Cм русский текст ниже или скачать леонтьев сандружина

Iaroslav Leontiev, Journal d’une brigade sanitaire

Dans ce texte basé sur les souvenirs de plusieurs participants, Iaroslav Leontiev revient sur la création de la brigade sanitaire Maximilian Voloshin (du nom du poète qui résidait en Crimée pendant la guerre civile et y avait soigné les Rouges comme les Blancs). Les jeunes hommes et femmes qui la composaient étaient  engagés (plus de la moitié avait défendu la Maison Blanche en 1991), de gauche, mais ne se reconnaissaient pas dans les forces en présence. Ils pensaient soigner les conséquences des violences policières, matraques et gaz lacrymogène, mais ne s’attendaient pas à ce qu’autant de sang soit versé, à Ostankino et à la Maison Blanche autour de  laquelle des cadavres gisaient encore le 5 octobre.

Revenant 20 après sur les événements, Iaroslav Leontiev estime que les deux côtés étaient « pires » et se demande comment la position de social-révolutionnaires (populistes) pendant la première guerre mondiale peut guider ceux qui, actuellement, se réclament de leur pensée.

La présentation, lors de la conférence, a été dédiée à Stanislav Markelov, membre de la brigade Maximilian Voloshin, assassiné à Moscou en 2009 par un néo-nazi (voir la vidéo sur une musique de I. Chevchuk)

 

Дневник одной сандружины

Этот материал был подготовлен мною к печати с помощью Станислава Маркелова, Петра Рябова, Владимира Савельева и Ольги Трусевич. Рассказы сандружинников были записаны той же осенью 1993 года. Однако опубликовать их по горячим следам в московских газетах не удалось ввиду самой настоящей цензуры. Впервые более расширенная версия текста была напечатана в иркутской газете «Версия» благодаря поддержке известного сибирского журналиста и анархиста Игоря Подшивалова. Здесь за основу взят вариант, опубликованный в № 37 московской «Недели» за  8-14 октября 1998 г.

***

Идея создания добровольной санитарной дружины родилась спонтанно, как реакция на начавшиеся избиения ОМОНом людей на улицах Москвы. Ее организовали политически ангажированные молодые люди преимущественно левых убеждений, осуждавшие антиконституционный переворот, но не захотевшие разделить баррикады с неофашистами из РНЕ (баркашовцами) и коммунистическими реваншистами.

 

Петр Рябов, тогда аспирант, активист Конфедерации анархо-синдикалистов, сейчас кандидат философских наук, доцент, общественно-политический деятель: Выйдя 2-го октября в три часа дня со станции метро «Смоленская», я увидел несколько сот людей, деловито и сосредоточенно сооружавших баррикады на узком пятачке Садового кольца – между перегородившими улицу с обеих сторон цепями милиционеров в касках и со щитами. Люди, бывшие здесь с утра, рассказывали, что около полудня два митинга сторонников Верховного Совета были жестоко разогнаны ОМОНом, – в ответ в омоновцев полетели камни, а улицу перегородили баррикады, значительную часть которых составляли подожженные деревянные ящики. Громадные клубы черного дыма и языки пламени поднимались к небу и были видны издалека.

– Бросайте больше ящиков и досок в костер, – сказал кто-то из «повстанцев», и добавил с почти суеверным почтением: – это пламя видят депутаты из окон осажденного Дома Советов.

Погромов и битых витрин не было – кажется, разгромили только один американский павильон на выходе с Арбата, там, где теперь шел непрерывный двухтысячный митинг. У микрофона сменялись знакомые лица: Анпилов, Константинов… Потом, к вечеру, громко врубили песни Талькова.

Но в целом было довольно спокойно. Сотни людей молча, сосредоточенно и целеустремленно сновали туда-сюда, перетаскивая железяки и доски. Пьяных почти не было. Хотя организованных групп боевиков не было заметно, равно как и явных начальников, – баррикадники работали слаженно и организованно. Чувствовалось, что они готовы драться до конца: сказалась, вероятно, неделя жестких стычек с милицией и ОМОНом. Хотя я и не испытывал к баррикадникам особых симпатий, но тут проникся к ним некоторым уважением: такой атмосферы серьезности и подлинности происходящего мне почти никогда не приходилось встречать раньше на многочисленных мероприятиях эпохи перестройки.

Около половины пятого вечера появились мои товарищи по сандружине, и мы вместе взялись за организацию медпункта. Начинали, что называется, с нуля: пятеро человек, не имеющих ни элементарной медицинской подготовки, ни медикаментов… Но очень быстро и неожиданно дело пошло на поправку. К сандружине присоединилось несколько новых товарищей. Люди поблизости стали давать на импровизированный медпункт аптечки и деньги. Раздобыли воду, перевязочный материал, спирт. Над покинутой продавцом коммерческой палаткой повесили флаг с заранее сшитым красным крестом. Старшим в дружине был признан Ярослав Леонтьев.

 

Окончательно оформление санитарная дружина получила, когда к ней присоединились студент-юрист Стас Маркелов, сотрудница Исторической библиотеки Ольга Трусевич (сейчас сотрудник Правозащитного центра «Мемориал»), несколько анархистов и представителей оппозиционного меньшинства «ДемСоюза» – внутрипартийной оппозиции Валерии Новодворской. Наутро придумали название – добровольная сандружина имени Максимилиана Волошина, вспомнив о том, как коктебельский отшельник во время гражданской войны в Крыму помогал попеременно то белым, то красным.

Разные люди собрались в дружине – «партийные» и беспартийные, социалисты, анархисты, «мемориальцы» и даже одна комсомолка (Ира Федорова) из Российского коммунистического союза молодежи Игоря Малярова, – в основном те, кто не поддерживал ни одну из воюющих сторон в борьбе за власть, но не желал остаться равнодушным к начинавшемся братоубийству. Не менее пестро выглядела дружина и по национальному составу: русские, армянин, еврей… Самым младшим было по 16-17 лет, самому старшему сорок с небольшим. И еще одна характерная деталь – это то, что приблизительно половина сандружинников готовилась защищать Дом Советов в августе 91-го. Александр Соколов (сейчас кандидат медицинских наук, преподаватель медицинского университета) возглавлял тогда отряд медиков; Ярослав Леонтьев дежурил в самом здании на телефонах в Комитете по правам человека Верховного Совета, возглавляемого Сергеем Ковалевым снабжая информацией коротковолновое «радио Белого Дома». Петр Рябов, анархист Николай Широнин, социалист-народник Дмитрий Лозован находились на баррикадах…

Своей штаб-квартирой сандружинники решили сделать здание «Мемориала» в Малом Каретном переулке, поскольку разделяли позицию, занятую его правозащитниками, составившими своеобразное оппозиционное меньшинство проельцинскому правлению «Мемориала».  Профессиональными врачами – Сергеем Григорьевым и Андреем Ершовым, один из которых участвовал в боевых действиях в Афганистане, а другой побывал на войне в Таджикистане, а также еще одной женщиной-врачом и выпускником-фельдшером медицинского училища – дружина пополнилась уже в ходе начавшейся кровавой бойни. Еще один медик – лично знакомый врач из бригады «Скорой помощи», приглашенный в санитарную дружину целенаправленно, проводил выходные на даче, и не успел добраться к месту событий вплоть до понедельника 4 октября.

Впрочем, поначалу настроение у всех было довольно благодушное: ожидали драк с ОМОНом, дубинок, водометов, в крайнем случае газа «Черемуха», но даже в страшном сне никто не мог предположить, какие масштабы примет «малая гражданская война» в столице и сколько крови будет пролито.

 

Ярослав Леонтьев, тогда аспирант, активист Товарищества социалистов-народников, сейчас доктор исторических наук, профессор, член Совета Научно-информационного и просветительского центра «Мемориал»: Меня избрали старшим в санитарной дружине ввиду того, что у меня был опыт службы в армии в качестве сержанта. Моим помощником стал социалист Дмитрий Лозован, также служивший в армии сержантом. Еще до того, как на нашем участке появились первые раненые, мы приступили к развертыванию полевого медпункта. Между прочим, как раз напротив ступенек мэрии – того самого места, где в августе 91-го года трое наших дружинников собирались сражаться на баррикаде под черно-красным знаменем анархистов. Теперь же мы стояли под белым флагом с красным крестом. Одни сортировали медикаменты, другие подносили воду. В доме, во дворе которого мы расположились, находилась аптека. В случае необходимости предполагалось вскрыть ее.

Первую помощь мы начали оказывать пострадавшим в столкновениях на Крымском мосту и на Садовом кольце – в районе Зубовской площади, причем как демонстрантам, так и противной стороне. Неподалеку от Смоленской площади, сцепившись вместе с дружинниками из «Трудовой России», мы не допустили самосуда над офицерами милиции, находившимися в штабном автобусе. Как раз во время развертывания «медсанбата» на противоположной от «Белого Дома» стороне Нового Арбата началась перестрелка с засевшими в здании мэрии. Тут первый раз над нами просвистели пули.

Сразу же после захвата мэрии я поспешил туда за водой в гаражное помещение. Перед этим попросил через репродуктор Дома Советов откликнуться добровольцев-врачей. Трое таких врачей немедленно откликнулись, и поспешили присоединиться к санитарной дружине.

Вокруг царило всеобщее ликование. Мимо меня провели колонну пленных или перешедших на сторону парламента – в толпе говорили разно е– солдат срочной службы. Люди с автоматами в руках садились в машины, отправлялись в Останкино. Рядом промелькнули врач-наблюдатель от «Мемориала» Соколов и наши волонтеры-анархисты «Ник» и «Хэт», работавшие автономно от нас. Они уехали с повстанцами. Взяв несколько санитаров и фельдшера Женю, я повел их в мэрию. Здесь распоряжались какой-то генерал и баркашовцы в черной униформе. Одному, по его просьбе, была оказана помощь – наложена повязка на голень. Но бой уже был закончен, и вроде делать здесь было нечего.

Вернувшись к уличному «медсанбату», занялись его обустройством. Вывесили плакаты: «Врачи! Здесь нужен ваш профессиональный опыт!», откуда-то взявшейся красной краской нарисовали на углу дома несколько крестов. В то же время часть дружинников и приставшие к нам медики выразили желание отправиться в Останкино. Четыре человека, включая меня и фельдшера, остались дежурить на медпункте. Большую часть медикаментов догадались захватить уехавшие.

Ситуация разворачивалась непонятно и стремительно. Никакой информации о происходящем в городе не было. Начало темнеть, и мы решили развести костерок. Я заглянул в 20-й подъезд Дома Советов, где также помещался медпункт. Потолкался около здания и получил для сандружины паек – черный хлеб и консервы. Первый раз за день перекусили. Потом кто-то сообщил, что группа «комбатантов» (определение, примененное историком и политологом А.Н. Тарасовым) отправилась к зданию Минобороны на Арбате. Решили съездить туда. По дороге на проспекте подобрали избитого в кровь парня. Он объяснил, что на него напали мародеры… Довезли его до «Арбатской» и отвели в стационарный пункт медпомощи. Милиционеры, дежурившие в метрополитене, пребывали в таком же неведении, как и мы, и растерянно расспрашивали, чья власть в городе.

Подошли к «Пентагону». Там действительно стояла группа человек в 100-150 с «имперскими» и красно-синим (РСФСР) знаменами, но все было тихо. Перекурили вместе с ними и отправились восвояси. Вернулись на медпункт, однако наших дружинников, поехавших в Останкино, все еще не было.

 

В шестом часу вечера семеро членов сандружины, захватив флажок с красным крестом и рюкзак с перевязочными средствами, – уехали в Останкино. Когда они добрались туда, там царила радостная эйфория от казавшейся близкой победы. Так как в тот момент наши товарищи были чуть ли не единственной организованной командой (в некоторых отрядах боевиков, разбившихся на десятки, имелись свои санинструкторы), то к ним присоединилась еще пара врачей. Когда начался бой, действовали тройками: врач-санинструктор и два санитара.

Квартира Стаса Маркелова, жившего неподалеку от телецентра, была превращена во временную «штаб-квартиру» сандружины. Ребята ненадолго заглянули туда, а когда вернулись обратно, у телецентра вовсю уже кипел бой. Остававшиеся на месте Андрей Ершов и Ольга Трусевич видели, как по стеклянным дверям был произведен выстрел из гранатомета, – и сразу же, без паузы, точно этого и ждали, – частые автоматные очереди начали косить людей. Пальба периодически стихала и возобновлялась каждые пять-десять минут.

Около пруда в парке стояли бэтээры, долгое время создававшие вид, что соблюдают нейтралитет. Но потом они внезапно открыли шквальный огонь с тыла по оказавшимся в западне людям – сначала дали очереди поверх голов по телецентру, а затем стали бить на поражение – и скосили многих. Бэтээры шарили фарами по темному парку и, нащупав лучом человека, поливали его пулеметным огнем.

 

Станислав Маркелов, тогда студент, активист фракции левых социал-демократов Социал-демократической партии России, впоследствии адвокат, убит неонацистами в январе 2009 г.: Мы старались не попасть в зону огня. Когда замечали раненых, они кричали: «Врача! Врача!». Приходилось бежать в ту сторону. Скольким людям оказали помощь? Никто из них не подсчитывал. Раненые исчисляются десятками. Но тогда, понятное дело, было не до счета. В основном мы помогали гражданским лицам. Немногочисленные боевики в случае ранения отвозились на автобусах к Дому Советов – там у них был свой медпункт. Наш санитар Володя Савельев на пару с одним частником вывез из зоны огня в институт Склифосовского нескольких тяжело пострадавших.

 

Владимир Савельев, тогда рабочий типографии, активист Партии труда, сейчас офицер полиции, сотрудник информационного центра: Когда началась стрельба, нам закричали, что есть раненые. У нас были носилки, и мы принялись им помогать. Вокруг народ стал разбегаться. Вооруженных боевиков было очень мало – по телецентру ответный огонь вели десять или, может быть, пятнадцать автоматов от силы. Раненых отвозили в «Склиф». Первый человек, которого мы привезли, оказался мертвым. Говорили, что он был одним из тех, у кого было оружие. Остальные, которых мы привезли, не были боевиками. Это были безоружные ребята, студенты. Среди них был корреспондент французского фотоагентства Владимир Сычев, был студент из МГУ, с биологического факультета, и еще несколько, фамилии которых я не запомнил.

В Останкино шла непрерывная стрельба, в темноте летели трассирующие пули. Люди, в основном молодежь, прятались около оград, идущих вдоль улицы Королева к телебашне. Мы видели, как туда подъехал бэтээр, разрушив баррикаду, которая, как я слышал, была сооружена по приказу Ильи Константинова против войск, шедших на подкрепление к осажденным.

У меня была повязка с красным крестом, и поэтому нас пропускали, нашу машину уже знали. Потом нас стали останавливать, говоря, что из телецентра уже стреляют по «Скорой помощи». В это время вернулись два парня в белых халатах, которые оказывали помощь, и подтвердили, что идет прицельная стрельба по тем, кого хорошо видно, то есть по санитарам.

 

Утром 4 октября сандружинники собрались снова. Добирались до здания «Мемориала» долго, поскольку метро работало с большими интервалами и поезда проскакивали, не останавливаясь, ряд станций. Центр Москвы жил обычной будничной жизнью, только Тверскую улицу перегородили баррикады сторонников президента, а со стороны Садового кольца доносились глухие раскаты шедшего там боя. Разбившись на пары (так было больше шансов просочиться незамеченными), двинулись в сторону Нового Арбата. Переулками вышли на перекресток с улицей Чайковского. Везде громоздилась бронетехника, бегали стрелки в касках и бронежилетах, стрелявшие снизу вверх – по засевшим на чердаках «снайперам». Время от времени слышался грохот со стороны Дома Советов и набережной. Пройти сквозь оцепление удалось лишь двоим сандружинникам – Станиславу Маркелову и его школьному другу Павлу, причем они пробрались туда на «вражеском» автобусе, прикинувшись ярыми сторонниками президента. На ходу они переагитировали каких-то возмущавшихся расстрелом из танков ельцинистов, и дальше продолжали действовать как санитары в составе Второго отряда медицинской помощи. По мнению Маркелова, «второй» номер был взят по причине первичности дружины имени Волошина.

 

Когда утром 5 октября сандружинница Ольга Трусевич пришла на Краснопресненскую набережную, здесь еще лежали неубранные трупы. Знакомые ребята сообщили ей, что добровольцы-врачи и санитары вынесли с первого этажа из здания парламента около семидесяти раненых и 30-40 трупов. Тела убитых и умерших от ран складывали на набережной возле магазина «Автозапчасти». Другая часть сандружина достигла подступов к Дому Советов со стороны Дружинниковской улицы. Здесь также лежали еще не вывезенные в морг тела убитых с покрытыми лицами. Повстречавший сандружинников патруль произвел тут их наружный досмотр, и символически отобрал у Ярослава Леонтьева защитную сумку с противогазом, полученную им в Доме Советов в ночь с 20 на 21 августа 1991 года.

 

Взгляд Ярослава Леонтьева через 20 лет.

Сейчас, как и тогда, я считаю, что обе стороны были «хуже» и стоили друг друга. Кстати, не станем забывать о том, что Руцкой и особенно Хасбулатов являлись выдвиженцами Ельцина, его деятельными соратниками по августу 1991 года, когда Руцкой руководил обороной Дома Советов. Об этом на недавнем круглом столе в «Мемориале» напомнила известная испанская журналистка Пилар Бонет. С исторической точки зрения Борис Ельцин и его окружение совершили самый настоящий «термидорианский» переворот по отношению к народно-демократической революции, которой закончилась Перестройка.

Позиция, которую я как социалист-народник должен был занять в ситуации, когда «паны дерутся, а у холопов чубы трещат», была подсказана мне антивоенной статьей левонароднического идеолога и публициста начала ХХ века Иванова-Разумника «Испытание огнем». Анализируя в ней империалистическо-геополитические стратегии стран-участниц I мировой войны, включая Российскую империю и Французскую республику, публицист высказывал мысль, что эта война – «чужая» для социалистов, и их позиция может заключаться в оказании помощи раненым и беженцам. Также мне и некоторым моим товарищам по сандружине импонировала позиция лидера социал-демократов-меньшевиков Мартова и исполнительного органа профсоюза железнодорожников Викжель в дни противостояния в октябре-ноябре 1917 года, настаивавших на переговорах действующих с оружием в руках сторон.

Вместе с группой соратников по Товариществу социалистов-народников мы попытались обозначить нашу позицию задолго до октябрьской развязки. Если не ошибаюсь, 23 февраля 1993 года, через год после первого неоправданно-жестокого разгона митинга ветеранов, когда силы «правопорядка» срывали со стариков боевые награды, избивали, швыряли на асфальт, – мы небольшой группой с красным знаменем и плакатом «Третья сила – это сила!» поочередно посетили два альтернативных митинга. На Манежной площади митинговали так называемые «красно-коричневые», около здания Верховного Совета – почему-то, наоборот, собрались сторонники Ельцина (вероятно, эта площадка пока еще ассоциировалась с бескровной победой демократии в августе 1991 года). Наша акция-перфоманс заключалась в привлечении к себе внимания с целью поиска людей со схожей позицией. Но, если на митинге оппозиции мы просто вызвали недоумение да и только, то от ельцинистов мы услышали угрозы физической расправы и требование «немедленно убрать красную тряпку», несмотря на то, что знамя у нас было н с коммунистической символикой, а с эсеровским лозунгом «В борьбе обретешь ты право свое!». Так что к сентябрю 1993 года лично для меня все уже было предопределено.

Надо сказать, что к этому времени я знал, что группа моих единомышленников далеко не одинока. Имелось уже немало разочаровавшихся в антинародном, антисоциальном характере реформ и в личном популизме Ельцина людей демократических взглядов, глубоко возмущенных издевательско-наплевательским отношением  Гайдара и младолибералов к простым людям, особенно к старшему поколению. У этой демократической оппозиции наметились свои неформальные лидеры – наподобие профессора-экономиста из МГУ Александра Бузгалина и историка и политолога Дмитрия Фурмана из Института Европы РАН, позже вставших во главе Движения в защиту демократии и прав человека. К людям подобной позиции принадлежали выдающийся историк и мыслитель Михаил Яковлевич Гефтер, журналисты Анатолий Костюков, Лев Сигал, Елена Дьякова (сейчас заведует рубрикой «Культурный слой» в «Новой газете»). По крайней мере, на словах той же позиции придерживался Глеб Павловский. Внутри «Мемориала» схожую позицию (кто-то с теми или иными оговорками) занимали Олег Орлов (сейчас возглавляет Правозащитный центр «Мемориал»), участник первой диссидентской демонстрации на Пушкинской площади в декабре 1965 года Дмитрий Зубарев, арестованный по делу антисталинской молодежной группы Виктор Антонович Булгаков (в 1993 году депутат Моссовета), Виктор Коган-Ясный, Александр Черкасов, Александр Соколов, которые, правда, пребывали в явном меньшинстве. В старейшей к тому времени партии «Демократический союз» оппозиционное меньшинство составляли Дмитрий Стариков (вставший непосредственно в ряды защитников Верховного Совета), Владимир Матвеев, Александр Майсурян (действовал с нами в сандружине), Евгений Фрумкин, занявшие непримиримую позицию по отношению к Валерии Новодворской. С нами были заодно многие анархисты, социалисты и социал-демократы, в том числе Борис Кагарлицкий, Вадим Дамье, Андрей Колганов, Михаил Малютин, Александр Абрамович, Борис и Галина Ракитские. Наконец, можно вспомнить знаменитое парижское письмо троих легендарных диссидентов, наблюдавших за происходившим в Москве с «того берега». Высказанные Андреем Синявским, Владимиром Максимовым и Петром Егидесом мысли были и остаются, с моей точки зрения, безупречными. Хорошо помню о том, какое неизгладимое впечатление произвела публикация этого письма в «Независимой газете» Виталием Третьяковым. Помню и слова из позднейшего выступления Андрея Донатовича Синявского в «Мемориале» в мае 1996 года, которое сам и организовывал: «С победой свердловской демократии история повторилась. Снова цвет российской интеллигенции встал на сторону власти. Сначала поддержал гайдаровский грабеж, а потом ельцинский расстрел Белого дома. Приговаривая при этом: «Молодец, Боря! Жми, Боря! Давай-давай, Боря, дави их всех, которые не с нами!». А замечательная русская актриса Нонна Мордюкова на какой-то из встреч с Ельциным чуть не прослезилась: «Вы так устаете, дорогой Борис Николаевич, приходите к нам отдыхать». И никто не подумал о том, что скажут дети и внуки, и не будут ли они нас судить?». Помню также возражения в ответ на письмо «властителей дум» из Парижа Ларисы Богораз, и неожиданный ответ ей самой из-за океана Павла Литвинова, по сути солидаризовавшегося с письмом парижан (оба текста были опубликованы в газете Мемориала «30 октября»).

А те самые «дети и внуки» спустя десять лет ответили на ельцинский «термидор» и путинский «брюмер» появлением новой уличной, внесистемной оппозиции в лице неукротимых нацболов Лимонова, «маршей несогласных», Стратегии-31, произрастающих как грибы организаций «антифа», анархистов, социалистов и леволибералов, Болотной площадью и «Оккупай-Абаем». С другой стороны, они ответили дикостями Манежной площади 11 декабря 2010 года и в Бирюлеве, ростом неофашистских организаций, «Русскими маршами» и террористическим подпольем, жертвой которого стал Станислав Маркелов.

Что касается памяти, которую оставила по себе наша санитарная дружина, то пусть об этом лучше за меня скажут уважаемые современники.

«Вообще-то пуля ходила за ним с самого начала нашего знакомства. С 3 октября 1993 года, когда Стас бегал по Москве и таскал раненых. А что еще было делать среди общего безумия? Группа молодых людей из числа «левых» вспомнила Максимилиана Волошина, организовала «медбригаду».

Когда в его родном городе началась война, девятнадцатилетний Стас Маркелов, хиппи с собранными в «конский хвост» волосами, тусующийся с «анархами» студент-юрист, оказался на своем месте: не в окопах и не на баррикадах, не на той или другой стороне, а между ними. Помогал всем – сначала избитым солдатам, потом раненым демонстрантам. Наверное, лучший, если не единственный способ сохранить себя, когда всех вокруг охватило безумие. По той же причине оказались на улицах Москвы и «мемориальцы», и делали то же дело – так и познакомились» (Из статьи Александра Черкасова «На передовой»[1]).

«Что касается Стаса, то подчеркну, что он не был одиночкой. Это же была целая «Санитарная дружина им. М.Волошина», куда входили люди разных убеждений и принадлежавшие к разным организациями. И вот их-то позиция – оказывать помощь раненым, независимо от того, на чьей стороне они сражались, или просто прохожим, случайно попавшим «под замес» – единственно бесспорная в той ситуации двадцатилетней давности.

Может, еще совместное письмо Владимира Максимова, Андрея Синявского, Петра Егидеса заслуживает такой же оценки». (Из интервью Павла Кудюкина[2] интернет-проекту Объединения солидаристов-корпоративистов Народно-Трудового Союза (НТС) «Народная трибуна»[3])

---

См русский текст ниже иди скачать  Strukova-Cenzura

Elena Stroukova, la censure dans les journaux

Le texte d’Elena Stroukova est consacré à la situation de la presse écrite, dont les positions étaient beaucoup plus variées que la télévision – quasiment sous contrôle des partisans du président. Les directeurs des grands journaux politiques ont adopté une position plutôt attentiste, alors que certains journaux devenaient la voix de l’opposition. Ainsi Den’ appelle à l’insurrection, se voit interdit, mais son rédacteur en chef réussit très vite à l’enregistrer sous un autre nom. L’état d’urgence instauré le 3 octobre ne s’est en réalité pas accompagné d’introduction officielle de la censure, même si le décret a été perçu par les acteurs comme tel. Des milices populaires se rendent dans les grands journaux afin de soutenir ou au contraire d’empêcher les publications. Des censeurs sont envoyés dans la nuit du 5 Octobre. L’acteur principal, en l’absence de ministre de la presse, est le vice-ministre David Tsabria, qui fait interdit le 14 octobre une série de journaux. Ceux-ci ressortiront un mois plus tard, mais cette interdiction temporaire a eu un effet certain sur la campagne électorale des élections de décembre 1993.

 

Елена Струкова – Цензура в периодической печати

В краткой по времени  истории трагических событий октября 1993 года большую роль играли оперативные источники информации. В условиях информационной блокады  – главным ресурсом оппозиции стали листовки и периодические издания.

Если  важность листовок в тот исторический период была очевидной для исследователей , то периодической  печати уделялось в исследованиях незаслуженно мало внимания.  Между тем, именно периодическая печать приняла первый удар, и стала предметом пристального внимания цензоров. Если телевизионные каналы были фактически сразу подконтрольны сторонникам Президента РФ, листовки выпускались по большей части сторонниками Руцкого и Хасбулатова, то  ситуация с периодической печатью была более сложной.

Условно СМИ осени 1993 гола можно разделить на три блока Первый составляют периодические издания выступающие в поддержку Бориса Ельцина. и новой Констуции РФ  В первую очередь это периодические издания малоизвестных сегодня общественных организаций –  Партии экономической свободы Константина Борового  – газета «Срочно в номер»  и газета «Президент»  издание фонда поддержки первого президента России. Редакционный совет этого издания возглавлял Л.Шемаев,  один из самых активных сторонников Б.Ельцина, еще со времен перестройки.

Второй блок составляли массовые издания общественно-политического характера. К которым с одной стороны мы можем причислить  издания как официально являющиеся органов государственных или общественных организаций «Российская газета», Куранты», так и согласно выходным данным являвшиеся независимыми СМИ «Коммерсант», Мегаполис. В основном все редакторы этих изданий заняли выжидающую позицию и комментарии в период противостояния Президента и Верховного совета были весьма сдержанными.

Третью группу составляли издания,  оппозиционные Б.Ельцину. Некоторые из которых, как например  газеты «Правда», «Советская Россия» имели большую аудиторию.  Достаточной популярной в среде сторонников Советов была газета «День», возглавляемая А.Прохановым. Также в Москве выходил широкий спектр ряд изданий, распространявшихся на митингах оппозиции: от коммунистических, до радикально патриотических и даже откровенно антисемитских. Все они после 21 сентября 1993 года становятся голосом оппозиции.

Откровенные призывы к вооруженному сопротивлению, публиковавшиеся на страницах  оппозиционных газет, не остались безнаказанными Так например,в последней декаде октября  в 38-м номере за 1993 г., в газете «день» была объявлена безоговорочная поддержка действий А. Руцкого, а Б. Ельцин объявлен вне закона. Не обошлось и без революционного пафоса: «У здания дома Советов народ сооружает баррикады. Преступники в Кремле должны быть арестованы»¹.

Закономерно, что после таких призывов газета стала первым запрещенным изданием.  Она была закрыта по приказу исполняющего обязанности министра печати Д. Цабрия  от 27 сентября 1993 г.²).

А.Проханов отреагировал оперативно, в лучших традициях большевистской школы журналистики.  В следующих нелегальных номерах номерах был сохранен привычный макет издания, но отсутствовало заглавие.  Так название следующего номера газеты состояло из одного подзаголовка ««Газета духовной оппозиции», присутствовавшего на месте привычного заглавия «День». В следующем запрещенном номере газеты «День», назваНие также отсутствовало, однако имя главного редактора А. Проханова, было вынесено крупным шрифтом на на первую страницу малоизвестной газеты «любителей словесности» «Согласие». Не дожидаясь официального разрешения на продолжение издания «Дня», А. Проханов регистрирует новое название газеты – «Завтра» на имя своего близкого родственника, зятя  А. Худорожкова. Первый номер новой газеты выходит в ноябре 1993 года.То есть фактически аппрет на издание газеты А Проханову удалось обойти, и газета выходила без перерывов..

Следующим актом цензуры стали последствия введения чрезвычайного положения в  Москве,  согласно Указу Президента РФ Б. Ельцина от 3 октября 1993 года.  Отметим, что в самом документе прямого указания на введение цензуры не было. Была достаточно широкая формулировка, подразумевающая «все меры, необходимые для обеспечения режима чрезвычайного положения и скорейшей нормализации обстановки, восстановления правопорядка и ликвидации угрозы безопасности граждан»³. В последующих документах, касающихся обеспечения режима чрезвычайного положения,   также отсутствовали какие-либо прямые указания на цензуру⁴.

Парадокс ситуации состоял в том, что в  российском обществе сложилось четкое впечатление,  о том, что  была введена цензура. Вот как описывает события в ночь с 3 на 4 октября начальник штаба обороны Москвы,  созданного сторонниками Б Ельцина  Анатолий Цыганок: «После выхода указа президента о введении чрезвычайного положения в Москве, где одним из пунктов был раздел о закрытии коммунистических газет, между часом и двумя ночи мы стали высылать дружинников в редакции газет, таких, как «Советская Россия», «День», «Правда», «Литературная Россия», «Пульс Тушина». Мне докладывали, что все прошло очень спокойно. Особенно никто не возмущался. Из полумиллионного отряда самой крупной организации Компартии России не нашлось даже десятка коммунистов, готовых защищать свою газету»⁵.

Анатолий Цыганок также указывает на численность отрядов, которые направлялись опечатывать газеты: ««Правда» – 80 чел., «День» и «Литературная Россия» – 100 чел. «Гласность» – 120 чел., «Пульс Тушино» – силами оперативного отряда Северо-Западного округа, «Советская Россия» – 100 чел., «Рабочая трибуна» – 100 чел., «Русский вестник» – 100 чел.»⁶.

Для справки из тех же воспоминанитй Анатолия Цыганкуа  мы узнаем соотношение сил, на охрану стратегически важных для сторонников президента СМИ были направлены гораздо большие силы.  «издательский комплекс газеты «Известия» направлено – 380 человек,   Техничесий  центр «Останкино» – 560 человек, радиоцентра на Пятницкой – 320 человек».⁷

Далее события, связанные с цензурой  развивались следующим образом:

В ночь на 5 октября 1993 года в московские типографии пришли цензоры – специальные люди, прикомандированные министерством печати и информации. Институт цензоров действовал всего два дня 5 и 6 октября и только в крупных типографиях Москвы. В регионах цензура не была введена.

В газете «Коммерсантъ» так описывались события:  «Цензоры осуществляли контроль на заключительном этапе подготовки газет. Им были выделены помещения в типографиях. Понятно, что технология не всегда позволяла заменить изъятые материалы другими. Так  из газеты «Сегодня» был изъят материал Сергея Пархоменко в котором он писал о долгих переговорах Кремля с армейскими начальниками никак не решавшимися войти в город несмотря на прямые приказы. А в «Независимой газете» был сняты два материала – мнение председателя кемеровского областного совета А.Тулеева о московских событиях, а также статья об одном из вредных экологических производств в Москве»⁸.

Журналистам газеты «Коммерсантъ» не удалось узнать, какие именно материалы не подлежат публикации. В связи с этим они пишут о том, что такое положение дел «открывает возможность для волюнтаристских действий цензоров, превышающих, как это не  парадоксально,  даже возможности цензоров в памятные времена Главлита»⁹.

Ситуация  осложнялась тем, что в критическое время введения Чрезвычайного положения стране, должность Министра печати и информации оказалось вакантной. Михаил Федотов ушел в отставку в августе 1993, Владимир Шумейко назначен на должность 5 октября 1993 г. Хотя более вероятной современникам казалась фигура Михаила Полторанина, определявшего информационную политику Бориса Ельцина начиная с 1987 года (знаменитого  письма обращения  Ельцина,распространявшегося в самиздате и на деле написанном М.Полтораниным.).Но Шумейко как ни странно был более компромиссной фигурой.

В период вакантной должности министра, Все первые приказы и другие документы Министерства печати подписаны одним человеком – первым заместителем министра печати Давидом Цабрия. Неизвестный человек  с «пугающей фамилией» (как написал о нем А.Проханов).

О биографии Давида Цабрии известно мало. Родился в  1950 году, в  феврале 1993 года назначен на должность первого заместителя министра Печати,  юрист по образованию,  был на преподавательской работе, на 2010 год работал в аппарате Государственной Думы¹⁰.

Вступивший в должность Владимир Шумейко продолжил линию своего предшественника, хотя цензоры и покинули типографии в 6 октября¹¹.

Завершающим актом  первого этапа цензуры, стал костер из тиража газеты «Правда» 7 октября у Памятника Юрию Долгорукому на Тверской площади.  Как это произошло, узнаем из воспоминаний Анатолия Цыганка:  «Часть (кофискованного) тиража привезли в помещение городского штаба народных дружин, где она валялась до 7 октября при входе и под лестничным маршем, часть складировали на улице за аркой между штабом городской дружины и городского штаба МЧС. Из части пачек были сложены импровизированные нары, на которых отдыхали дружинники>….< Утром 7 октября, выйдя из штаба, я увидел, что рядом с памятником Юрию Долгорукову горит костер из газет. Какой то умник из штаба дал команду: «Убрать валяющиеся газеты!», и вместо того, чтобы загрузить их в грузовую машину и вывезти на свалку, ничего умнее не придумали, чем их  сжечь»¹².

Только через 10 дней после того, как народные дружинники пришли опечатывать редакции оппозиционных газет, 14 октября 1993 года, приказом Министерства печати был приостановлен выпуск ряда изданий. В приказе были перечислены ежедневные газеты,  «Правда» и «Советская Россия», «Рабочая трибуна», муниципальные  издания «Красная Пресня», Пульс Тушина», ряда изданий, выходивших регулярно: «Гласность». «День», «Русский вестник», а также  малотиражные газеты: «Молния» «Наша россия» «Путь», «Русское воскресенье», «Русское дело»¹³.

14 октября, после 16:00 приказ был разослан по факсу,, а на 15 октября, все тот же Давид Цабрия вызвал  в Министерство печати и информации редакторов «Правды и «Советская Россия» и предложил им поменять концепцию, логотип и название газеты. Когда журналисты вполне лояльного «Коммерсантаъ»  попросили прокомментировать эту ситуацию, первый заместитель министра печати ответил следующее: «Идет  черновой процесс»¹⁴ Однако, как мы через месяц был возобновлен выпуск запрещенных газет в привычном формате.

На этом событии можно закончить краткий очерк попытки выведения цензуры в октябре 1993 года.

Наличие цензуры повлияло на характер агитационной кампании на выборах  в Государственную Думу и Совет Федерации. Поскольку выпуск  оппозиционных изданий был приостановлен и возобновлен менее чем за месяц до начала избирательной кампании.  Собственно, на этих выборах у КПРФ была «нулевая агитация». Однако это не помешало партии получить депутатские мандаты. Но на результатs выборов введение  цензуры безусловно оказала влияние.

В истории Российской Федерации это был первый случай введения временной цензуры, и ее не столько наличие, сколько регламентация ведомственными приказами и документами стало  не только опасным экспериментом,  но и имело достаточно широкие негативные последствия для  свободного распространения информации в стране.

1. См. Завтра 1993. №38. [↩]
2. См. Проханов А. , День закрыт // Советская Россия 19933 117 (2 октября) Уитата по электронной версии издания (.http://www.sovross.ru/old/1993/117/117_2_8.htm [↩]
3. См.: Указ президента РФ от 03 октября 1993 № 1575 «О введении чрезвычайного положения в городе Москве» [↩]
4. См. также; Указ Президента РФ от 4 октября 1993 г. № 1580 «О дополнительных мерах по обеспечению режима чрезвычайного положения в городе Москве»; Указ Президента РФ от 9 октября 1993 г. № 1615 « О продлении режима Чрзвычайного положения  в городе Москве». [↩]
5. Цыганок А. Московская народная дружина в октябре 93-го  ,, Политком Ру: информационный сайт политических комментариев (http://politcom.ru/3491.html). [↩]
6. Там же [↩]
7. Там же [↩]
8. Старая оппозиция теряет свое влияние // Коммерсанентъ. 1993. № 191 (6 октября) с.11.  (Электронная версия kommersant.ru›doc/61196/print). [↩]
9. Там же [↩]
10. Цабрия Давид Давидович //  Структуры власти Адресно телефонно-информационная система (www.rosvlast.ru/card.aspx?pid=1501447). [↩]
11. Балашов А. Отменена предварительная цензура // Коммерсант. 1993. 7 октября  С. 4. [↩]
12. Цыганок А.Москва 3 и 4 октября 1993 года Ъ,, Независимое венное обозрение 29 сентября 2006 года http://nvo.ng.ru/history/2006-09-29/5_1993.html [↩]
13. Доклад комиссии Государственной думы по расследованию событий 21 сентября 4 октября 1993 года  (Цит по http://do.gendocs.ru/docs/index-167985.html?page=25). [↩]
14. Зайченко Г.  Клин Б. с Министерство печати начало «Черновой процесс» Коммерсаент 1993 15 октября [↩]

 Ioulia Shukan (Université Paris Ouest Nanterre/ISP) est revenue à la fin de la session « Les événements vu du terrain par les acteurs » sur les interventions de Iaroslav Leontiev, Alexandre Tcherkassov (cf son texte Malaia Grazhdanskaia), Serguey Mozgovoy et Bruno Elie :

1) Mon premier point concerne le rapport entre intentionnalité et action stratégique/adaptation tactique aux coups échangés dans les événements d’octobre 1993 :

Parmi les témoignages disponibles, beaucoup insistent sur l’intentionnalité de réprimer, la détermination dans l’usage de la force, voire même une sorte de préparation au long terme du coup de force à l’encontre du Soviet Suprême. Eltsine dans ses mémoires affirme avoir défini la date du 4 octobre comme date butoir pour la reddition de la MB. Certains défenseurs de la MB ­—parmi ceux qui avaient participé à la table ronde de Moscou ou encore parmi ceux qui témoignent aujourd’hui — affirment avoir été prévenus en amont. Je pense notamment au témoignage d’Ilya Konstantinov qui revient sur sa conversation avec Boris Nemtsov, au printemps 1993, de la préparation de ce coup et même de l’utilisation des chars à l’encontre du Parlement. La planification ressort également, d’après certains, dans l’épisode d’Ostankino qui serait une sorte de piège tendu par la police aux défenseurs de la Maison Blanche. Enfin, dans l’intervention du général Elie on voit des éléments de planification (avec les hôpitaux prévenus à l’avance de l’afflux possible d’un grand nombre de victimes).

Cependant, le texte d’A. Cherkassov, qui reconstitue avec beaucoup de précisions et de finesse, malgré l’épaisseur du langage argotique de la police, les événements du 3 octobre nous montre à quel point toute action stratégique est difficile dans une situation d’extrême interdépendance des acteurs. Il s’agit d’une situation où la dynamique des interactions avec l’adversaire modifie en permanence les prévisions élaborées en amont et oblige les protagonistes à changer de tactique, à s’adapter, voire même à marque des pauses dans l’action (cf. retrait et réorganisation des forces de l’ordre). Au cours de la journée du 3 octobre, cette dynamique d’interactions change la situation d’abord au profit des partisans de la MB (rompent les cordons et forcent le passage vers la Maison Blanche), puis à la faveur des forces de l’ordre (épisode Ostankino).

La planification est aussi impossible au regard de l’évasion des calculs dans une situation de confusion où les repères permettant d’évaluer proprement la situation s’effondrent. Les forces de l’ordre dans Ostankino rencontrent de sensibles difficultés de lecture et d’appréhension de la situation. Les généraux donnent des ordres erronés en raison de ces difficultés et de la méconnaissance de la situation sur le terrain, ce qui se traduit par le tir des coups de feu sur les unités « amies » et ces « tirs amis » laissent les insurgés penser que certaines unités du MVD les rejoignent. Les participants de l’opération appréhendent tous la défection car, s’il y a défection (qui est un indice en soi-même dans une situation d’incertitude), d’autres unités pourraient suivre. Enfin, tout le monde recherche des indices sur la position de l’armée parce que si l’armée rallie l’un des protagonistes, cela se traduirait par l’échec de l’autre.

Il serait donc judicieux de mieux faire la séparation entre planification stratégique et les réalités du terrain, où dominent la confusion et l’impératif d’adaptation à la situation. A cet égard, il nous manque des témoignages plus précis des partisans de Boris Eltsine pour savoir s’il y a eu effectivement planification des différents coups ou plutôt innovation en fonction de l’évolution de la situation sur le terrain.

2) Ma deuxième remarque se rapporte aux relations entre deux grandes catégories, à savoir le « pouvoir civil » et le « pouvoir militaire » ou, plus précisément, dans le contexte russe le « pouvoir des siloviki ».

L’intervention de Tcherkassov donne l’impression—c’est peut-être le biais de la source, à savoir les enregistrements radio de la police— d’une très large autonomie des forces de l’ordre, qui seraient les seules à gérer la situation dans la rue pendant la journée du 3 octobre, ainsi que le conflit près de la tour Ostankino. On apprend même que l’un des collaborateurs d’Eltsine appelle les responsables de l’opération pour avoir des renseignements sur la situation. Au moment où Gaïdar en appelle à la mobilisation des Moscovites, il semble ne pas être au courant que la situation à Ostankino est déjà maîtrisée. Il y a donc des décalages dans la transmission d’information, voire même une inversion des relations de subordination entre « civils » et « militaires ».

On a beaucoup parlé de l’hétérogénéité de la coalition autour du Soviet Suprême et de l’existence de plusieurs centres de commandements. Et finalement du côté des partisans d’Eltsine, on a l’impression sinon d’un vide de pouvoir, du moins de l’existence de plusieurs pôles de décisions. Et les représentants des forces de l’ordre constituent l’un de ces pôles et pas des moindres. A cet égard, j’aurai une question pour Cherkassov : Comment se fait la coordination entre les forces de police et la Présidence ? Comment expliquer cette autonomie des forces de l’ordre et « carte blanche » qui leur est accordée) ? Ma deuxième question concerne l’unité Sofrino  Quels sont les éléments qui vous permettent d’affirmer que ce ralliement n’est qu’une manouvre tactique du commandant de Sofrino

3) Mon troisième point concerne l’ampleur de la violence et le nombre de victimes. Dans son intervention, Bruno Elie évoque des exécutions expéditives près de la MB. Dans une interview accordée à Doj’d en octobre dernier, les représentants du Soviet Suprême, notamment Khasboulatov et Routskoï, qui sont devenus des témoins « professionnels » défendent qu’il y a eu des milliers de victimes et que des cadavres avaient été noyés dans la Moskva. Ma question à Bruno Elie: Quels éléments permettent cette lecture de la situation que vous avez observée sur le terrain. Y aurait-il d’autres éléments ou d’autres témoignages qui accréditeraient cette hypothèse d’exécutions sommaires ?

4) Enfin, je terminerai par dire, que le projet de recherche sur Octobre 1993 pourrait se poursuivre non seulement en tant qu’un projet d’histoire orale, mais également comme un projet sociologique qui interrogerait la rencontre singulière entre l’événement historique et les trajectoires des individus. L’événement de ce type laisse nécessairement un impact sur les trajectoires des individus ou leurs carrières, entendues tant au sens objectif du terme (succession de positions professionnelles objectives), qu’au plan subjectif (identifications, représentations individuelles etc.). A cet égard, j’aurai une question à tous les participants de l’atelier : « Qu’est-ce que l’événement représente pour vous (et de quelle manière il a pesé sur votre trajectoire individuelle ? »

 

Le legs économique des années 1990 : rejet du chaos et déficit institutionnel    

Par Yves Zlotowski – 18 novembre 2013 Economiste en chef de Coface

Dans les années 1990, l’économie russe se caractérise par une crise violente et prolongée qui culminera avec la crise financière de 1998 qui signe la fin de l’ère Eltsine. Cette période de chaos a profondément marqué les responsables russes et les citoyens. Elle a discrédité les mots-même de réformes et de libéralisme. L’économie russe se caractérise en plus pour l’ensemble des acteurs économiques par une absence de prévisibilité : vers où va-ton exactement ? Quel est l’horizon ? Les libéraux qui sont en partie au pouvoir ont une vision de la réforme centrée sur la liquidation la plus poussée possible de l’ancien système d’économie centralement planifiée. Mais les conservateurs ont leur part de responsabilité dans l’incertitude extrême qui règne alors. En combattant eux-mêmes la réforme, ils entretiennent cette absence de visibilité. Or celle-ci engendre des comportements destructeurs notamment vis-à-vis du capital : il s’agit d’extraire du cash le plus vite possible. Ce « court-termisme » marquera profondément l’économie russe, comme on le voit aujourd’hui avec le lancinant problème des fuites de capitaux.

Mon exposé ne va pas se focaliser sur 1993.   1/ Je rappellerai d’abord les grands traits des débats de la Russie à partir de l’année 1993 mais au- delà. Cette année se situe entre le lancement des réformes radicales en 1992 et la période de la stabilisation en trompe-l’oeil de 1995 à 1998 qui sont des périodes de plus grande cohérence dans la politique économique russe alors que l’année 1993 est très confuse, évidemment en grande partie en raison du contexte politique.

2/ Je présenterai un bilan de la situation économique de cette période des années 1990, qui est bien connu certes. On dispose de séries du Goskomstat (aujourd’hui Rosstat) à partir de 1992, c’est intéressant de les revoir aujourd’hui. Cela ne change pas énormément le diagnostic mais cela permet de se faire une idée de l’ampleur colossale de cette crise

3/ Je présenterai quelques pistes de réflexions plus personnelles sur cette période sur la transition économique russe. Je l’avais observée dans les années 1990 sur place, mais à partir de 1995. C’est intéressant de revoir cette période avec le recul que donnent les années Poutine, qui sont marquées par de très importantes ruptures avec ces années 1990 qui ont servi de repoussoir mais aussi par des éléments de continuité.

TELECHARGER LE TEXTE ENTIER EN PDF Russie 1993 Y Zlotowski

 Le 19 novembre 2013

J’étais en poste à Moscou depuis octobre 1990, c’est-à-dire depuis presque trois ans, lorsque la crise de septembre-octobre 1993 s’est produite. Depuis la mi-septembre la tension montait entre le Président Eltsine et le Parlement russe, avec des propos de plus en plus menaçants de part et d’autres.

En accord avec l’Ambassadeur Pierre Morel, j’avais mis sur pied avec mes personnels, à partir du 21 septembre, un système de patrouilles quotidiennes pour surveiller les zones sensibles dans la ville.

Je vais donner cinq témoignages ponctuels pour montrer comment la situation a été marquée par une extrême brutalité.

 

Premier indicateur : on cherche à recruter

 Samedi 2 octobre, je termine une visite à l’Ecole des Officiers Parachutistes à Riazan, à 200 km au Sud-Est de Moscou. Je connais très bien le commandant de l’école, le Général Albert Slioussar, qui m’honore de son amitié depuis qu’il s’est aperçu que nous étions nés le même jour.

Je cause avec lui dans son bureau quand le téléphone sonne. Je n’entends évidemment pas son interlocuteur mais je vois au visage d’Albert que la question est sérieuse. Je l’entends dire avec fermeté : « Non, il n’en est pas question, vous n’aurez pas les élèves de la 5° année ». A l’autre bout du fil on se lance dans un long argument mais Albert reste ferme : « Non, pas plus les élèves d’une autre année. Les élèves ne sont pas là pour faire de la politique » et il raccroche. Je ne pose pas de question mais j’ai compris que quelqu’un lui demandait de fournir des troupes à un camp ou à l’autre, je ne sais pas lequel.

En rentrant le soir à Moscou, je rends compte à l’Ambassadeur et j’ajoute aux consignes de mes équipes de guetter l’apparition d’unités extérieures à la garnison de Moscou.

 

Deuxième tableau : la manifestation de la place d’Octobre

Le lendemain, dimanche 3 octobre, je suis à l’ambassade. Vers 14h30 l’un de mes radios me rend compte que, du toit en terrasse de l’ambassade, on voit une grosse manifestation qui descend la Leninski Prospekt, une grande avenue permettant de rejoindre directement le Kremlin. Je monte sur le toit. En effet une foule de plusieurs milliers de personnes avance et, plus près de nous, la milice a mis en place un épais barrage bloquant le passage vers le Kremlin juste au resserrement à hauteur de l’ambassade. Les miliciens sont en tenue anti-émeute, casque et grand bouclier rcctangulaire.

En tête de la manif marche un groupe important de costauds qui semblent prêts à en découdre. Ils marchent résolument sur le barrage puis brusquement s’arrêtent, pivotent à gauche de 90° et se jettent sur le rideau de milice beaucoup plus mince qui barre le Krymski Val, une voie rapide qui passe sous la place et qui permet de rejoindre le pont suivant, Krymski Most. Bien entraînés, les manifestants de tête agrippent le haut du bouclier du milicien en faisant levier avec le pied sur le bas du bouclier. Ils leur arrachent presque le bras qui tient le bouclier et les jettent au sol. Le barrage cède et la foule s’engouffre vers le pont de Crimée, sans que la grosse troupe de miliciens qui barraient la voie vers le Kremlin ne bouge.

J’ai vu, et depuis 20 ans je n’ai pas oublié, un milicien coincé sur le pont au-dessus du Krymski Val se faire balancer par-dessus le parapet pour aller s’écraser 10 mètres plus bas. J’ai compris là que l’affrontement allait être beaucoup plus dur qu’en août 1991.

 

Troisième tableau : l’affaire d’Ostankino, une odeur de guerre civile

Les comptes rendus de mes équipes arrivent : vers 18h00, ce même dimanche, tout au Nord de Moscou, une foule nombreuse converge vers la tour de télévision, qui est un point remarquable de la capitale. Une partie de ces gens a été transportée dans des cars et des camions saisis par les manifestants. Les adversaires d’Eltsine veulent évidemment s’emparer du relais et des studios de télévision. Les forces de police sont réfugiées à l’intérieur du bâtiment. A 18h10 un renfort de forces spéciales de la milice (Omon) d’une centaine d’hommes les a rejoints avant que les manifestants ne lancent l’assaut.

A 18h45 l’Ambassadeur me prévient qu’il vient de recevoir un appel au secours du journaliste Patrick Bourrat. Le journaliste et son caméraman Yvan Scopan sont à Ostankino. Ils se sont faits prendre dans la fusillade qui a repoussé les assaillants et ont été blessés. Scopan est sérieusement touché de plusieurs balles au ventre et à la jambe, Bourrat a une balle dans le bras. Je connais bien Bourrat, grand reporter à TF1, et j’ai fait la connaissance de Scopan lors d’une visite au cosmodrome de Baïkonour : c’est un jeune caméraman passionné de son métier qui photographie tout ce qui bouge.

Le temps de réunir 2 véhicules (pour le transport des blessés) et je pars avec le Commandant Maillard, attaché naval, le Docteur Sokoloff, médecin de l’ambassade et deux chauffeurs.

A 19h30 nous arrivons dans le petit parc arboré qui entoure Ostankino. Il fait presque nuit. Nous avançons à pied et peu à peu nous voyons une foule assez nombreuse éparpillée par petits groupes dans cet espace à moitié couvert. Du bâtiment de la télévision cela tire presque sans interruption, des rafales d’armes de petit calibre.

Périodiquement un BTR de la milice (sorte de camion blindé avec une petite tourelle) s’avance sur une allée goudronnée. Comme ces allées quadrillent tout le parc, il va jusqu’à une intersection, tourne sa tourelle à droite, lâche une rafale de mitrailleuse dans l’allée perpendiculaire, tourne sa tourelle à gauche, lâche une rafale dans l’autre partie de l’allée, puis se retire en marche arrière. Il me semble que les tirs passent au-dessus de la foule qui se jette précipitamment dans les fossés ou les bosquets mais on ne peut jamais être sûr. Pourtant d’autres spectateurs semblent indifférents aux tirs et restent debout. Certains ripostent en lançant des paquets d’explosif de chantier et c’est pour cela que le BTR ne s’attarde pas et se replie vers les bâtiments avant de revenir dans une autre allée.

Vous nous voyez là-dedans, allant de groupe en groupe dans l’obscurité, en demandant s’ils avaient vu les journalistes français blessés. On a fini par tomber sur un Russe, le preneur de son  de l’équipe de TF1, qui était en train de passer un mauvais quart d’heure dans un groupe de manifestants parce qu’il avait un téléphone portable genre Motorola à la main. Les gens le prenaient pour un espion de la milice renseignant les deux BTR qui tiraient dans les allées. Finalement la tension finit par retomber et le gars me dit que Scopan a été évacué à l’Institut Sklifosovski (un hôpital du centre de Moscou). Pour Bourrat, il ne sait pas.

J’ai un portable et j’arrive à accrocher l’ambassade. Bourrat vient d’y arriver avec son bras qui pend. Il confirme que Scopan a été évacué. Pas la peine de traîner à Ostankino : on va à  l’hôpital.

Aux urgences, remplies de blessés civils qui attendent, Scopan n’est pas enregistré. On nous parle d’un autre journaliste français, Sychov, qui serait en réanimation.

De retour à l’ambassade on confronte les informations : il y a en fait 4 journalistes français blessés : Bourrat (on sait où il est), Sychov (on sait aussi), Célerier (aucune nouvelle) et Scopan que l’on cherche.

Notre médecin, Sokoloff, a fait dans la nuit tous les hôpitaux avant de revenir au premier et de trouver là Scopan, opéré, conscient mais en sale condition.

Notre périple nocturne m’a permis de voir d’une part que les forces présidentielles n’avaient aucun état d’âme à tirer sur leurs concitoyens et d’autre part que les hôpitaux ne semblaient pas avoir été surpris par l’afflux de blessés

 

 Quatrième tableau : l’exécution publique de la Maison Blanche

Lundi 4 octobre, début de l’après-midi, je suis sur l’esplanade qui sépare le bâtiment du Soviet Suprême de Russie de la Moskova. Il fait une belle journée d’automne.

Je ne suis pas seul : les Moscovites sont aussi là, en foule. Il y a un cordon de milice qui empêche de s’approcher des entrées du bâtiment mais en dehors de cela très peu de présence policière. En s’approchant de la Moskova on peut voir, sur la rive opposée, plusieurs chars T 80 alignés sur une sorte de terrasse qui domine la rivière devant l’hôtel Ukraina. La distance entre les chars et la Maison Blanche ne dépasse pas 500 mètres. Ce sont ces chars qui vont, comme un peloton d’exécution, appliquer la sentence imaginée à mon avis par Eltsine contre son parlement.

A 14h45 cela commence par un coup de canon en pleine façade mais dans le mur, pas dans les grandes fenêtres de l’étage. La foule comprend très bien le message, puisqu’elle se trouve en partie sous la trajectoire. Elle reflue brusquement. Cependant elle est tellement dense qu’il reste encore beaucoup de monde sur l’esplanade.

Alors les chars se mettent à tirer au canon par-dessus la foule, dans les trois grandes fenêtres du centre, à mi-hauteur de la façade, au-dessus de l’entrée. Ils tirent une dizaine d’obus. Un incendie à l’intérieur du bâtiment commence à noircir les fenêtres, avant qu’ils ne cessent le tir.

Il y a un intervalle assez long puis un petit groupe, une trentaine de personnes, avec un drapeau blanc, sort par l’une des portes de côté : il est 15h30, c’est fini, l’exécution a eu lieu, la Maison Blanche a capitulé.

En fait, comme vous l’avez entendu, la fin de la résistance a été beaucoup plus complexe et plus longue. Cependant, il m’a semblé avoir été témoin d’une mise en scène de la défaite des députés, jouée intentionnellement devant un parterre de milliers de Moscovites, pour que le bon peuple comprenne enfin qui était le maître.

 

 Dernier tableau : Vae victis

Mardi 5 octobre, 7h00 du matin. Je loge à la Maison Normandie-Niémen, à côté de la station de métro Kropotkinskaya, à moins de 2 Km de la Maison Blanche et j’ai encore entendu dans la nuit des rafales d’armes automatiques qui venaient de ce côté-là. Je décide donc de faire un tour avant de rejoindre l’ambassade. Je suis seul, en voiture. Il n’y a pratiquement pas de circulation. La voie sur berge passe devant la Maison Blanche, désormais « maison noire et blanche ».

Je tourne à droite juste après le bâtiment pour tâcher d’avoir une meilleure vue et j’aperçois à l’autre bout du terrain vague des « Omons » (troupes spéciales de la milice) qui sont en train de rembarquer et de partir. Ils ne m’ont pas aperçu. J’arrête, le temps qu’ils s’en aillent, puis je vais à pied inspecter ce terrain vague environ 200 m derrière la Maison Blanche. Il y a là, en plein découvert, un tas de 5 cadavres et, un peu plus loin, un sixième tout seul. Tous ont été tués par balle. Ce sont des hommes, jeunes, entre 25 et 40 ans, avec des habits de travail très modestes. Il n’y a aucune trace d’armes ni d’équipement militaire. Cela a tout l’air d’une exécution extra-légale.

Je regagne l’ambassade, heureux de ne pas m’être fait prendre. A 9h30 Patrick Bourrat me téléphone pour me dire qu’Ivan Scopan n’a pas survécu à son évacuation.

 

 Pour conclure

Les observations que j’ai pu faire ne concerne que la ville de Moscou et même sa zone centrale. Or il y a eu beaucoup d’autres incidents dans de nombreuses régions de la Fédération de Russie.

Ce que j’ai vu pour ma part pendant ces trois jours m’a impressionné par l’espèce de rage qu’il y avait dans les affrontements. Dès le premier jour la rupture du cordon de miliciens devant l’ambassade montrait des manifestants disposés à employer la force. L’assaut du bâtiment d’Ostankino a montré la même détermination des assaillants et la violence en riposte des forces de police. D’après Patrick Bourrat, les cameramen de la presse étaient visés délibérément par les tirs de la police. Enfin le spectacle autour de la Maison Blanche me fait soupçonner des règlements de compte expéditifs.

Selon les comptes rendus de mes officiers, il y avait 10 chars face à la Maison Blanche, dont 7 ont tiré, en tout 12 obus. L’emploi des chars contre le parlement légalement élu, montre bien que l’exemple de cette violence venait d’en-haut.

La deuxième remarque, qui ressort des contacts que j’ai eu ces jours-là, concerne le trouble des esprits. Beaucoup de Moscovites ne savait pas où était le bon droit, en particulier ceux qui avaient protégé de leur chaîne humaine en 1991 la même Maison Blanche où se trouvait alors Boris Eltsine. Ceux-là ne reconnaissaient pas leurs espoirs d’alors dans ce que faisait maintenant le même Eltsine. Celui-ci, d’ailleurs, s’appuyait en 1993 sur des forces qui n’avaient pas particulièrement brillé par leur sens démocratique lors du putsch de 1991.

Troisième remarque : les hôpitaux avaient été prévenus à l’avance de se préparer à une arrivée massive de blessés. Ceci m’a été confirmé le 6 octobre par un médecin urgentiste français, le Docteur Dinah Vernant (auteur d’un récent ouvrage sur « L’âge violent »), venue à Moscou dès le début des affrontements et qui avait fait le tour des hôpitaux.

Il y a donc eu préméditation dans la volonté d’en découdre.

Ces trois remarques font ressortir  une grande différence entre les événements de 1991 et ceux de 1993. Dans mes notes, au 5 octobre 1993, j’avais écrit : « On s’éloigne un peu plus du communisme mais on ne se rapproche pas pour autant de la démocratie ».

 

Cм русский текст ниже или скачать Огонь по регионам

Dans ce texte, M. Rojanski rappelle tout d’abord deux éléments clés de l’analyse de 1993 et de ses conséquences : la « guerre civile froide » du début des années 1990 et les relations entre Moscou (lieu de la « haute politique » et le reste du pays). Ces éléments sont en général négligés, alors qu’il conviendrait de souligner

 

– l’opposition centre / périphérie, comme une des sources de la perestroïka (qui peut être vue comme « la révolution des provinciaux) mais aussi un des éléments de la crise que la perestroïka a voulu empêcher

 

– la « guerre civile froide » avec son cortège de démonisation de l’adversaire et d’absence de compromis ; en 1993, le terme « brun-rouge » a servi tant à la démonisation de l’adversaire qu’à sa radicalisation

 

– la place des régions sibériennes, et l’importance du pacte fédéral qui était négocié durant 1993

 

– l’appel fait en septembre-octobre 1993 par la Maison Blanche aux représentants des régions / alors que Eltsine se reposait surtout sur Moscou

 

– après l’oukaze 1617 de Eltsine sur la réforme des régions, le fédéralisme devient, avant tout, déclaratif, et n’a plus grand-chose à voir avec le « pacte collectif » qu’il aurait pu devenir.

Два контекста, без которых анализ событий 1993 года и их роли в последующей истории страны явно недостаточен:

а) холодная гражданская война (которая, собственно, и прорвалась в форме вооруженного столкновения 2-4 октября) и

б) отношения между «Москвой» (как местом, где вершится «большая политика») и страной.

На уровне фактографии оба контекста активно присутствуют в хронике событий, но в анализе оттеснены на периферию центральной темой политического противоборства, вооруженного конфликта и его итогов. Кроме того, события сентября-октября 1993 года в некоторой степени связали между собой два этих контекста.

1) Один из самых важных источников политики «перестройки» и одна из основ системного кризиса, который пыталась эта политика предотвратить – противоречие «Центр/места». Распад СССР и предшествовавшие события в союзных республиках заслонили это противоречие, представив его в межнациональной форме. Перестройка может быть рассмотрена как революция провинциалов: по кадровым изменениям в партийном руководстве, по географии первых массовых политических акций, по формированию новой политической элиты (регионам дана была возможность не голосовать за столичных руководителей и других кандидатов «общесоюзного» масштаба) на съездах народных депутатов и, наконец, по формированию руководства России.

Складывание политико-экономической системы России в 90-е годы проходило как сложный поиск новой точки равновесия. Можно напомнить, что начало этого обновления (еще в период борьбы с союзным руководством за суверенитет России) ознаменовалось призывом Бориса Николаевича Ельцина к инициативе на местах (по сути к региональной субсидарности): «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить»¹. Именно с октября 1993 года можно говорить о поэтапном возвращении гиперцентрализма (сначала бессистемном – реактивном, а затем систематическом в виде «укрепления вертикали») и о процессах постсоветской «внутренней колонизации» страны.

В начале «нулевых» эти процессы завершилось утверждением «вертикали власти» как стержня гиперцентрализованной конструкции.

2. Холодная гражданская война, перешедшая из эпохи перестройки в начало 90-х, со сменой состава противников, коалиций и т.д., с неизменной бескомпромиссностью и демонизацией противников («мы» и «они»): партократы, сталинисты, русофобы, противники перестройки и т.п. Начало её активной публичной фазы можно датировать весной 1988 года – события вокруг «письма Нины Андреевой». Тогда же в 1988 появилось и ожидание «провинциальной Вандеи».

1993 год был отмечен тем, что холодная гражданская война стала средством решения политических задач: в публичное пространство было вброшено понятие «красно-коричневые», которое стало не только средством демонизации политического противника, но в течение нескольких месяцев работало на радикализацию этого противника, а, следовательно, на решение ситуации с помощью силы. Что же касается образа провинциальной Вандеи, то в течение 1993 года он дополнился пророчествами распада России.

3. В фокусе доклада участие сибирских регионов в процессах, происходивших в политической жизни 1993 года – до, во время и после октябрьской развязки, а также процессы в некоторых регионах. Весной 1993 года объявление об общероссийском референдуме Б.Ельцин «подкрепил» отставкой новосибирского и иркутского губернаторов, но столкнулся с сопротивлением и вынужден был изменить своё решение.

 В течение 1993 года шла работа над федеративным договором, в центре которой оказалась полемика между несколькими руководителями национальных республик и других регионов (среди наиболее активных – руководители Иркутской области и Якутии). Главные дебаты в группе конституционного совещания сфокусировались вокруг уравнивания в правах республик с другими «субъектами федерации». Интервью с участниками конституционного совещания и анализ прессы 1993 года позволяют утверждать, что такой фокус был определен как вопросами стратегического развития, так и интересами в процессах приватизации, на тот момент тесно переплетенными. Проблема оснований реального федерализма и его гарантий фактически не обсуждалась.

4. В сентябре «Белый дом» активно апеллировал к региональным советам, прокурорам, пытаясь организовать поддержку в стране. Команда президента искала опору прежде всего в Москве, где разворачивались события, и пыталась предотвратить вмешательство «регионов» как третьей силы. Характерно, что идея создания «совета субъектов федерации» активно поддерживалась Ельциным и его командой как органа, легитимизирующего смену формы власти и досрочные выборы, до того момента, как был взят курс на силовое решение ситуации «двоевластия», а после этого фактически саботировалась. Президентская сторона стремилась локализовать в пределах столицы решение ситуации и события предстали в регионах как «московская разборка», которая непредсказуема по своим последствиям для страны.

5. Название доклада связано с содержанием указа президента Ельцина №1617 от 6 октября 1993 г. («О реформе представительных органов власти и органов местного самоуправления в Российской Федерации») и той политической линией, проведение которой было открыто данным указом.

Какие мотивы стояли за содержанием, тональностью и оперативностью этого указа?

а) реакция на реальную перспективу вмешательства представителей регионов как арбитров, которое не только отменило бы силовое решение, но и лишило бы возможности инициативы в учреждении новой системы власти;

б) «регионобоязнь» и проекция на региональные элиты коньюнктурных эгоистических мотивов; это прочитывается в большинстве публицистических текстов, появившихся по «горячим следам» за авторством сторонников президента;

в) стремление развязать руки на период выборов и продвижения конституции «президентской республики»

г)политическая плата и аванс руководителям исполнительной власти в регионах за поддержку команды президента.

7. В результате событий осени 1993 года федерализм не только остался декларативным, но учреждение его реальных оснований было отложено на неопределенный срок. «Федеративный процесс» в ближайшие годы был сведен к тяжба за конкретные интересы. Федеративный договор подписывался на основе торга между представителями исполнительной власти- центральной и каждого конкретного региона. Стало практически невозможным формирование федерации как общественного договора за отсутствием акторов такого процесса. Такими акторами могли выступить межрегиональные ассоциации и «субъекты федерации». Но после сентябрьско-октябрьских событий было покончено с региональными ассоциациями как политическими и, прежде всего, это коснулось наиболее развитых и активных из них, поскольку именно эти ассоциации пытались в сентябре вмешаться в развитие событий. Так осень 1993 года оказалась переломной в судьбе «Сибирского соглашения» – первой и самой активной межрегиональной ассоциации, представители которой пытались выступать в качестве арбитров в борьбе президента и руководства Верховного совета.

Процессы формирования субъектности регионов были проигнорированы учрежденной моделью политической системы. Парламент стал партийным и, как следствие, москвоцентричным. Даже партии, заявлявшие на выборах 1993 года (а затем и на выборах 1995 года) себя как представителей интересов регионов, предлагали списки кандидатов со «столичной пропиской».

До октябрьских событий 1993 года в постсоветской России теоретически была возможна реальная деятельность по поиску работающей формулы федеративных отношений, на практике эту работу снижало то обстоятельство, что формирование субъектности регионов (за исключением национальных республик) находилось на начальных стадиях. Шаги «команды» президента после событий 3-4 октября привели не только к доминированию исполнительной власти над законодательными органами, но и к разрушению процесса распределения власти «по горизонтали». Эти шаги оказались фатальными для федерализма в России (он остался декларативным) и для баланса отношений между центром и регионами.