h30 : La crise d’octobre 1993 : un tournant dans l’histoire politique russe

Modérateur : Michel Dobry, Université Paris I, Carole Sigman, CEFR/ISP

Sergueï Zhuravlev, Institut d’histoire russe de l’Académie des sciences de Russie, Etudier les événements de l’automne 1993 : sources, état et perspective.

Rudolf Pikhoïa, Académie de l’économie et de la fonction publique de Russie, La crise politico-constitutionnelle et la liquidation du pouvoir des Soviets en Russie.

Alexis Berelowitch, Université Paris IV, Pourquoi une révolution de palais et un coup d’Etat ont pris le nom de putsch, 1991-1993

Graeme Gill, University of Sydney, Making sense of October 1993 (text on-line)

12h30-14h00 : Déjeuner

 

 14h00-16h00 : Enjeux constitutionnels et économiques

Modératrices : Caroline Dufy, IEP de Bordeaux, Olessia Kirtchik, Haute école d’économie, Moscou

Yves Zlotowski, économiste en chef, Coface, Réformes institutionnelles vs. stabilisation macroéconomique : la problématique transition russe (texte)

Alexandre Choubine, Institut d’histoire universelle de l’Académie des sciences de Russie, L’Assemblée constitutionnelle en 1993 : impressions d’un participant. (texte)

Anne Gazier, Université Paris Ouest Nanterre, La Cour constitutionnelle de la Fédération de Russie et les événements d’octobre 1993. (texte)

Ivan Grigoriev, Haute école d’économie, Saint-Petersbourg, Les raisons de l’échec du premier projet de justice constitutionnelle dans la Russie post-soviétique. (texte)

 16h00-16h30 Pause-café

 

16h30-18h30 – Ordre dans la capitale, ordre dans les régions

Modérateurs : Gilles Favarel-Garrigues, CERI/CNRS, Jérôme Heurtaux, IRISSO/Université Paris Dauphine

Anne Le Huérou, Université Paris Ouest Nanterre / CRPM-CERCEC, Actions et réactions policières au cours des événements de septembre-octobre 1993 : un moment « fondateur » du maintien de l’ordre post-soviétique ?

Mikhail Roschine, Université d’Etat linguistique de Moscou (MGLU), L’octobre oublié de 1993 et la liquidation de l’auto-administration locale à Moscou. (texte)

Mikhail Rojanski, Centre d’études sociales indépendantes et d’éducation, Irkoutsk, Octobre 1993 : « feu sur les régions ! ». (texte)

Victor Korb, sociologue indépendant, Omsk, Les Soviets sont morts. Vive le « sovok » ! (texte)

 

Mardi 19 novembre

 

9.00 Accueil et café

9h30-12.00 : Les événements vus du terrain par les acteurs

Modérateur : Ioulia Shukan, Université Paris Ouest Nanterre/ISP, Jean-Robert Raviot, Université Paris Ouest Nanterre /CRPM

Yaroslav Leontiev, Université d’Etat de Moscou (MGU)Memorial , L’action de la brigade sanitaire Maksimilian Voloshin. (texte russe)

Alexandre Tcherkassov, Centre des droits de l’homme Mémorial, Moscou, Echanges radio dans la police : le facteur subjectif dans la reconstruction des événements de la « petite guerre civile ».

Serguey Mozgovoy, Institut Likhatchev du patrimoine culturel et naturel de la Russie, capitaine de réserve, Les racines socio-politiques et les conséquences du coup d’Etat de 1993

Bruno Elie, Général, ancien attaché militaire à Moscou (1990-1993), Témoignage sur les affrontements à Ostankino et à la Maison Blanche (texte)

12h00-13h30 : Déjeuner

 

 13h30-15h30: Les médias pendant la crise d’octobre 1993

Modératrices : Marie-Hélène Mandrillon, Iconothèque russe et soviétique, CERCEC, Tourya Guaaybess, Université Blaise Pascal, Clermont-Ferrand

Kristian Feigelson, IRCAV/Université Paris 3, Octobre 1993 à Moscou : la couverture des médias.

Françoise Daucé, Université Blaise Pascal, Clermont-Ferrand, Etre journaliste russe en 1993, des libertés sous contrainte.

Elena Stroukova, Bibliothèque publique historique de Russie, Moscou, La censure dans les périodiques.

15.30-16h00 Pause-café

 

16h-18h : Les récits d’octobre 1993 : enquêter et raconter

Modératrices : Nathalie Moine, CERCEC, Marie-Claire Lavabre, ISP

Olga Trussevitch, Mémorial, Moscou, Le décompte des victimes de l’assaut de la Maison Blanche: un argument du débat politique.

Amandine Regamey, Université Paris I/ CERCEC, Le sniper sur le toit, une rumeur d’octobre. (texte)

Maria Zezina, Académie de l’économie et de la fonction publique de Russie, La crise politique de 1993 dans les manuels scolaires et universitaires d’histoire. (texte)

Dmitri Astachkin, Université d’Etat de Novgorod, La mémoire des événements d’octobre 1993 dans la culture russe. (texte)

18h00-19h00 : Table ronde finale

Modérateur : Myriam Désert, Université Paris IV, Marc Ferro, EHESS (sous réserve)

Lors de la conférence sera présentée une exposition « Moscou 1993 – 14 jours en automne », basée sur les fonds de la Bibliothèque publique historique de Russie et de l’association Mémorial, et un montage vidéo d’émissions de la TV russe réalisé par l’Iconothèque russe et soviétique (projection lors des pauses déjeuner dans la salle de conférence)

 

Политико-конституционный кризис осени 1993 г.:

источники, интерпретации и перспективы изучения

Научная конференция, 17-18 октября 2013 г.

Место проведения: Российская Академия народного хозяйства

и государственной службы при Президенте РФ.

Проспект Вернадского, 84.

зал № 5 (3 этаж), корпус № 6

Скачать программу конеренции_17-18 окт 2013

Политико-конституционный кризис и его трагическое разрешение осенью 1993 г. относится к числу ключевых, но недостаточно изученных событий современной российской истории. Вокруг этого события продолжаются острые споры как в обществе, так и в профессиональной научной среде. Эта тема имеет и самостоятельное значение. Следствием событий осени 1993 г. стало принятие новой российской Конституции, открывшей очередную страницу в истории отечественной государственности.

Задачей конференции является:

– подведение итогов изучения политико-конституционного кризиса 1993 года;

– выявление нового круга источников по этой проблеме и введение их в научный оборот.

Конференция должна способствовать поиску перспектив научных исследований, уточнений историографических оценок.

На конференции предполагается уделить особое внимание выявлению новых сведений по истории политико-конституционного кризиса в России, в частности, путем целенаправленного выявления сведений «устной истории». Среди докладчиков – активные участники событий двадцатилетней давности, а также ведущие отечественные и зарубежные ученые. Рассказы участников и очевидцев октябрьского кризиса, в том числе оценка событий осени 1993 г. с позиции сегодняшнего дня и с учетом современного научного знания, представляют особый интерес.

Организаторы: Институт российской истории РАН, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС), Центр франко-российских исследований в Москве (ЦРФИ), при содействии Государственного архива РФ, Главного архивного управления г. Москвы, Государственной исторической библиотеки РФ, общества «Мемориал» и издательского дома «КоммерсантЪ».

 

 

ПРОГРАММА КОНФЕРЕНЦИИ

 «Политико-конституционный кризис осени 1993 г.:

источники, интерпретации и перспективы изучения»

Москва, 17 – 18 октября 2013 г.

 

 Четверг 17 октября

 «1993 год как объект научного исследования»

10.00 ч. – Открытие конференции.

 Ю.В. Петров, директор ИРИ РАН; Р.Г. Пихоя, зав. Отделением «Исторический факультет» ФГУ РАНХиГС; Кароль Сигман, научный сотрудник ЦФРИ.

 

 Интерпретации и перспективы изучения кризиса 1993 г.

 10.30 – 12.30 ч.

 Ведущие – А. Берелович, С.В. Журавлев, Р.Г. Пихоя

– Г.А.Сатаров, профессор РАНХиГС. Конституционно-политический кризис: анализ, подходы, интерпретации;

– Е.Н Струкова, к.и.н, заведующая Фондом нетрадиционной печати ГПИБ России. 1993-й год: проблемные узлы историографии;

 – Зезина М.Р., профессор РАНХиГС . Политический кризис в российских учебниках истории.

Дискуссия. Объявленные участники: проф. В.Л. Шейнис; д.ф.н. О.М. Здравомыслова; проф. С.Н. Красавченко; В.В. Игрунов; проф. А.И. Музыкантский.

 

12.30-13.30 ч. – обед  

 

Источники: архивы

 13.30 – 15.30 ч.

 Ведущие: В.В. Костиков, Р.Г. Пихоя, А. Регамэ

– С.В. Мироненко, директор Государственного архива РФ. Спасение, обработка и использование документов Верховного Совета РФ;

– О.Г. Румянцев, президент некоммерческой организации «Фонд конституционных реформ». Конституционная комиссия Съезда народных депутатов Российской Федерации: проблема издания, использования и интерпретации материалов;

 – Б.И. Беленкин, член правления Международного общества «Мемориал». Материалы политического кризиса 1993 г. в фондах «Мемориала» и Государственной исторической библиотеки;

 – О.А. Трусевич, архивист, сотрудник правозащитного центра «Мемориал». Сведения о погибших: сравнительный анализ официальных и независимых источников.

 Объявленные участники: доц. Ф.В. Малхозова; А.В. Черкасов, «Мемориал»; Е.Н. Струкова; М. Добри, профессор Университета Париж-1 Пантеон-Сорбонны; Ф. Досэ, доцент Университета Блез Паскаль в Клермон-Ферране; А. Ле Уэру, доцент Университета Париж Нантер.

 

15.30 – 16.00 ч. – кофе-брейк        

Источники: люди

 16.00 -18.00 ч.

 Ведущие: А. Берелович, М.Р. Зезина, К. Сигман

– С.А. Филатов, первый заместитель Председателя Верховного Совета РФ (1992 – январь 1993 г., руководитель Администрации Президента (январь 1993 – январь 1996 г.). Верховный Совет и Президент – динамика отношений в 1993 г.;

 – Аксючиц В.В., – в 1993 г. народный депутат РФ. Политический кризис 1993 г. глазами народного депутата;   

  – В.В. Костиков, Пресс-секретарь Президента в 1992-1994 гг. Пресса в конфликте 1993 г.

Объявленные участники: Р.И. Хасбулатов, Р.Г. Пихоя, В.Л.Шейнис, С.Н. Красавченко

Пятница 18 октября

 

Круглый стол: Переломные моменты октябрьских событий в глазах участников и очевидцев

 Ведущие: С.В. Мироненко, А. Берелович, С.В. Журавлев

 10.00 – 16.00 ч.  

13.00 – 14.00 ч. – обед  

Участники:

Аксючиц В.В.- в 1993 г. – народный депутат РФ

Дамье В.В., в 1993 г. – исследователь в Институте всеобщей истории РАН, член ИРЕАН (Инициативы революционных анархистов), член Санитарной дружины им. Максимилиана Волошина

Здравомыслова О.М., в 1993 г. – старший научный сотрудник Института социально-экономических проблем народонаселения РАН, в настоящее время – исполнительный директор Горбачев-Фонда

Игрунов В.В., в 1993 г. – начальник Информационно-аналитического центра Государственного комитета РФ по национальной политике, директор Института гуманитарно-политических исследований (ИГПИ), один из основателй ЯБЛОКО, член группы «Свободные выборы», инициированной 8 октября 1993 г.

Константинов И.В., в 1993 г. – народный депутат РФ

Костиков В.В., в 1993 г. – пресс-секретарь Президента

Красавченко С.Н., в 1993 г. – председатель Комитета по экономической реформе и собственности и член Президиума Верховного Совета РСФСР

Кудюкин П.М., в 1993 г. – заместитель министра Труда РФ (до марта 1993 г.), координатор фракции Объединенных социал-демократов в Социал-демократической партии России (СДПР), исполнительный директор русско-американского Фонда профсоюзных исследований и обучения

Музыкантский А.И., в 1993 г. – заместитель главы Правительства Москвы, префект Центрального административного округа города Москвы

Павловский Г.О., в 1993 г. – журналист, политолог

Пихоя Р.Г., в 1993 г.- руководитель государственной архивной службы России, Главный государственный архивист РФ

Пономарев Л.А, в 1993 г. – народный депутат РФ

Румянцев О.Г., в 1993 г. – народный депутат РФ и ответственный секретарь Конституционной комиссия Съезда народных депутатов РФ

Сатаров Г.А., в 1993 г. – член Президентского совета, участник Конституционного совещания по разработке новой Конституции РФ, помощник Президента по политическим вопросам

Филатов С.А., в 1993 г. – руководитель Администрации Президента РФ

Хасбулатов Р.И., в 1993 г. – председатель Верховного Совета РФ

Шейнис В.Л., в 1993 г. – народный депутат РФ

Шубин А.В., в 1993 г. – историк, участник Конституционного совещания по разработке новой Конституции РФ, сопредседатель Партии Зеленых

 

16.00 ч. – Подведение итогов конференции

Во время конференции в Международном Мемориале (Каретный ряд, 5/10) проходит выставка «Москва – 1993. Четырнадцать дней осени». Выставка подготовлена по материалам фондов Государственной публичной исторической библиотеки России, Международного Мемориала и Правозащитного центра «Мемориал».

 

Проведение второй части конференции «Забытый Октябрь: Россия в 1993 г.» планируется 18-19 ноября 2013 г. в Париже. Информация и материалы на сайте http://russie.hypotheses.org/category/octobre-93.

Место проведения конференции: Российская Академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. Проспект Вернадского, 82, зал № 5 (3 этаж), корпус № 6. Вход для участников конференции со стороны ул. Рузской.

Проход осуществляется по предъявлению паспорта сотрудникам охраны, по списку, в который включены участники конференции.

Контактная информация – Анна Валерьевна Корнеева, тел. +749995699814, e mail: korneeva-av@rane.ru