Ressources numériques en sciences humaines et sociales OpenEdition Nos plateformes OpenEdition Books OpenEdition Journals Hypothèses Calenda Bibliothèques OpenEdition Freemium Suivez-nous

Réforme de l’Académie des sciences : création de l’Agence fédérale des organismes scientifiques (FANO)

L’Agence fédérale des organismes scientifiques devient la tutelle des instituts de recherche : elle définit les programmes de recherche fondamentale qui seront subventionnés par l’Etat et évalue l'”efficacité” (y compris scientifique) des instituts. Elle est également garante de la protection des données constituant un secret d’Etat.
Son directeur, désigné par le gouvernement en accord avec le Président de la Fédération de Russie, nomme les directeurs d’instituts de recherche.

Voir également :

– les remarques et propositions de l’Académie des sciences (14/10/2013) sur le projet de Règlement de l’Agence, adopté le 25/10/2013.

– un article de Gazeta.ru sur les conflits autour de la délimitation des compétences de l’Agence en amont de l’adoption du Règlement : «Поздравляем вас, товарищи, с созданием Миннауки» (13/10/2013),

– la biographie de Mikhail Kotioukov, anciennement vice-ministre des Finances, nommé à la tête de l’Agence,

– le site Реорганизация Российской академии наук 2013. Хронология, мнения, протесты; наука в РАН,

– la liste des organismes passés sous la juridiction de l’Agence,

– Un article sur les changement dans le financement de la recherche (formation de commandes d’Etat – goszadanie -, accroissement du financement de la recherche fondamentale sur projets au détriment du financement récurrent), la direction des instituts de recherche (instauration d’un âge limite, création du poste de directeur scientifique) et l’établissement d’un moratoire d’un an sur tout changement relatif à la propriété de l’Académie des sciences (janvier 2014).

 

Иван Григорьев: Причины провала первого проекта конституционного правосудия в постсоветской России

logos totale 2 bisIvan Grigoriev, Haute école d’économie, Saint-Petersbourg, Les raisons de l’échec du premier projet de justice constitutionnelle dans la Russie post-soviétique.

См русский текст ниже или скачать  Григорьев текст доклада

Dans cet article, nous cherchons à comprendre pourquoi le premier projet de justice constitutionnelle russe a échoué. Dans cette optique nous proposons une théorie qui permet de prédire les caractéristiques institutionnelles de la future cour constitutionnelle et ses relations futures avec le gouvernement, en partant de la configuration des élites qui la créent et de leurs perspectives de conserver le pouvoir. Cette théorie est confrontée au cas de la Russie. Les écarts par rapport aux prédictions de la théorie s’expliquent par le fait qu’à chaque fois, parallèlement à leur jeu avec les élites judiciaires, les élites étaient engagées dans d’autres jeux, plus importants, qui accaparent leur attention et les contraint à des coups qui ne relèvent pas d’une solution optimale. Une masse critique de « coups » non optimaux a été atteinte lors de la création de la Cour constitutionnelle en 1991-1992 : cela se manifeste, d’une part, par la création d’un cadre institutionnel à la fois trop large et trop peu détaillé pour le fonctionnement du tribunal et, d’autre part, par une stratégie de nomination des juges nettement politisées. C’est ce qui conduit à l’échec de l’ensemble du projet .

Mots-clés: cours constitutionnelles, transformation des régimes, post- communisme.

(résumé Ivan Grigoriev)

В статье даётся ответ на вопрос о том, почему провалился первый российский проект конституционного правосудия. Для этого предлагается простая теория, позволяющая предсказывать институциональные характеристики создаваемого конституционного суда и его будущие взаимоотношения с правительством, исходя из конфигурации создающих его элит и того, каковы их перспективы удержания власти. Против этой теории проверяется случай России. Отклонения от предсказаний теории объясняются тем, что всякий раз параллельно игре с судом элиты вели другие, более важные игры, которые отвлекали их внимание и заставляли делать неоптимальные ходы. Соответственно, достижение критической массы таких неоптимальных ходов на этапе создания конституционного суда в 1991-1992 годах (проявившихся, с одной стороны, в создании излишне широких и недетализированных институциональных рамок функционирования суда и, с другой стороны, в политизированной политике назначения судей) и привело к провалу проекта в целом.

Ключевые слова: конституционные суды, режимные трансформации, посткоммунизм.

The article explains why the first attempt to introduce constitutional review in Russia failed. A simple model that predicts institutional characteristics of constitutional courts is devised based on configuration of elites that create the court and their prospects of keeping power. The case of Russia is examined against this model. I explain the existent departures from the predictions of the model by the fact that while playing with the court the elites also played other games which led them to making suboptimal decisions. Making too many of those (including making the court’s powers excessively large and unspecified and nominating wrong justices) caused the project’s failure.

Keywords: constitutional courts, regime transformations, postcommunism.

 

Информация об авторе: Григорьев Иван Сергеевич, преподаватель кафедры прикладной политологии Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге. +79216595097, igrigoriev@eu.spb.ru.

 

ВВЕДЕНИЕ

За исключением двух кратких периодов в самом начале и в самом конце своей истории, Советский Союз не знал конституционного правосудия. Согласно союзной конституции 1924 года, функции конституционного контроля исполнял Верховный суд, который «по требованию Центрального Исполнительного Комитета» проверял «законность тех или иных постановлений союзных республик с точки зрения Конституции»1. Учитывая то, что процедура такой проверки запускалась ЦИК, Верховный суд фактически оказывался при нём совещательным органом, то есть, имевшаяся у него власть конституционного контроля была небольшой. Но даже этой небольшой власти он лишился после 1929 года, взамен получив более обширные (но не относящиеся к конституционному контролю) полномочия апелляционной инстанции по отношению ко всем судам низшего уровня2. В конце восьмидесятых годов, уже на излёте перестройки, эксперимент повторили, только на этот раз функции совещательного конституционного правосудия поручили специальному Комитету конституционного надзора3. Единственным отличием от проекта, реализованного в двадцатые годы, стало то, что Комитет мог проверять конституционность законов по собственной инициативе, не дожидаясь запроса со стороны Съезда4. Комитет просуществовал два года, прекратив своё существование с распадом Советского Союза. Так на всё советское время выпало всего семь лет, когда деятельность законодательной и исполнительной властей контролировалась властью судебной.

Опыт новой России с конституционным правосудием был прямо противоположным. Российский Конституционный суд начал свою деятельность в 1992 году и действовал с тех пор с единственным перерывом на полтора года в 1993-1994 годах. Наиболее ярким периодом вовлечённости Суда в политическую жизнь России, однако, несомненно остаются первые два года его существования, когда были приняты решения по историческим делам о разделении МВД и КГБ, о запрете деятельности коммунистической партии, и когда Суд оказался одним из ключевых игроков в разворачивавшемся кризисе разделения властей и конфликте между парламентом и президентом. Эти два года активного участия Суда и отдельных судей в политической жизни страны обернулись в конечном счёте приостановкой деятельности суда на год, в течение которого в закон о конституционном суде была внесена значительная правка, сузившая его полномочия, а в состав Суда были доназначены шесть новых судей.

В данной статье я предлагаю остановиться на причинах этого кризиса. В существующей литературе закрытие Суда принято связывать с общим политическим кризисом 1993 года. Суд в этом изложении представляется жертвой не поделивших власть президента и парламента — хрупким, ещё не окрепшим демократическим институтом, не пережившим турбулентных времён, на которые пришлись годы его становления5. Продолжая эту логику, можно было бы сказать, что, не случись в 1993 году кризиса разделения властей, и развитие конституционного надзора в России было бы иным. Конституционный нормоконтроль пустил бы корни; судьи укрепили бы свой авторитет в политических элитах и в обществе; практика проверки конституционности и отмены отдельных законов заслужила бы легитимность и, таким образом, больше была бы и власть Конституционного суда. В своей статье я пытаюсь показать, что в действительности это не так, что собственно институциональный дизайн конституционного правосудия был неудачным и во многом послужил причиной сбоя в развитии проекта конституционного правосудия в первые его годы.

Период с 1991 по 1993 годы интересен сам по себе, так как представляет собой завершённую историю становления, развития и крушения первого российского проекта конституционного правосудия. Выбор именно этого периода для анализа также обладает двумя дополнительными достоинствами. Во-первых, историю конституционного суда в это время можно проанализировать, не обращаясь к предыстории (потому что таковой, если оставить за скобками деятельность Комитета конституционного надзора СССР, не было); и, во-вторых, этот период можно рассматривать как задающий траекторию на будущее и в этой связи более важный. На 1991-1993 годы пришлось сразу два поворотных момента (то, что в литературе по новому историческому институционализму называют «critical juncture»): это назначение судей, которые находились в составе Суда в течение всех девяностых (а некоторые из которых работают и до сих пор), и складывание отношения элит к Конституционному суду как институту, повлиявшее на его реформу в 1994 году. Анализ событий 1991-1993 годов, таким образом, важен для понимания роли Конституционного суда в российской политике в принципе.

В первом параграфе статьи я формулирую некоторые теоретические ожидания о том, какие предпосылки располагают к тому или иному сценарию становления конституционного правосудия. Во втором параграфе я рассматриваю то, как эти предпосылки работали (или не работали) в российском случае, и почему они работали именно так, а не иначе. В заключение я ещё раз возвращаюсь к вопросу о том, какое наследие оставил после себя первый Конституционный суд.

 

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СЦЕНАРИИ СТАНОВЛЕНИЯ КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВОСУДИЯ

Первый российский Конституционный суд возник согласно закону «О Конституционном суде РСФСР» от 12 июля 1991 года в государственном устройстве тогда ещё Советской России. Это был орган, выведенный за рамки судебной власти и процедурой назначения судей привязанный непосредственно к Съезду народных депутатов; орган, наделённый, при этом, довольно обширными полномочиями в том, что касается пересмотра «законодательства РСФСР и республик в составе РСФСР, а также практики применения законодательства РСФСР»6. По формальным признакам первый российский Конституционный суд, таким образом, был органом так называемой «австрийской» модели (то есть, такой модели, где конституционное правосудие осуществляется специально созданным и выведенным за рамки судебной ветви власти органом — в отличие от «американской» модели, где конституционное правосудие осуществляют обыкновенные суды любой инстанции)7.

В контексте других стран Восточной Европы, где также повсеместно учреждались «австрийские» конституционные суды, это, конечно, является правилом, а не исключением. Однако, несмотря на такое единообразие на «входе», никакого единообразия на «выходе» не получилось и траектории конституционных судов на постсоциалистическом пространстве были весьма различны.

Вероятно, такое расхождение связано с тем, что, склоняясь к одной и той же модели судебного пересмотра законодательства, политические элиты в разных странах ставили перед конституционными судами разные цели. В таком случае, чтобы понять, каким образом институциональное устройство определило будущую деятельность Конституционного суда, помимо собственно модели пересмотра, выбранной элитами, следует учитывать те цели, которые элиты преследуют, создавая орган, действия которого, очевидно, будут направлены на ограничение их власти. То есть, говорить нужно не столько о результате — в данном случае, о том, что выбор элит падает на «австрийскую» модель, — сколько о том, почему элиты находят эту модель полезной для себя. Именно на этот вопрос я отвечаю в данном параграфе.

Чтобы случай России получил контрастный фон, на котором будут отчётливее видны его особенности, я буду ориентироваться на несколько упрощённую типологию, основывающуюся на классической схеме, объясняющей институциональную силу суда и его независимость от политических элит ожиданиями элит и их целями в долгосрочной перспективе. Эта схема была предложена в 1975 году Уилльямом Ландесом и Ричардом Познером, рассмотревшими пример американского Верховного суда8, и впоследствии была приспособлена для объяснения самых разнообразных кейсов.

Ландес и Познер показывают, что политические элиты заинтересованы в независимом суде потому, что тот в меру своей независимости обеспечивает в долгосрочной перспективе исполнение тех решений, которые ранее были приняты элитами, даже если впоследствии власть сменилась. Предположим, нынешний состав Конгресса «продал» влиятельным лоббистам от молочной промышленности специальный налог на производство маргарина. Скорее всего, в силу специфики функционирования законодательной власти, провернуть снова тот же фокус и пролоббировать в следующем составе Конгресса отмену налога будет сложно, поэтому производители молочных продуктов будут высоко ценить свой успех — он обеспечит им прибыли на долгие годы. Предположим, однако, что суды не независимы. В таком случае, простым решением для тех, кто введённой пошлиной недоволен, было бы отправиться в суд и использовать своё влияние для того, чтобы в судебном порядке отменить налог, введённый Конгрессом (как мы помним, «американская» модель судебного пересмотра позволяет судам любого уровня отменять акты законодательной власти; соответственно, при переносе модели на «австрийскую» модель единственным судом, который будет интересовать лоббистов в таком случае, будет Конституционный суд; в остальном суть та же). В такой ситуации — зная, что любой налог может быть отменён судом — лоббисты от молочной промышленности не стали бы придавать такого значения Конгрессу, и тот потерял бы своё влияние. Именно поэтому, объясняют Ландес и Познер, политические элиты в Конгрессе и стремятся обеспечивать независимость суда9.

Модель Ландеса и Познера я попытаюсь использовать для объяснения поведения политических элит в момент перехода. Ключевым фактором здесь будет то, что в ситуации неопределённости элиты тем более заинтересованы в том, чтобы за соблюдением правил игры следил независимый Конституционный суд, чем более мрачными им кажутся их собственные перспективы (в чём-то этот анализ похож на аргументацию Стивена Фрая в известной статье о президенциализме)10. Учитывая то, что исходы в ситуации транзита существенно менее предсказуемы, чем в ситуации стабильной политики, элиты будут ориентироваться на самую ближнюю перспективу. Исходя из этого, я вкратце рассмотрю четыре возможные ситуации, возникающие на пересечении двух параметров: нас будет интересовать, во-первых, кто инициирует создание Суда — «коммунисты» или «оппозиция», и, во-вторых, каковы ожидания создателей Суда в краткосрочной перспективе. Используя эту модель, я попытаюсь определить, насколько Суд будет самостоятельным и каков будет его состав.

Безымянный

В первом случае мы наблюдаем ситуацию, когда, предполагая скорую потерю власти (скажем, в ходе первых свободных выборов в легислатуру), Конституционный суд создают коммунисты. Такой сценарий проще всего представить себе на материале Польши и Венгрии, где переход от старого к новому режиму оговаривался в ходе так называемых «круглых столов». В силу определённых обстоятельств в этих странах между умеренными реформаторами от оппозиции и умеренными консерваторами от коммунистов возник консенсус о необходимости смены режима11. Те и другие были заинтересованы в том, чтобы «обменяться» какими-то уступками и сделать таким образом переход менее болезненным. Целью реформаторов является проведение свободных выборов в легислатуру, где (о чём они знают) их представительство будет выше; консерваторы согласны провести такие выборы, если при этом — впоследствии, уже при новом режиме — им будет обеспечена безопасность. Встаёт вопрос того, как эту безопасность обеспечить или, точнее, как заставить победителя соблюдать те договорённости, которые были достигнуты в ходе «круглых столов», когда победитель в принципе ещё не мог их нарушить.

Одной из наиболее удачных гарантий безопасности в такой ситуации оказывается создание такого института, который не просто следил бы за соблюдением пакта, но также символизировал бы новый режим — института, с одной стороны, защищающего проигравшего и, с другой стороны, синонимичного новому порядку и потому неприкосновенного для победителя. Этим институтом, естественно, и оказывается Конституционный суд.

Как будет выглядеть состав такого Суда? Прежде всего, он будет сформирован из судей, сочувствующих коммунистам, так как формировать его будет ещё прежний состав легислатуры, где, по понятным причинам, абсолютное большинство — коммунистическое12. Сам Суд, при этом, будет обладать достаточно широкими полномочиями в том, что касается пересмотра решений законодательной власти, а законодательная власть, в свою очередь, будет почти лишена возможностей воздействия на Суд. Такой Суд будет предельно независимым и сильным органом.

Схожим образом будет развиваться ситуация, когда коммунисты формируют Конституционный суд, не ожидая, при этом, какого-то существенного ослабления своих позиций. По аналогии с первой ситуацией, мы понимаем, что в таком случае Суд вновь будет сформирован из судей, связанных с прежним режимом, однако, никаких поводов делать его безмерно независимым у инициаторов не будет. Как раз наоборот, в лучших традициях авторитарных режимов, Конституционный суд будет рассматриваться как инструмент в руках управляемой коммунистами легислатуры, а не как средство ограничения её власти — именно потому самостоятельность такого Суда будет понижена, а судьи будут подбираться из «коммунистической» команды.

Ситуации, когда Конституционный суд уже после первых свободных выборов, получив власть, формируют демократы, вероятно, по показателю независимости Суда между собой различаться не будут. В отличие от коммунистов, демократы куда менее склонны к инструментализации Суда, потому что их риски по определению ниже: демократов, потерявших власть в ходе «выборов разочарования», ждёт не люстрация, которой боятся коммунисты, а резкое падение популярности после проведения ими реформ и, в худшем случае, политическая смерть. Конституционные суды, не умеющие воскрешать, в такой ситуации особого интереса для элит не представляют, и выбор между более или менее независимым Судом определяется не легко предсказуемой прагматикой самосохранения, а множеством более случайных факторов (как показывает на российском материале Алексей Трошев, институционализация Суда в этот период во многом зависит от расклада в легислатуре и от убеждений авторов рассматриваемых в легислатуре проектов)13.

Помимо того, что создаваемые демократами конституционные суды будут более или менее самостоятельны вне зависимости от того, насколько радужны перспективы создающих их элит, такие конституционные суды будут также обладать и той важной особенностью, что там будет мало собственно судей по профессии. Судья в коммунистическом режиме является высокопоставленным государственным служащим и должен находиться в хороших отношениях с партией, а других судей в принципе нет. Соответственно, у формирующих Конституционный суд демократов просто не будет возможности назначить профессионального судью, так как все такие кандидаты будут видеться им представителями враждебного лагеря.

 

СБОЙ В РЕАЛИЗАЦИИ ПРОЕКТА КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВОСУДИЯ В РОССИИ

Российский случай должен описываться именно последним сценарием. Однако, если присмотреться, в том, как происходила реализация проекта конституционного правосудия в России, было одно важное отличие от описанного выше идеального типа, а именно то, что российский Конституционный суд был создан ещё до возникновения российского политического ландшафта как такового, в период противостояния Горбачёва с Ельциным — политиков условно союзного и республиканского уровней. За ранним учреждением Конституционного суда в тех условиях стояло не стремление привлечь в политику беспристрастного арбитра, а желание российских политиков укрепить национальный уровень власти в противовес союзному. Соответственно, если мыслить в терминах полезности Суда для элит, единственная задача, которая перед Конституционным судом ставилась его создателями, была выполнена в тот самый момент, когда Суд был создан: Суд был нужен затем, чтобы занять положенное ему по идее место в политической системе новой России, и Суд занял это место.

Что Суд будет делать дальше никого в тот момент не интересовало. Во всяком случае, на эту мысль нас наталкивает тот факт, что из трёх способов осуществления связи между элитами и Судом, известных автору этих строк, нормально не был использован ни один.

Первый способ состоит в том, что элиты задают институциональные рамки, в которых функционирует Суд. В России эти рамки были заданы непосредственно Законом о Конституционном суде 1991 года и были довольно широкими. С одной стороны, Суд был наделён обширными полномочиями в пересмотре законодательных актов Верховного совета. В сумме с тем, насколько широк был круг потенциальных истцов, с подачи которых такой пересмотр мог быть произведён (помимо основных политических органов СССР и РСФСР в него входили также народные депутаты, общественные организации, а также простые граждане, которые могли обращаться в Конституционный суд, если неконституционная законодательная норма активно ущемляла их права), пересмотр становился весьма мощным инструментом в руках Суда. Укреплял власть Суда тот факт, что единожды назначенного судью после его избрания уже никак нельзя было снять: судьи, не переизбираясь, работали до ухода на пенсию и могли не бояться давления со стороны властей.

Высокая степень независимости судей могла обернуться судебным волюнтаризмом, и тогда страдающим от такого произвола элитам пришлось бы искать способы вернуть деятельность Суда в допустимые рамки. Предвидя такой расклад, элиты должны были обратиться ко второму способу воздействия на Суд, а именно, к взвешенному назначению судей. Идеальным кандидатом для элит был бы в такой ситуации профессиональный судья, далёкий от политики — человек, во всяком случае, достаточно конъюнктурный, чтобы не пытаться определять повестку дня, а только оценивать её на предмет соответствия Конституции. Назначив судьёй такого человека, элиты могли бы нейтральностью судей компенсировать отсутствие существенных институциональных ограничений их деятельности и таким образом задать некий предпочтительный для себя вектор развития Суда.

Однако, на российском материале мы видим, что осмысленного отбора судей не осуществлялось. Каналы, по которым обнаруживалась и продвигалась кандидатура будущего судьи, были разнообразны, но все избранные судьи обладали двумя важными качествами.

Первое довольно предсказуемо в контексте предложенной выше типологии и состоит в том, что среди избранных судей фактически не оказалось профессиональных  юристов-практиков: Анатолий Кононов, Владимир Олейник и Николай Селезнёв до назначения работали в прокуратуре14; остальные были университетскими преподавателями.

Что, однако, важнее, непосредственно в пул, из которого судьи впоследствии избирались в состав Суда, они попали весьма примечательным образом. По закону 1991 года судей назначал Съезд народных депутатов, поэтому, чтобы быть замеченными, судьи должны были так или иначе оказаться ангажированы в процессы, связанные с формированием Съезда или его деятельностью. Весьма ожидаемо в этой связи, что кто-то из будущих судей прежде был непосредственно избран народным депутатом в марте 1990 года; кто-то участвовал в выборах, но проиграл. Из тринадцати судей таким образом избрано было восемь, то есть значительное большинство. Судей же, которые, как, например, Тамара Морщакова или Николай Витрук, ранее выступали бы экспертами при разработке правовых норм15 и были замечены депутатами в связи с их профессиональными заслугами, в первом составе Суда было меньшинство. Помимо, собственно, судей Витрука и Морщаковой, к категории людей, попавших в суд за профессиональные, а не политические заслуги, можно ещё отнести только любопытный случай Николая Селезнёва, который до назначения судьёй работал прокурором Кемеровской области и был избран по представлению коллегии Прокуратуры РСФСР16. То есть, на самом деле, мы видим, что механизм отбора «лучших из лучших» в данном случае практически не работал. Судьями, в основном, стали не самые выдающиеся юристы страны, а самые активные — те, кто больше других стремился к власти и сумел мобилизовать доступные им личные ресурсы для продвижения своей кандидатуры в формировавшейся тогда «съездовской» элите.

Если сложить всё это вместе, выходит довольно любопытный усреднённый портрет судьи первого Конституционного суда: это активно желающий влиять на судьбу страны, активно стремящийся к власти юрист, не имеющий, при том, судейской практики. Это юрист-политик, ставший политиком раньше, чем судьёй. Иными словами, это абсолютный антипод того «конъюнктурного судьи», в назначении которого, как мы полагаем, должны были быть заинтересованы элиты.

Возвращаясь к предложенной в предыдущем параграфе схеме, следует признать, что это и не удивительно, ведь Съезд, утверждавший судей, не был в чистом виде ни реформаторским, ни коммунистическим. Он не был избран на учредительных выборах (которые, как мы ожидаем, должны были бы привести к власти реформаторов), но и не относился к «старому режиму», так как был избран на четвёртый год перестройки, когда коммунисты уже в значительной степени потеряли контроль над выборами, и был органом республиканского, а не союзного масштаба. «Смешанный» Съезд неизбежно должен был назначить «смешанных» судей. И, действительно, как отмечает Карла Торсон, судьи фактически «продвигались различными съездовскими фракциями»17, что обусловило исключительную политизацию первого судейского набора.

Обращаясь к научно сомнительной, но зато наглядной кинологической образности, мы могли бы сравнить то, как элиты организуют Суд, с ведущим овец на пастбище пастухом. Пастуху хотелось бы, чтобы ночью, когда сам пастух спит, овец сторожили собаки. Опытный пастух, полагая оставить отару на попечение собак на всю ночь, скорее всего, подобрал бы себе псов решительной, но мирной породы: таких, которые не дадут овцам разбредаться, защитят их от волков, но и сами не попытаются задрать приглянувшегося барашка — словом, он взял бы пастушьих собак.

Предположим, однако, что пастух только недавно занимается разведением овец и по неопытности взял с собой разнородную свору собак, среди которых несколько прибившихся по дороге дворняг, соседский бульдог, пудель, которого жена попросила выгулять, а также любимый питбуль, который ранее хорошо зарекомендовал себя в собачьих боях. На утро, проснувшись, пастух видит, что питбуль с бульдогом отгрызли друг другу уши, задрали несколько овец, а стадо в страхе разбежалось. Что он будет делать в такой ситуации?

Тут возможны разные сценарии. Возможно, надеясь научить собак, пастух достанет палку и поколотит зачинщиков безобразия. Однако, порода в собаках — вещь неистребимая, поэтому следующей ночью ужасы предыдущей, скорее всего, повторятся, и пастуху придётся искать другое решение своей проблемы. Если после всего произошедшего пастух по-прежнему будет доверять собакам, то правильным решением было бы оставить дома питбуля и пуделя и взять с собой собак, предназначенных для стада. Впрочем, также возможно, что пастух решит, что собаки ему вовсе не нужны, что от них только вред, и тогда он может либо вовсе отказаться от идеи брать себе собак в помощники, либо, если, скажем, ему стыдно перед другими пастухами, что он единственный выводит стадо без собак, и ему хочется, чтобы хоть издалека всё выглядело так, как положено, решит надеть на уже имеющихся намордники или каким-то другим образом ограничить их способность наносить непредсказуемый вред.

В соответствие этой идиллической аналогии разворачивалась и история с первым Конституционным судом. Весьма значимым элементом деятельности этого органа сразу стала абстрактная защита конституционного порядка. Мы говорим «абстрактная», потому что зачастую защита эта осуществлялась в отсутствие облечённого в форму закона или декрета конкретного вызова Конституции. Первым проявлением такого волюнтаризма стало заявление от 26 июня 1992 года, начинающемся словами «Конституционный строй нашего государства — под угрозой», в котором Конституционный суд призывал противоборствующие политические силы «к общественному согласию на основе Конституции России»18. Заявление это было сделано без какого бы то ни было повода: оно не было ни решением Суда по слушаемому делу, ни позицией касательно принимаемой нормы законодательства, а просто фиксировало мнение судей о происходящем в стране.

Этим заявлением Суд был активно вовлечён в разворачивавшуюся тогда борьбу между законодательной и исполнительной властями. Заявление сигнализировало позицию, которой придерживались судьи и которая состояла в том, что Суд может вмешиваться по своему усмотрению в любую ситуацию, если считает, что такое вмешательство необходимо для поддержания конституционного строя. Впоследствии, действуя от лица Суда, Валерий Зорькин продолжил ту же линию, когда в конце 1992 года предложил своё посредничество противоборствующим Ельцину и Хасбулатову, и дальнейшие события — когда 20 марта 1993 года председатель Суда появился на телеэкране вместе с генпрокурором Степанковым, вице-президентом Руцким и заместителем председателя Верховного Совета Ворониным, чтобы осудить президентский Указ об особом порядке управления страной, а затем, уже в сентябре 1993 года созвал коллег на внеочередное заседание, чтобы объявить противоречащим Конституции Указ №1400 — были логичным продолжением курса, сознательно выбранного большинством судей ещё летом 1992 года.

Другим аспектом этого курса было то, что на уровне риторики Суд был активно антипатичен по отношению к исполнительной власти и симпатизировал власти законодательной. Наблюдатели воспринимали эти видимые симпатии как признак неформального союза между Судом и Советом. Так, авторитетный обозреватель Максим Соколов в своей еженедельной колонке отмечал, что Конституционный суд и Верховный совет к VIII съезду народных депутатов стали выступать заодно, сформировав оппозицию президенту Ельцину19. Для той части элит, которую мы могли бы, вслед за Алексеем Гилёвым, назвать правящими элитами — то есть, для элит, обладающих контролем над исполнительной властью20 — деятельность Суда должна была со всей очевидностью представляться как абсолютно деструктивная. Естественной реакцией элит в такой ситуации было обращение к третьему способу воздействия на Суд — собак попытались побить палками, а когда выяснилось, что это не помогает, на них надели намордники: согласно новой Конституции позиции Конституционного суда были существенно ослаблены.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Первый Конституционный суд оставил после себя сложное наследие. Помимо того, что в новом формате этот орган был значительно институционально ослаблен, можно отметить ещё одно важное последствие его двухгодичной деятельности, которое состоит в том, что негативный опыт, полученный судьями за время конфронтации с властью, в конечном счёте сформировал у них очевидный паттерн, который, при том, после 1995 года не удалось нивелировать простой заменой состава Суда. С другой стороны, явно настороженней стали относиться к идее независимого Конституционного суда элиты.

Можно утверждать, что именно с этого начался период самоцензуры в Конституционном суде, яркие проявления которой мы наблюдаем сегодня. Чтобы понять, как именно это случилось, нужно более пристально анализировать события с 1994 года по сегодняшний день. Однако корни упадка конституционного правосудия вернее всего искать в событиях 1991-1993 годов, когда провалилась первая попытка российского общества обзавестись достойным конституционным судом.

Согласно известной максиме, изящную формулировку которой разные источники приписывают Леху Валенсе, Адаму Михнику и Григорию Явлинскому, легко превратить аквариум в рыбный суп, и сложно вернуть всё как было. На выхолащивание подлинного смысла из конституционного правосудия в России ушло порядка двадцати лет, и, значит, рыбы в аквариуме теоретически могут какое-то время сопротивляться этой нежелательной метаморфозе и бороться с опущенным в воду кипятильником. Но сути дела это не меняет.

 

ЛИТЕРАТУРА

Витрук Николай Васильевич.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=24.

Гилёв, Алексей. 2009. “Политические трансформации на постсоветском пространстве: Do revolutions matter?” Препринт Центра Модернизации М-06/09.

Закон РСФСР от 12 июля 1991 года «О Конституционном Суде РСФСР».” 1991. Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР 30.

Закон СССР от 23 декабря 1989 г. N 974-I ‘Об изменениях и дополнениях статьи 125 Конституции (Основного Закона) СССР’.” Сайт Конституции Российской Федерации. http://constitution.garant.ru/history/ussr-rsfsr/1977/zakony/1592892/.

Заявление Конституционного Суда Российской Федерации от 26 июня 1992 года.” 1992. Российская газета.

Кононов Анатолий Леонидович.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=10.

Конституция СССР 1924 года.” Исторические источники на русском языке в Интернете: Электронная библиотека Исторического факультета МГУ  им. М.В.Ломоносова. http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/cnst1924.htm.

Морщакова Тамара Георгиевна.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=20.

Олейник Владимир Иванович.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации в отставке. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=26.

Пашин, Сергей. 2011. “Преобразование судебной системы России на романтическом этапе судебной реформы” // История новой России. Очерки, интервью, ред. Пётр Филиппов. Санкт-Петербург: Норма.

Пихоя, Рудольф. 2002. “Из Истории Современности. Конституционно-политический Кризис в России 1993 Года: Хроника Событий и Комментарий Историка.” Отечественная История, 5: 113–132.

Селезнёв Николай Васильевич.” Конституционный суд Российской Федерации: Судьи Конституционного Суда Российской Федерации. http://www.ksrf.ru/Info/Judges/Pages/judge.aspx?Param=15.

Соколов, Максим. 1993. “Вероятен распад единого экономического пространства России.” КоммерсантъВласть 10(10). http://www.kommersant.ru/doc/7458.

Frye, Timothy. 1997. “A Politics of Institutional Choice: Post-Communist Presidencies.” // Comparative Political Studies 30(5): 523 -552.

Landes, William, and Richard Posner. 1975. “The Independent Judiciary in an Interest-Group Perspective.” // Journal of Law and Economics 18(3): 875-901.

Magalhães, Pedro C. 1999. “The Politics of Judicial Reform in Eastern Europe.” // Comparative Politics 32(1): 43-62.

Solomon, Peter H. 1990. “The U.S.S.R. Supreme Court: History, Role, and Future Prospects.” The American Journal of Comparative Law 38(1): 127-142.

Trochev, Alexei. 2008. Judging Russia: Constitutional Court in Russian Politics, 1990-2006. Cambridge University Press.

Stone Sweet, Alec. 2003. “Why Europe Rejected American Judicial Review and Why it May Not Matter.” Michigan Law Review 101: 201-237.

Thorson, Carla. 2004. “Why politicians want constitutional courts: the Russian case.” Communist and Post-Communist Studies 37(2): 187-211.

Trochev, Alexei. 2008. Judging Russia: The Role of the Constitutional Court in Russian Politics 1990-2006. Cambridge: Cambridge University Press.

Welsh, Helga A. 1994. “Political Transition Processes in Central and Eastern Europe.” Comparative Politics 26(4): 379-394.

  1. Конституция СССР 1924 года. []
  2. Solomon 1990: 129. []
  3. Пашин 2011: 11. []
  4. Закон СССР от 23 декабря 1989. []
  5. Пихоя; Trochev: 74-75. []
  6. Закон РСФСР от 12 июля 1991 года «О Конституционном Суде РСФСР»” 1991: 1017. []
  7. Stone Sweet 2003: 2766-2767. []
  8. Landes and Posner 1975. []
  9. Ibid.: 877-879. []
  10. Frye 1997. []
  11. Welsh 1994: 383-385 []
  12. Magalhães 1999: 51. []
  13. Trochev 2008: 61-72 []
  14. Кононов; Олейник; Селезнёв. []
  15. Витрук; Морщакова. []
  16. Селезнёв. []
  17. Thorson 2004: 198. []
  18. Заявление Конституционного Суда Российской Федерации от 26 июня 1992 года. []
  19. Соколов 1993. []
  20. Гилёв 2009: 5. []

Михаил Рощин: Забытый октябрь 1993 г. и ликвидация местного самоуправления в Москве

logos totale 2 bisM Roschine. L’octobre oublié de 1993 et la liquidation de l’autoadministration locale à Moscou

См русский текст ниже или скачать  M Roschin 1993

Dans ce texte, Mikhail Roschin, professeur à l’Université linguistique et ancien député du soviet du quartier Sebastopol de Moscou, rappelle les conséquences de la crise d’octobre 1993 pour l’autoadministration locale. En octobre 1993, le Soviet de Moscou ainsi que les soviets de quartier ont été liquidés, et tous les pouvoirs concentrés dans les mains de Iouri Loujkov, qui sans avoir jamais été élu, avait été nommé maire de Moscou par Eltsine en juin 1992 et avait commencé là sa longue carrière politique.

M. Roschin revient sur l’histoire des soviets locaux et en particulier sur les elections de mars 1990, réellement transparentes et démocratiques, dans lesquelles la très large coalition « Russie démocratique » a joué un rôle essentiel. Il souligne les difficultés qu’ont pu rencontrer les soviets locaux dans leur travail, en particulier leurs conflits avec les comités exécutifs (ispolkomy) à différents niveaux. De plus, les réels détenteurs du pouvoir à l’époque soviétique (de par leur place au sein du PCUS) n’avaient pas quitté la place. Néanmoins, les Soviets ont pu jouer un réel rôle, en particulier dans le domaine de l’écologie ou du contrôle sur les constructions

Au niveau de la ville de Moscou, la situation était compliquée par la création d’un poste de maire  et l’élection de Gavril Popov comme premier maire de Moscou en juin 1991. Les tentatives de trouver une solution pour régler les relations entre Mossovet et maire ont été coupées court par l’oukaze du 7 octobre 1993, mettant fin aux pouvoirs des Soviets municipaux et de quartier. Le Mossoviet a été remplace par une Douma de 35 personnes aux pouvoirs beaucoup plus limité, et les anciens députés municipaux n’ont, pour leur immense majorité, pas trouvé de place dans le nouveau paysage politique

Résumé A. Regamey

 

Михаил Рощин, профессор МГЛУ (Московского государственного лингвистического университета)

Забытый октябрь 1993 г. и ликвидация местного самоуправления в Москве

Вспоминая трагические события начала октября 1993 г., часто забывают, что после падения Белого дома указом президента Ельцина от 7 октября 1993 были распущены все органы представительной власти в городе, начиная с Моссовета, районных советов города  и кончая поселковыми советами, существовавшими в различных частях Большой Москвы. Вся власть в городе была передана Юрию Лужкову, который  не был избран мэром Москвы,  а назначен на эту должность указом Ельцина 6 июня 1992 г. Таким образом, была ликвидирована вся выборная местная и региональная (на уровне субъекта федерации) власть  в городе.

Возникшие в период Перестройки при Горбачеве советы разных уровней в Москве были несовершенным, но постепенно развивавшимся  плодом демократизации. Советы накопили большой опыт практической деятельности по борьбе за экологию и противодействию неконтролируемым застройкам территории  и т.д. Депутаты представляли широкие слои москвичей, и именно благодаря ним осуществлялась  прямая связь населения с органами местной и региональной власти.

И Моссовет и районные советы были, разумеется, очень несовершенны, поскольку в годы того, что принято называть, хотя и не вполне справедливо «советской властью», в СССР, в том числе и в Москве, руководили комитеты КПСС  соответствующего уровня, то есть на городском уровне – Московский горком, на уровне районов – районные комитеты партии. Соответствовавшие им советы отчасти дублировали роль партийных комитетов, отчасти играли декоративную роль. Это происходило не всегда, так как в советах работали члены или представители соответствующих парткомов, и они могли быть влиятельными людьми, и тогда они имели возможность проводить свою линию через советы. Но этот вариант скорее следует рассматривать как исключение, а не норму.

В марте 1990 всесоюзное руководство решило провести настоящую систему «советизации»  в СССР и передать власть от КПСС советам разных уровней. В Москве выборы в городские советы двух уровней впервые должны были проходить на альтернативной основе. К этому времени в городе сформировалось два блока: блок сторонников комитетов КПСС (горкома и райкомов) и широкая коалиция движения «Демократическая Россия», в которую входили, в том числе коммунисты, которые, как тогда говорили, «стояли на демократической платформе». Я сам в то время участвовал в районном и московском движении избирателей и баллотировался в Севастопольский  райсовет г. Москвы и могу засвидетельствовать, что та избирательная кампания была самой демократической и прозрачной в истории нашего города из состоявшихся до сих пор. Изощренные методы фальсификации результатов голосования, которые часто применяются в наши дни, в то время были еще не известны в нашей стране. На городских выборах в Моссовет решительную победу одержала «Демократическая Россия», на выборах в районные советы итоги оказались не столь однозначными, демократам удалось победить лишь в некоторых, но зато во многих сложились достаточно сильные фракции «Демократической России».

Поскольку административное деление Москвы позднее сильно изменилось, сообщу его основные черты на момент выборов 1990 г. В городе было 33 района и отдельные поселки Внуково, Восточный, Некрасовка, Рублево и Толстопальцевский сельский совет.

Сразу после выборов в городе появилось много новых депутатов. В Моссовете было 492 депутата (с некоторыми изменениями к октябрю 1993) и в каждом из райсоветов было в среднем от 120 до 150 и больше депутатов, в зависимости от населения района. Не все депутаты представляли собственно жителей, часть депутатов прямо представляла горком или райком партии, в районах в депутаты могли быть избраны и люди, работающие, но не живущие в этих районах.  «Демократическая Россия» в городе и районах была представлена, главным образом, представителями жителей.

Очевидно, что такая сложная и отчасти громоздкая депутатская структура не могла эффективно быстро заработать, особенно в условиях отсутствия демократических традиций и обострявшегося экономического кризиса, признаки которого становились все более заметными уже в 1990-1991 гг. При этом надо иметь в виду, что наряду с советами существовали исполнительные органы советов, называвшиеся исполкомами, и реально часто оказывалось, что фактическое управление городом и районами вершилось там, а депутаты зачастую играли лишь второстепенную, или в ряде случаев даже декоративную роль. Сошлюсь на ряд примеров. Наверное, немногие сегодня помнят, что свою кипучую деятельность Юрий Лужков начинал именно в качестве председателя Мосгорисполкома. Еще в 1987 г. Ельцин, который был тогда первым секретарем Московского горкома партии назначил Лужкова первым заместителем председателя Мосгорисполкома. В апреле 1990 перед первой сессией новоизбранного демократического Моссовета последний коммунистический председатель исполкома Валерий Сайкин подал в отставку, и Лужков был назначен исполняющим обязанности председателя, а на первой сессии утвержден полноправным председателем Мосгорисполкома.  6 июня 1992 г. Лужков был назначен мэром согласно указу Ельцина.

В Севастопольском райсовете ситуация складывалась несколько иначе, но в чем-то похоже. Алексей Брячихин, последний первый секретарь Севастопольского райкома КПСС, стал сначала председателем Севастопольского райсовета, а после городской реформы и создания мэрии и новой городской структуры  возглавил  Западную префектуру Москвы.

Я имею в виду, что в обоих случаях, а так же в ряде других люди, еще в коммунистическое время реально связанные с властью, и после распада СССР оставались на плаву.

Действительно, достаточно быстро выяснилось, что наличие исполкомов и собственно советов в городе создает серьезные проблемы для управления, поскольку, несмотря на все права, которыми по закону были наделены  cоветы и депутаты, исполнительная власть раз за разом фактически уходила из-под депутатского контроля. Мне известен только один случай в райсовете, когда его председателю удалось эффективно решить эту проблему. Я имею в виду Черемушкинский райсовет, возглавлявшийся Сергеем Пыхтиным, имевшим до избрания его депутатом большой опыт организационной профсоюзной работы. Пыхтин предложил изящное решение для устранения двоевластия на районном уровне. Он просто упразднил райисполком и передал все его полномочия депутатам и райсовету. Насколько мне известно, этот райсовет работал очень успешно вплоть до своего окончательного роспуска.

На московском уровне события однако развивались иначе.  Председатель Моссовета Гавриил Попов предложил реформировать городскую структуру и вместо Мосгорисполкома создать городскую мэрию. Должность мэра была одобрена  на московском референдуме 17 марта 1991 г., и 12 июня 1991 Гавриил Попов был избранпервым мэром Москвы в результате всенародных городских выборов. Вслед за этим в Москве была проведена административная реформа: город был разделен на 10 округов (префектур) и 125 муниципальных округов (районов). Мэр не зависел больше от Моссовета, на бумаге по-прежнему обладавшего широкими полномочиями на городском уровне. Полномочия мэра и Моссовета в период до роспуска последнего так и не были согласованы. Еще больший дисбаланс существовал между районными советами и префектурами и муниципальными округами. В соответствии с действиями  и решениями мэрии префектуры и муниципальные округа подчинялись только ей, а контроль за их деятельностью со стороны депутатов, представлявших интересы жителей, постепенно становился иллюзорным. Попытки выйти из правового тупика безусловно были. Моссовет предложил распределить депутатов старых районов по вновь созданным муниципальным округам. В принципе в перспективе это дало бы возможность в будущем проводить выборы в этих округах и создать полноправные муниципальные советы, которые бы обладали аналогичными правами со старыми районными советами. Я думаю, если бы конституционный кризис конца сентября – начала октября 1993 не произошел, скорее всего история местного самоуправления в Москве двинулась бы по этому пути.

Однако не избранный к тому моменту Лужков, назначенный мэром указом Ельцина, меньше всего был заинтересован в развитии внутримосковской демократии. На мой взгляд, он целенаправленно воспользовался конфликтом президента Ельцина с Верховным Советом РФ и попросил после разгона последнего  подписать президента  7 октября 1993 г. указ №1594  «О прекращении полномочий Московского городского Совета народных депутатов, Зеленоградского городского Совета народных депутатов, районных Советов народных депутатов, поселковых и сельского Советов народных депутатов в г. Москве».

В конце 1993 г. Моссовет заменила небольшая по составу (всего 35 депутатов для огромного мегаполиса) Московская дума с ограниченными правами, а депутатские собрания в районах Москвы на длительное время перестали существовать, выбранный населением мэр вновь появился в городе только летом 1996 г.

Очевидно, что слом городской демократии в столице в октябре 1993-го был напрямую связан с конфликтом Верховного совета РФ и президента Ельцина. Москвичи оказались заложниками борьбы двух ветвей российской власти. Диктатура одного мэра (Лужкова) была установлена в городе вплоть до конца сентября 2010 г., а Московская дума стала карманной и полностью зависимой от мэрии.  Сравнительно редко вспоминают, как и почему это произошло, хотя до сих пор живо большинство участников тех событий, в том числе депутатов советов Москвы всех уровней. После октябрьских событий 1993 они, как правило, не смогли вписаться в новую политическую реальность.

 

Забытый октябрь? Россия в 1993 году. Международная конференция, Париж, 18-19/11/2013

Afisha_Kavkaz_03Un octobre oublié? La Russie en 1993 – Voir le programme en français.

Программа международной конфереции, 18-19 ноября 2013 г. Париж, Ул Жакоб 56, CERI

Скачать программу Забытый октябрь программа RU

 

Понедельник, 18 ноября

 9.00 Регистрация участников и кофе.

9:30-10:00: Вступительное слово

Кристиан Лекен, директор CERI

Амандин Регамэ, CERCEC / Университет Париж I

Кароль Сигман, Центр франко-российских исследовний  в Москве / Институт социальных и политических наук  (ISP)

 

10:00-12:30: Октябрь 1993 года – переворот в россиийской истории

Модератор: Mишель Добри, Университет Париж I, Кароль Сигман, CEFR/ISP

Сергей Журавлёв, Институт российской истории РАН, «Исследования событий осени 1993 года: источники, направления и перспективы»

Рудольф Пихоя, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, «Политико-конституционный кризис и ликвидация советской власти в России»

Алексей Берелович, Университет Париж IV, «Почему дворцовый и государственный переворот были названы путчем, 1991-1993 гг.»

Грэм Жилл, Университет Сиднея (Австралия), «Октябрь 1993 года: попытка осмысления» (текст)

12:30-14:00 : Обед

 

14:00-16:00: Конституционные и экономические аспекты кризиса

Модераторы: Каролин Дюфи, Институт политических наук г. Бордо, Олеся Кирчик, Высшая школа экономики, Москва

Ив Злотовски, старший экономист, Coface (Париж), «Институциональные реформы против макроэкономической стабилизации: проблематичный переход в России» (текст фр)

Александр Шубин, Институт всемирной истории РАН, «Конституционное совещание 1993 года: впечатления участника» (текст)

Ан Газье, Университет Париж Нантер, «Конституционный суд России и события октября 1993 года» (текст фр.)

Иван Григорьев, ВШЭ, «Причины провала первого проекта конституционного правосудия в постсоветской России» (текст)

 16:00-16:30: Кофе-брейк

 

16:30-18:30: Порядок в столице, порядок в регионах

Модераторы: Жиль Фаварель-Гарриг, CERI / CNRS, Жером Эрто, IRISSO / Университет Париж Дофин

Анн Ле Уеру, Университет Париж Нантер, CRPM, CERCEC, «Полиция в октябре 1993 года: основополагающий момент постсоветского правопорядка?»

Михаил Рощин, Московский государственный лингвистический университет, «Забытый октябрь 1993 года и ликвидация местного самоуправления в Москве» (текст)

Михаил Рожанский, Центр независимых социальных исследований и образования, Иркутск, «Октябрь 1993 года: „огонь по регионам!‟» (текст)

Виктор Корб, независимый социолог, «Советы погибли. Да здравствует совок!» (текст)

 

Вторник, 19 ноября

 

9.00  Прием участников и кофе.

9:30-12:00: Октябрьские события: взгляд участников и свидетелей

Модераторы: Юлия Шукан, Университет Париж Нантер / ISP, Жан-Робер Равио, Университет Париж Нантер / CRPM

Ярослав Леонтьев, Московский  государственный университет / Мемориал, «Добровольная санитарная дружина имени Максимилиана Волошина» (текст)

Александр Черкасов, Правозащитный центр «Мемориал», «„Закрытый эфир‟: к вопросу об учете субъективного фактора в реконструкции событий „Малой Гражданской‟»

Сергей Мозговой, Российский НИИ культурного и природного наследия им. Д.С.Лихачёва, капитан первого ранга запаса, «Социально-политические корни и последствия государственного переворота 1993 года»

Брюно Эли, генерал, французский  военный атташе в Москве (1990-1993 гг.), «Увиденное у Останкино и Белого Дома» (текст фр)

12:00-13:30: Обед.

 

13:30-15:30: Средства массовой информации во время кризиса

Модераторы: Мари-Элен Мандрийон, Русская и советская иконотека CERCEC, Туря Гуаайбес, Университет Блэз Паскаль, Клермон-Ферран

Кристиан Фейгелсон, IRCAV / Университет Париж 3, “Октябрь 1993 г. в Москве в освещении СМИ”

Франсуаз Досэ, Университет Блэз Паскаль, Клермон-Ферран, «Быть журналистом в 1993 году, свобода с ограничениями»

Елена Струкова, Государственная публичная историческая библиотека России, «Цензура в периодической печати»

15:30-16:00: Кофе-брейк

 

16:00-18:00 : Рассказы об Октябре 1993 года: расследования и описания

Модераторы: Натали Муан, CERCEC, Мари-Клэр Лавабр, ISP

Ольга Трусевич, «Мемориал», «Статистика жертв штурма Белого Дома как аргумент политической дискуссии»

Амандин Регамэ, Университет Париж  I / CERCEC, «Снайпер на крыше: слухи Октября» (текст фр.)

Мария Зезина, РАНХиГС, «Политический кризис 1993 года в освещении школьных и вузовских учебников истории» (текст)

Дмитрий Асташкин, Новгородский государственный университет, «Память об октябре 1993 года в российской культуре» (текст)

 

18:00 -19:00: Круглый стол  

Модераторы: Мириам Дезер, Университет Париж IV, Марк Ферро, Высшая школа общественных наук

В рамках конференции будет представлена выставка «Москва-1993:четырнадцать дней осени», на основе материалов фондов Государственной публичной исторической библиотеки России, Международного Мемориала и Правозащитного центра «Мемориал». Русская и советская иконотека CERCEC представит видеомонтаж из передач российского телевидения (показ во время обеда в зале конференции)

Рабочие языки: французский, английский, русский. Предусмотрен русско-французский перевод.

Организаторы: Центр франко-российских исследований в Москве (CEFR), а также Центр изучения российского, кавказского и центрально-европейского пространств (CERCEC, Высшая школа общественных наук, Париж), Центр международных исследований (CERI, Парижский институт политических наук), Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС), Фонд «Дом наук о человеке» (FMSH, Париж), Институт российской истории РАН (ИРИ, Москва) и Университет Париж Нантер (Институт социальных и политических наук – ISP, Центр междисциплинарных исследований – CRPM, Совет диссертационных школ), Библиотека международной современной документации – BDIC), Лаборатория передовых знаний TEPSIS (программа «Инвестиции в будущее») и Министерство Высшего Образования и Науки Франции (программа Acces)

 

Table-ronde 18/10/2013: participants et témoins sur les événements-clés d’octobre 1993 à Moscou

 

On trouvera ci-dessous un compte rendu rapide de la table ronde du vendredi 18 octobre : « les moments-clés des événements d’octobre 1993 vu par les participants et les témoins ». Cette table ronde a eu lieu le deuxième jour de la conférence « La crise politico-constitutionnelle de l’automne 1993 : sources, interprétations, perspectives », organisées par le Centre d’Etudes Franco-russes de Moscou, l’Institut d’Histoire Russe de l’Académie des Sciences et l’Académie de l’Economie et de la fonction publique de Russie. La table ronde a été modérée par A. Berelowitch, S. Mironenko et R. Pikhoia. Résumé et notes A. Regamey1.

 

R. G. Pikhoia (RANKhiGS), en 1993 dirigeant du service des archives d’Etat, archiviste en chef de la Fédération de Russie.

En 1993 c’était la crise économique, certes, mais moins qu’en Ukraine par exemple : dès 1993 la croissance avait repris.

Quelle a été la réaction à l’Oukaze 1400 au sein du gouvernement ? Rien n’était clair. La position de Tchernomyrdin, alors premier ministre, était : ça ne nous concerne pas, notre affaire c’est de gérer l’économie. On oublie dans les discussions actuelles deux hommes clés, V.F Erin2 et D.A Volkogonov3.

Les affrontements du samedi 2 octobre sur la place de Smolensk étaient préparés, des pneus avaient amenés spécialement pour les brûler. Lors de la séance du gouvernement après les événements du 2 octobre, Tchernomyrdine était absolument furieux, il était en rage, de savoir qu’on tirait dans le centre de Moscou, « ces salauds ont mis le pays au bord du gouffre », disait-il. Il ne restait plus rien de l’ancien Tchernomyrdine. Quand Iliumzhinov et Aushev4 sont venus demander d’arrêter de tirer, il leur a répondu que «tant que ces salauds n’arrêteront pas, on arrêtera pas de tirer ».

Après le 4 octobre, quand je me suis rendu à la Maison Blanche5 – l’impression était terrible, c’était une vraie saloperie (oshushenie merzopaksotnoe, nastroenie otvratitelnoe). Autour de la Maison Blanche, il y avait l’odeur de la guerre ; l’odeur de la poudre. Et l’impression que toutes les parties étaient responsables.

Ensuite, avant le référendum et les élections de décembre, il y a eu une pause de quelques mois pendant laquelle le Président a pris quelques décisions importantes. Nous lui avons présenté un nouvel emblème pour la Russie : l’aigle. Je vais le voir, il me demande pourquoi il a deux têtes, ce qu’il a dans les pattes, et pourquoi trois couronnes. Alors j’ai dit la première chose qui me passait par la tête : ce sont les trois pouvoirs, et la grande, c’est le pouvoir judiciaire….

 

Vadim Damie, en 1993 – chercheur à l’Institut d’histoire universel, membre de l’IREAN (initiative des anarchistes révolutionnaires), membre de la brigade sanitaire Maksimilian Voloshin.

Comment la société, ou une petite partie, la gauche radicale, démocratique, non communiste, a perçu les événements ? Le 21 septembre a été perçu comme un coup d’Etat de Eltsine. Rappelons la situation de la population : avec la libéralisation des prix, ceux-ci avaient été multipliés par plusieurs milliers, alors que les salaires n’avaient été multipliés que par 150 seulement. Loin de nous l’idée de dénoncer un complot international ; on remarquait cependant, dans les milieux de la gauche non-communiste, que Gaïdar était revenu au gouvernement en septembre ; quant aux missions du FMI – le FMI ne dictait certainement pas les réformes, mais leur visites montraient bien dans quel sens le gouvernement voulait aller.

A l’époque, ceux qui soutenaient Eltsine avançaient le slogan « Boris ty prav » – « Boris, tu as raison »; nous, nous le déformions en  « Boris ty ultra prav » (Boris tu as ultra raison / tu es ultra à droite) et nous appelions les réformes « deformy ».

Nous condamnions le coup d’Etat mais ne pouvions non plus nous identifier au Soviet Suprême. Nous voyions le conflit comme une lutte entre deux cliques, autour de la privatisation et du partage de la propriété. De plus, il y avait des nationalistes et des fascistes autour du Soviet Suprême, et celui-ci n’a pas voulu s’en désolidariser, les désavouer clairement, alors qu’on leur a demandé plusieurs fois. Avec Markelov6 et les Sociaux-démocrates de gauche, nous avons rédigé un appel au Soviet Suprême, les appelant en particulier à quitter Moscou pour aller dans les régions, et depuis là-bas, bloquer Moscou, pas forcément militairement, mais au moins économiquement. Mais le Soviet Suprême n’a pas adhéré à nos idées. On leur a demandé aussi plusieurs fois de condamner les fascistes – sans résultats.

On savait qu’il y avait des armes autour de la Maison Blanche : mais les anars et les socialistes qui étaient venus construire les barricades n’en avaient pas reçu ; les armes ont été donnés aux Barkashovtsy7, aux Cosaques, à certains partisans d’Anpilov et de son parti Trudovaia Rossia. Il y a eu des affrontements entre les fachos et les anars/ la gauche (comme il y en avait souvent à l’époque à côté du musée Lénine ). Lors d’un affrontement, un anar a été livré par les Barkachovtsy à la police. Le même sort a été réservé à des anars biélorusses qui étaient venus voir ce qui se passait.

J’ai vu moi-même des tracts « Non à Eltsine » qui étaient barrés, avec l’inscription par-dessus : « Si on dit non à Eltsine, on dit oui à la Tchétchénie » – suggestion qu’il y avait les Tchétchènes derrière le Soviet Suprême et R. Khasboulatov. On a ramassé aussi beaucoup de tracts antisémites le 3 octobre.

Qu’est-ce que la brigade sanitaire ? On voulait démontrer l’existence d’une troisième force, montrer aussi notre position humaniste, on avait un drapeau avec une croix rouge, il y avait beaucoup d’anars, de gens de gauche, de défenseurs des droits de l’homme. Le 3 octobre, on a avancé comme on a pu, on a essayé d’aider les blessés, on les a aidé ; les balles sifflaient, et pas qu’un peu, je ne sais pas qui tirait mais ça tirait ! La mairie a été prise d’assaut. J’ai vu des camions avec le drapeau impérial, cela ne m’a pas plu. L’impression était bizarre : d’un côté, une insurrection populaire ; de l’autre, des slogans très bizarres. L’impression que le Soviet Suprême allait gagner, mais que cela ne donnerait rien de bon. Alors je suis rentré chez moi. Une fois chez moi, en regardant CNN, j’ai appris ce qui se passait autour d’Ostankino, la brigade sanitaire est partie là-bas.

Il y avait à l’époque à Moscou deux groupes anarchistes, qui ont essayé de faire des tracts. Nous, on n’a pas réussi, on avait un texte mais juste à ce moment s’est cassé la vieille ronéo offerte par des Polonais anti-Jaruzelski à la fin des années 80 ; l’autre organisation, le KAS-KOR, a pu imprimer quelques tracts, demandant entre autres la réélection simultanée du Président et du Parlement – même si c’était un peu bizarre comme demande pour des anarchistes, mais bon…

 

A. I Muzykanstki, en 1993 adjoint au maire de Moscou, préfet de l’arrondissement central.

Au début des années 1990, les Soviets de quartiers n’avaient aucune activité, les députés faisaient peine à voir, ils n’arrivaient pas à prendre des décisions, cela ressemblait au Soviet de Petrograd en mars-avril 1917 tel que les décrit Solzhenitsyne. En 1990, la situation économique et sociale était très difficile, crise du tabac, vodka sur talons de rationnement. Au Mossovet, avec un tiers pour Eltsine et un tiers pour les Communistes, on arrivait plus ou moins à travailler.

Quant aux Soviets de quartiers, certains travaillaient avec la Mairie, d’autres étaient systématiquement contre ; parmi eux, le Soviet du quartier de Krasnaya Presnia, qui prétendait instaurer sa souveraineté sur son territoire et ses ressources ; cela entrainait des conflits : un appartement attribué par la Mairie de Moscou à quelqu’un était attribué à quelqu’un d’autre par ce Soviet de quartier.

En juin 1991, il y a eu de nouvelles élections à la Mairie, en même temps que les élections présidentielles, Popov a été élu, avec Louzhkov comme adjoint. La confrontation et les crises ont continué. Il y avait 13 quartiers et 13 comités exécutifs et soviets de quartiers – tout ça parce qu’à l’époque soviétique on avait découpé les choses de telle manière que les secrétaires de parti de ces quartiers n’aient pas trop de pouvoir. On tente alors de mettre en place 10 préfectures – la question des divisions administratives devait être réglées, et cela s’est passé en même temps que la crise centrale.

Le 2 octobre, l’Arbat fêtait ses 500 ans, grande fête populaire d’un côté, avec plusieurs podiums, des spectacles, et au bout de l’Arbat (place de Smolensk, devant le MAE) des affrontements, qui ont commencé de manière inattendue entre des manifestants et la police. Les affrontements ont été violents, à coup d’armatures et de barres ramassées sur un chantier proche ; et pendant ce temps-là, à l’autre bout de l’Arbat, grande réception à l’hôtel Prague, on prononçait toast sur toast. Tout était très confus (nerazberikhi bylo mnogo), « on me dit que Eltsine est arrivé, je sors le rencontrer, on me dit qu’il est parti, arrive ensuite la garde de Eltsine, sur les dents, qui cherche le président… »

Le dimanche 3 octobre, vers 3-4 h de l’après-midi, quand il se rend depuis le quartier de Tcheremushki au centre, il ne voit pas de police dans la rue ; ce n’est qu’ensuite, en lisant les extraits de transmissions radio, qu’il a compris pourquoi : on y entend les ordres donnés à la police de revenir dans leurs commissariats. La foule arrive à franchir les cordons et se retrouve devant la Maison Blanche. Vassiliev, commandant de la Sofrinskaia brigda, déclare qu’il passe du côté du Soviet Suprême. Rutskoi le félicite, et appelle à prendre la mairie

A. Braginski, membre du gouvernement de Moscou, était de garde ce jour-là. Il descend pour comprendre ce qui se passe, et le chef de la police en place lui annonce qu’ils partent, qu’ils évacuent le bâtiment. Braginski monte prévenir  son assistant, et quand il redescend c’est trop tard : la police est déjà partie, il est reconnu par la foule, fait prisonnier, et enfermé dans une cave du Soviet Suprême, dont il n’est sorti que le matin du 4 aout. Il a été battu, très violemment, trois fois on l’a emmené pour un simulacre d’exécution. Il est mort peu de temps après d’une tumeur au cerveau.

Le 3 octobre au soir, Muzykantski était au Mossovet : à 19h, toutes les chaines diffusant depuis Ostankino se sont éteintes. Dans les autres préfectures, dans les autres quartiers en revanche, tout était calme.

Une des conséquences de la crise de 1993 est le renforcement du pouvoir du maire de Moscou, alors que le Mossovet n’a plus qu’un rôle décoratif.

 

Pavel Kudiukin, jusqu’en mars 1993 adjoint au ministre du Travail, parti social-démocrate

On continue à faire des grands gestes et à montrer les poings dans les discussions autour de 1993. C’est plus simple pour moi, car à l’époque j’essayais de définir une troisième position. Nous avions repéré au sein du pouvoir exécutif des tendances pinochetistes, la démocratie était comprise comme « le pouvoir du principal démocrate » ; c’est en raison des tendances autoritaires et bureaucratiques au sein du gouvernement que mon parti décide de quitter le gouvernement.

Un appel est lancé « arrêtons Boris Bonaparte » – le coup d’Etat qui s’approchait était évident. Mais ce n’était pas Brumaire, c’était Thermidor. On a laissé passer à l’époque la chance de créer un nouvel Etat démocratique. C’était un coup d’Etat, on ne peut pas l’appeler autrement, mais l’autre côté ne suscitait pas non plus de sentiments positifs. On comprenait bien qu’avec nos faibles forces, la troisième force serait quelque chose d’abstrait.

Pour Kudiukin, la Constitution actuelle n’a pas vraiment été adoptée : en effet en 1993 lorsque le référendum sur la Constitution a été organisé, la loi soviétique sur le référendum était encore en vigueur : elle prévoyait un vote à la majorité des électeurs inscrits, une disposition qui n’a pas été respectée.

A la question de « où était-il, lui et les membres de son parti », en octobre, il répond qu’un des membres de sa fraction, Markelov était dans la brigade sanitaire, une partie était dans le Soviet de Krasnaya Presnia ; lui-même était malade. B Kagarlitski, A. Segal ont été frappés par police.

 

Gleb Pavlovski, en 1993- journaliste, politologue

On ne va pas réussir ni à modifier nos souvenirs, ni à les concilier. Pas mal de temps est passé, et il n’y a rien de honteux à reconnaître que nous étions alors de bords différents. Le 2 octobre, G. Pavlovski se promenait sur l’Arbat avec sa femme et ses enfants, mais quand ça a commencé à chauffer, il a renvoyé sa famille à la maison et s’est mis avec plaisir à construire les barricades. Il détestait Eltsine à l’époque, et considérait que le Soviet Suprême n’était pas sympathique, mais pas dangereux non plus : il ne croyait pas que le Soviet Suprême puisse avoir un pouvoir suffisant pour menacer le pouvoir exécutif.

Il n’y avait pas vraiment de « dualité des pouvoirs » (dvoevlastie) à l’époque, pas non plus d’ailleurs de pouvoir central, mais plutôt un grand nombre de niveaux de pouvoir, les vraies décisions n’étaient pas prises au centre. La « dualité des pouvoirs » était une sorte de show, qui cachait une certaine faiblesse du Soviet Suprême.

Lors de la manifestation du 3 octobre, l’atmosphère à Moscou était hystérique. En même temps, on entendait comme un refrain : « ne touchez pas les kiosques !». Tout a été vandalisé, mais les kiosques n’ont pas été touchés.

Ce qui nous manque dans les descriptions faites actuellement, ce sont les gens dans la rue, on les décrit toujours comme une masse, envoyée d’un côté, de l’autre. En fait, ce n’est pas vrai. Aujourd’hui on se rappelle des généraux et autres policiers, mais pas de ces gens-là.

De tous les côtés, il y avait sans arrêt des initiatives, des propositions. Iliumzhinov est certainement un intrigant, mais il était au centre d’un débat relativement compliqué. Il existait des alternatives, et l’Eglise orthodoxe a effectivement tenté de faire quelque chose.

Après la crise, Pavlovski s’attendait à ce que les détenus8 soient au centre de la mobilisation, qu’un mouvement de soutien se crée. En fait non : tous se sont renfermés sur eux-mêmes, aucun lien « horizontal » n’a été créé. Aujourd’hui, on passe notre temps à se justifier ou à accuser, et on n’a pas le temps de se souvenir.

Plusieurs questions restent en suspens. Il y avait vraiment des snipers : qui étaient-ils, où sont-ils passés ? La moins plausible des hypothèses est qu’ils avaient des liens avec le Soviet Suprême. En fait, on ne sait toujours rien. Il ne croit pas à la version des snipers tirant de l’ambassade américaine, mails il reste une grande sphère de « secrets artificiels ». Après tout, personne n’empêche d’analyser, il y a une masse énorme de documentation – mais pas de tentative d’enquête.

 

V. Aksiuchits, en 1993- député au Soviet Suprême. (voir son analyse et ses souvenirs dans un texte qu’il nous a communiqué)

Ce qui s’est passé à l’automne 1993 était un coup d’Etat. L’entourage du président était formé de la nomenklatura de la capitale, des structures du capital commercial et financier, de la bourgeoisie comprador. Certes, il y avait bien sûr des gens corrompus du côté des députés– mais moins. Le président avait aussi le soutien des boeviki (groupes armés) et des structures criminelles. Le conflit portait sur la privatisation, dans cette privatisation, il y a eu tromperie sur les procédures.

A la demande faite par le modérateur de se concentrer sur ce qui s’est passé pendant les journées d’octobre, V. Aksiuchits répond : ce qui s’est passé. On l’a bien vu à la télévision ! On se demande qui étaient les hommes en civils sur les tanks. Et les snipers, qui les a cachés ? Le Soviet Suprême ne le pouvait pas, c’était donc le pouvoir exécutif

Il y avait beaucoup d’opinions différentes au sein du Soviet Suprême, on discutait, mais on était uni par une même opposition au pouvoir du Président. Autour de la Maison Blanche, il y avait des jeunes, des organisations patriotiques, des couches défavorisées, des représentants des organisations communistes, de différentes nuances. Les plus visibles étaient ceux d’Anpilov, ils jouaient le rôle de provocateurs, c’est à cause d’eux qu’on nous appelait « communo-fascistes ».

La foule s’est conduite plutôt calmement, ils n’ont rien saccagé. L’armée et les structures de force restent neutres jusqu’à la fin, Grachev9 a eu du mal à «gratter » suffisamment de monde pour attaquer ; on a fait venir des OMON, on les a gonflés à bloc, à coup de vodka et de slogan « les Russes – en avant », on leur a dit qu’il y avait des Juifs et des Caucasiens à la Maison Blanche.

Aksiuchits est rentré un soir chez lui pour dormir : quand il revient, la Maison Blanche est encerclée de fil de fer barbelé. Devant le Soviet de Krasnaya Presnia, il voit des mecs en camouflage sortir des buissons, et il les suit jusqu’au cabinet du président du soviet d’alors, Krasnov. Celui-ci explique que les hommes en camouflage sont Barkachovtsy, qui exigent qu’il ordonne à la police de leur donner des armes ; Krasnov refuse car il n’en a pas le pouvoir, et surtout car la police était restée neutre.

Aksiuchits évoque un dernier épisode : alors que les OMON deviennent de plus en plus agressifs, il monte sur un camion d’arrosage, demande à la foule de lui apporter un mégaphone et, pendant 8 heures sous la pluie, parle sans arrêt, avec les gens autour et les OMON, appelant au calme. De la nourriture et des médicaments ont réussi à passer. Ensuite sont arrivés des voitures avec des hommes armés plus brutal, puis on l’a fait descendre du camion où il était monté. Il a essayé toujours de jouer un rôle d’apaisement, c’est le côté présidentiel qui a initié la tension, qui était agressif.

Question : vous avez dit que l’armée hésitait, comment le saviez-vous ? On avait envoyé des députés dans les différentes unités militaires ; une vingtaine de militaires sont morts quand les différentes structures ont commencé à se tirer les unes sur les autres. Ils n’ont pas envoyé l’armée en fait, seulement quelques tanks, mais on sait qu’ils ont eu beaucoup de mal à trouver les soldats.

Question sur le rôle de l’Eglise et des prêtres à l’intérieur de la Maison Blanche. Il y avait un prêtre, le père Aleksei, député et membre de la Commission sur la liberté de religion : lui a été présent du début à la fin, les gens venaient en permanence se confesser, et avant l’attaque une dizaine de personnes ont demandé à être baptisées. Il y avait aussi le père Nikon, lui n’était pas un député, il a demandé sa bénédiction au Patriarche pour  venir, et il racontait en permanence ce qui se passait à l’intérieur – c’est sans doute ce qui a poussé Eglise à se lancer  comme intermédiaire dans les négociations.

Question sur les négociations menées pour obtenir un soutien militaire. Il n’a pas participé lui-même aux négociations avec les militaires, mais de toute façon les négociations ne visaient pas à obtenir un soutien des militaires ou à les faire venir, il fallait simplement savoir s’ils allaient ou non soutenir Eltsine ; il sait également qu’Achalov (nommé ministre de la Défense par le Soviet Supreme) a refusé le soutien de groupes militaires pourtant bien entraînés venus d’Ossétie.

 

Ilia Konstantinov – en 1993 député du Soviet Suprême

J’étais à l’époque co-président du Front de Salut National (FNS), après octobre j’ai été détenu à Lefortovo, vous avez devant vous ceux que tous les journaux appelaient « le monstre brun-rouge ». Je ne vais pas développer ici une analyse des événements avant septembre 1993, mais seulement mentionner quelques éléments qui me semblent importants

Nous savions qu’il y aurait un coup d’Etat ; on m’a prévenu plusieurs fois ; il n’y avait pas de muraille imperméable entre les partisans du Président et du Parlement, on était tous députés et on avait des relations entre nous. Depuis le printemps, plusieurs amis ayant des contacts dans l’entourage de Eltsine m’avaient prévenu qu’à la fin de l’été ou au début de l’automne, il y aurait dissolution et usage de la force ; j’avais reçu cette information des députés ou des services spéciaux.

Au printemps 1993, Boris Nemtsov, qui était à l’époque gouverneur de Nizhni-Novgorod, un proche du Président, est venu me voir, m’a demandé de fermer la porte et m’a dit plus ou moins : « Ilia, tu sais que ça va mal finir, la décision de dissoudre le Soviet Suprême et le Congrès a été prise déjà par le Batia ».10. Je lui ai dit : « un député russe, ce n’est pas comme un député de l’URSS » ; le congrès de l’URSS avait été dissous facilement, à part Alksnis qui avait protesté, les députés avaient ramassé leurs petites affaires et étaient parti privatiser l’espace immense de notre patrie. Je lui ai dit qu’on n’allait pas se laisser faire, qu’il y aurait du sang. « Je sais », a dit Nemstov, « nous vous aplatirons à coup de tanks (my rasskataem vas tankami)», puis il a ajouté « Ilia, tu es un homme intelligent, à quoi bon tout ça, va voir le Batia. Quand tout ça commencera, on ne te demande qu’une chose, tu peux écrire, protester, mais ne fais pas sortir les gens dans la rue. Tu pourras te représenter aux élections, tu peux même devenir gouverneur ».

Le coup d’Etat avait été préparé bien avant ; on comprenait que l’affrontement était inévitable, on avait peu de ressources, essentiellement sociales et politiques. On a mené une agitation dans l’armée et les services spéciaux, mais on excluait la possibilité d’affrontements armés. On comptait sur le soutien de la population, mais on ne pouvait pas vraiment croire que la partie du président se laisserait aller à utiliser les armes contre les Moscovites.

Après l’adoption de l’Oukaze 1400, les partisans du Soviet Suprême se sont réunis autour de la Maison Blanche, il y avait gens très différents, et il n’y avait pas de « face control », on ne pouvait pas faire le tri, dire tu nous plais, toi tu nous plais pas. Nous n’étions pas libres de changer cette situation, et le fait qu’il y ait des Barkachovsty… on ne pouvait pas les faire partir.

On pouvait sortir du Soviet Suprême, en utilisant les souterrains, avec des spécialiste de la Moscou souterraine, je sortais facilement et là où je voulais. Mais pour les gens qui n’avaient pas ces cartes et pas de spécialistes, ce n’était pas si facile.

Autour de la Maison Blanche, nos partisans étaient poursuivis de plus en plus violemment. V. Alksnis s’est fait casser la figure. Et on ne tapait pas pour rire (bili ne po detski), beaucoup plus durement qu’on ne frappe actuellement. Quand on me parle de la « dispersion violente » de la manifestation du 6 mai 2012, place Bolotnaya, ça me fait sourire, et j’y étais, je sais de quoi je parle.

Un des moments clés a été le 2 octobre 1993 l’affrontement sur la place de Smolensk, avec usage de balles en caoutchouc pour disperser la manifestation ; il y avait des pierres, des bâtons, des barres de fer, des blessés des deux côtés. Ce jour-là, j’ai réussi à me mettre d’accord avec un représentant du MVD (ministère de l’Intérieur) pour qu’on se disperse, que chacun recule, on a emmené les opposants à Eltsine loin de l’affrontement.

Le 3 octobre 1993, il y avait un meeting prévu sur la place Kaluzhskaia, au métro Oktiabrskaia, un meeting de Trudovaia Rossia (le parti d’Anpilov), que l’on soutenait. L’action était fixée à deux heures, on a appris que la mairie l’avait interdite, et quand on est arrivé, il n’y avait pas d’organisateurs les premières arrestations commençaient. J’ai décidé d’essayer d’emmener les gens, par la Leninski prospekt jusqu’à la place Gagarine, pour éviter un massacre, parce que je me rappelais les événements de la veille. J’avais un mégaphone, j’ai organisé une colonne de manifestants en direction de la place Gagarine, ça n’était pas bloqué. Il y avait Urazhtsov, de l’organisation Shchit (bouclier), je me suis mis d’accord pour qu’il emmène les gens, et moi je suis passé de l’autre côté de la place pour diffuser l’information – et quand je reviens, je vois que la colonne est partie dans le sens inverse, en direction des cordons de police, avec en tête plusieurs députés, dont Urazhstev. J’ai essayé de les arrêter, mais Urazhtsev m’a envoyé promener, selon lui c’était déjà trop tard, on ne pouvait plus les arrêter. Les premiers cordons de la police ont reculé, ils avaient certainement des ordres, ils ont reculé de manière organisée, personne ne les a touché. Il y avait un autre cordon au milieu du pont, là il y a eu des affrontements. Pourquoi a-t-on laissé la colonne arriver jusqu’au milieu du pont, il y a une provocation, c’est certain, même si on ne sait pas de qui. La police a commencé à tirer quand les cordons de police ont été brisés. Au niveau de la mairie, j’ai vu des gens tirer, des blessés.

Question sur le fait qu’il y avait plusieurs groupes armés, Achalov, des cosaques – n’y a-t-il pas eu tentative de les unifier ? En effet, il y avait plusieurs états-majors à la Maison Blanche, plusieurs forces. Celui qui avait le plus de possibilité de contrôler tout ça, cétait Khasboulatov. C’est lui qui contrôlait l’appareil, même si Rutskoi était président. Rutskoi a aussi essayer de créer son propre état-major, il a pris des décisions vers la fin, le 3 et 4 octobre, en particulier l’appel à aller à Ostankino. Khasboulatov dit qu’il n’était pas d’accord avec cet appel, mais je ne peux pas le confirmer. Quelques décisions ont été prises par Rustkoi personnellement. Quand j’ai essayé de faire sortir les gens de la Maison Blanche, Rutskoi m’a dit que tout était sous contrôle, qu’il avait mené des négociations et que l’armée le soutenait. Il y avait d’autres groupes, les Barkachovtsy étaient indépendants, même si formellement ils étaient soumis à Achkalov (ministre de la Défense du Soviet Suprême) et à Rustkoi – en fait ils étaient soumis à Barkachov. Et d’ailleurs ils sont partis dans la nuit du 3 au 4 octobre.

Question des liens du Front de Salut National (FNS) avec l’organisation d’extrême droite Rossiskoe Natsionalnoe Edinstvo ? Il n’y avait pratiquement aucun contact avec le RNE, les relations étaient conflictuelles, on avait des contacts avec Trudovaia Rossia et Anpilov, on faisait des actions avec eux, mais avec le RNE.

Question : comment est-ce que vous avez pris en compte la sécurité des citoyens ? En ce qui concerne le Front de Salut National en tant qu’organisation, elle a pris sa dernière décision le 21 septembre, ensuite il n’y a pas eu de réunion. En ce qui concerne la sécurité, j’ai demandé à Rutskoi de faire sortir les gens de la Maison Blanche.

Question de S.N Krasavchenko (cf infra)  sur un centre situé au 5ème ou 6ème étage où les communistes et l’opposition à Eltsine (par ex. l’Union des officiers de Terekhov) se préparaient à un affrontement, avec le soutien d’Etats étrangers.  Réponse : je n’étais pas membre de ce centre, je ne vais pas inventer, je n’en ai entendu parler que par des rumeurs.

 

S. M Mironenko, directeur du Garf (Archives d’Etat de la Fédération de Russie) : intervention sur le travail qu’a mené le GARF pour récupérer les archives de la Maison Blanche.

Quand on est arrivé, il y avait des feuilles partout. On a organisé le ramassage méthodique de toutes les feuilles qui étaient au Soviet Suprême, cabinet par cabinet, dans certains cas nous étions avec les représentants du KGB et de la prokuratura. On a gardé toutes les originaux et les matériaux préparatoires (ce qu’on ne garde pas d’habitude dans les archives), le travail a pris cinq ans, il y a 14 000 pages et 15 opisi – ces inventaires sont très faciles à utiliser, les documents sont classés par Congrès, commissions, sessions, présidium du Soviet Suprême, comités, etc. etc… . Dans la mesure où des obus sont tombés sur les deux derniers étages – les matériaux des comités ont été détruits ; mais heureusement, on a un Etat bureaucratique : des copies avaient été envoyées partout, et une grande partie des copies ont été retrouvées.

Ces documents portent sur la période de 1990 au 4 octobre 1993 – les derniers documents ont été récupérés dans le cabinet de Khasboulatov, en même temps que quelques objets, par exemple les bougies avec lesquelles ils s’éclairaient.

Mironenko appelle chacune des parties à se souvenir de tout ce qui a été fait. Il évoque les listes de personnes à arrêter, les formulaires en blanc avec la signature de Rutskoi, où on aurait pu simplement ajouter tous ceux qui auraient pu être arrêtés. Il appelle à utiliser les archives, les documents gardant le souvenir des actions des différents acteurs ; il y a par exemple les sténogrammes des négociations au sein du monastère.

Question : quand les archives du pouvoir exécutif seront-elles disponibles ?– En principe après 30 ans ; le GARF a reçu des documents des archives présidentielles, ainsi que des archives du gouvernement datant de 1993, mais elles ne sont pas déclassifiées.

V. Aksiuchits pose une question sur l’existence dans le camp de l’exécutif de listes de personnes à arrêter – Nemtsov lui ayant dit qu’il était sur ces listes. Mironenko n’a pas d’informations là-dessus.

Question : Khasbulatov a dit qu’avant l’assaut contre la MB il y avait des millions de dollars – les archives de la comptabilité  peuvent-elles permettre de l’établir ? Il faudrait consulter les archives du département financier et administratif. Quant aux dollars, on a parfois trouvé des cachettes personnelles, 100, 200 dollars cachés dans des livres, mais peu, un maximum de 400 dollars en tout.

Question sur le tri effectué : Lorsqu’il existe des exemplaires en double, la règle veut qu’ils ne soient conservés; toutes les personnes qui se sont adressées au GARF pour récupérer leurs documents personnels ont pu le faire ; en principe ceux qui ont pas été réclamés ont été conservés, mais il y a peut-être des exceptions, certaines choses ont pu être jetées (les petites notes manuscrites – cela dépend aussi de la qualification des archivistes et leur capacité à discerner ce qu’il convient de garder.) R. Pikhoia note que le fait même que les docs aient été trouvés dans tel ou tel cabinet fixait déjà la provenance des documents.

 

A. V Shubin, historien, en 1993 membre de la Conférence Constitutionnelle, co-président du parti vert

Je veux intervenir ici plus comme un historien, surtout qu’à l’époque déjà, j’ai agi comme ça, en concurrence avec nos archivistes, j’ai piqué des documents… Mais ce qui m’intéressait, ce n’était pas les documents administratifs, je ne pensais pas que ça allait bruler, je m’intéressais au mouvement social. Le rôle des mouvements sociaux à l’époque était colossal. Pendant toute la période de la perestroïka, j’ai réuni un grand nombre de documents. Par exemple beaucoup de lettres adressées à Radio Parlament, il y avait des lettres pour et contre le Parlement.

J’étais à la Maison Blanche le 27 septembre, et je peux parler comme un « co-participant/ complice ». Ce qui a commencé en 1993 a un lien avec ce qui se passe en 2013. A l’époque, il s’agissait de processus révolutionnaire, on n’assistait pas seulement à un changement de système, mais aussi à une nouvelle légitimité. La révolution s’est terminée en 1993, les règles du jeu ont été établies.

L’essence de 1993 ce n’est pas seulement l’affrontement, mais la nouvelle constitution (voir son texte pour la conférence de Paris du 18-19 novembre) . A propos de la dynamique de la Conférence Constitutionnelle : d’abord, le parti du Président a adopté une approche très confrontationnelle – mais nous avons présenté des exigences – qui ont été acceptées. On a commencé à faire se rapprocher les Constitutions de de Rumiantsev et d’Alexeev. Il y avait une troisième force, les syndicats (le VTsSPS (ancien syndicat unique soviétique), la FNPR (fédération des nouveaux syndicats indépendants) et la Fédération des syndicats de Moscou). Les sujets de la Fédération (entités fédérées)  ont également joué un rôle, c’est sans doute grâce à eux qu’on a réussi à faire un certain nombre d’avancées ; un grand nombre d’articles ont été inclus, les deux projets ont été rapprochés.

Comment les gens voyaient ca à l’époque ? Tout le monde était pour des réformes, la question était d’y aller plus ou moins vite. En 1989, ce qui était important, c’était « tout le pouvoir aux Soviets », les usines, les ouvriers. En 1993, on était déjà à une autre étape, l’étape bourgeoise, c’est la bourgeoisie capitaliste qui a gagné. Il y a un mouvement « en arrière ».

L’historien Stankevich compare la Maison Blanche avec des Jacobins, qui défendaient les valeurs sociales, et Eltsine avec Thermidor. En fait, c’est le contraire. Eltsine était pour des changements encore plus profonds et radicaux, comme les Jacobins. Et la Maison Blanche était une coalition socialo-conservative, ils voulaient maintenir quelques éléments de l’Etat social, ils voulaient un gouvernement « social-liberal » et non « néoliberal ». Eltsine était thermidorien au point de vue politique, mais jacobin au point de vue économique. Ce n’est pas un 18 brumaire qu’il a réalisé : pour finir la révolution, il fallait finir de casser.

En 1993, on s’est éloigné de la société soviétique … mais en reculant : si maintenant on veut avancer, on va se heurter à des problèmes qui n’ont pas été réglés à l’époque – on espère que ces questions seront abordées avec humanité.

 

S. N Krasavchenko, en 1993 président du comité du Soviet Suprême pour les réformes économiques, puis directeur adjoint de l’administration du président.

Krasavchenko se souvient des menaces proférées contre lui le 2 octobre : « demain vous vous balancerez à un lampadaire » ; le deux octobre, c’était l’action d’une bande de pillards et de vandales. Ilia Konstantinov était membre de son Comité des réformes « jusqu’à son voyage en Ossétie du Sud » en août 91. Il remet en cause les faits apportés par Konstantinov, conteste le fait que le 2 octobre était une manifestation, car il n’y avait pas de slogans.

Il se demande ce que faisait cet état-major au 5 – 6ème étage de la Maison Blanche : ils ne faisaient pas de travail parlementaire, se préparaient seulement à un affrontement par la force. Les négociations au monastère Sviato-Danilosvki ont été volontairement interrompues par les négociateurs du Soviet Suprême, qui attendaient simplement que des forces armées non régulières viennent les soutenir. Il n’y avait pas de Moscovites autour de la Maison Blanche, c’étaient des forces qui venaient de partout.

La Constitution adoptée en décembre 1993 a permis de sortir de la crise.

 

Viktor Aksuchits

prend la parole pour dire qu’il comprend enfin de quoi on parle quand on évoque ce mystérieux « Etat-major »: c’est sans doute de son cabinet. Il avait reçu un cabinet pour son Union Chrétienne démocrate, mais avait déménagé dans un autre et laissé les communistes se réunir dans son cabinet parce qu’il était démocrate, et pensait que c’était normal que se crée un parti communiste en Russie, même si lui-même est anticommuniste. Ziuganov, un jour avant les tirs sur la Maison Blanche, avait appelé les communistes à la quitter. Ces organisations  ne préparaient pas une action violente, mais savaient qu’il y aurait crise et s’y préparaient, de manière pacifique.

 

S. N Krasavchenko – répond à une question de S. Zhuravlev sur les structures opérationnelles au sein de l’administration du Président, et entre autres d’un « état-major opérationnel » dont le Président suivait les conseils.

S’il y avait eu un état-major opérationnel, tout aurait sans doute été mieux organisé, et il n’y aurait pas eu de tirs amis entre policiers. Il y avait simplement un «  conseil d’experts », avec G. Bourboulis, G. Satarov, Sacha Livshits, des psychologues sociaux, des spécialistes qui pouvaient donner des conseils pour minimiser crise. Et il y avait aussi un groupe d’analyse qui donnait des conseils à Eltsine

 

Olga Trusevich, organisation Memorial, propose les souvenirs d’une « participante lambda », à l’époque bibliothécaire de la Bibliothèque historique. (voir le compte-rendu de son intervention en russe)

La première question à poser serait : comment une personne comme moi, qui soutenait Eltsine à 100% en 1991, s’est retrouvée en 1993 du côté du Soviet Suprême. En premier lieu, à cause de tout ce que j’entendais dans les journaux, l’apologie du président, l’autocensure des journalistes, le déséquilibre des informations, la propagande du Oui Oui Non Oui au moment du référendum d’avril 1993. J’ai voté Oui Oui Non Non (pas d’élection prématurée du Président ni du Soviet Suprême), j’étais énervée de la manière dont on me posait la question, certaines choses me plaisaient, d’autres non. Je suis presque sûre qu’ils ont bien compté les voix, à l’époque il n’y avait pas encore de culture de bourrage des urnes (…).

J’ai aussi aidé à faire des barricades, la police était très polie en 1990-91 – ensuite on a vu arriver les « cosmonautes » (forces anti-émeutes), ils n’étaient pas armés, mais avaient des matraques. Le Premier mai 1993, il y a eu les premiers affrontements, un policier a été écrasé entre deux camions, mais la télévision a complètement déformé les événements.

Comment dans cette atmosphère, imaginer faire une fête sur l’Arbat le 2 octobre ? A ce moment-là, ce n’était plus du tout le même public qu’en 91. Je suis passée autour de la Maison Blanche, j’ai récupéré des lettres à envoyer, mais je suis partie, car ce n’était pas des gens dont je me sentais proche.

Quand je suis partie avec la brigade sanitaire M. Voloshine, je pensais que j’allais panser quelques bobos, je n’aurais jamais pensé qu’ils allaient réellement tirer. Il y avait plus de 10 000 personnes autour de la Maison Blanche, la composition sociale était très diverse.

J’étais aussi dans un des camions qui allait à Ostankino, avec moi il y avait une brigade de cosaques, 7-8 personnes qui avaient piqué des boucliers et des matraques aux OMON (policiers) et qui pestaient contre les Tchétchènes qui contrôlaient Eltsine (tout le monde voyait des Tchétchènes derrière le camp adverse)

Arrivés à Ostankino, on tirait à coup de mortier (granatomet). Le premier tir, je ne l’ai pas vu, mais ensuite, c’était l’horreur, une horreur qui a duré tard dans la nuit. Et en même temps, Gaidar appelait les gens à sortir dans la rue. Sont arrivés ensuite d’autres BTR (voitures blindées), avec des mitrailleuses et des projecteurs ; Ostankino a brûlé, c’était l’horreur, il y avait des morts et des blessés tout autour.

Je suis rentrée chez moi, le lendemain il n’y avait presque personne autour de la Maison Blanche – contrairement à Ostankino le soir d’avant, où il y avait énormément de monde, des gens qui se promenaient – tout ce qu’ils ont vu, le stress, tout ça a déterminé ce qui s’est passé, les Barkachovtsy sont presque tous partis, il y avait beaucoup moins de monde.

Le 4 octobre, je suis arrivée vers 11 heures, j’ai vu des gens brutalisés, effrayées, des policiers de plus en plus brutaux. Je ne me rappelle plus très bien, c’était un tel stress ! Il y avait des corps allongés –j’ai demandé aux médecins combien de corps – 33 ; ensuite je suis venue à Mémorial pour raconter ce qui s’est passé.

Je n’avais pas d’analyse de la situation, pas d’idée de ce qu’il fallait faire, mais intuitivement je comprenais que ceux qui pensaient « diriger » « contrôler » la situation en fait ne savaient pas exactement ce qu’ils faisaient.

 

Vadim Damie

A l’époque, on faisait le parallèle avec d’autres pays, d’autres expériences, on comparait avec le Chili : la Maison Blanche en feu, c’était le palais de La Moneda, le stade à côté de la Maison Blanche où on aurait fusillé des gens – celui du Chili, la comparaison avec Pinochet était permanente11 . Ce qui s’est passé – c’est la mère d’un jeune homme mort là-bas qui l’a le mieux exprimé, lors d’une émission de télévision, elle a expliqué : « je lui ai dit, mon fils, n’y va pas ! Là-bas on partage le pouvoir ».

Le fait que les élites se battent à mort – et ensuite se mettent d’accord a été très mal accepté par la société. Pourquoi il n’y a pas eu de mouvement social ? On parle souvent de la peur, mais je crois que 1993, c’est surtout un énorme choc pour la société, surtout en raison du contraste avec 1991. Les gens ne croyaient pas qu’on allait tirer, de quel côté qu’ils soient, ils se disaient « en 91 ils n’ont pas osé ouvrir le feu, ils n’oseront pas ». Mais ils ont osé.

 

A. Berelowitch tire quelques conclusions des deux jours de conférence (voir le compte-rendu en russe)

Malgré l’absence de quelques acteurs, ceux qui sont venus nous ont permis d’avoir une conférence très intéressante. Nous avons pu préciser un certain nombre de points, avancer dans la connaissance et la compréhension des événements. En même temps, il est évident qu’il est encore un peu tôt pour approcher la question de manière dépassionnée, les passions bouillonnent encore, et une approche purement historienne n’est pas vraiment possible ; mais tout au moins une telle approche a-t-elle été initiée.

Plusieurs termes ont été utilisés pour parler d’octobre 1993 : coup d’Etat (perevorot), crise politico-constitutionnelle, putsch, thermidor, etc ; le choix du terme implique une certaine vision de l’histoire de la Russie. Certains disent que le Soviet Suprême n’était pas vraiment un Parlement – il n’y avait pas vraiment de président non plus, il avait hérité son pouvoir de l’URSS. Il n’y a pas tant eu d’opposition entre deux pouvoirs qu’une impossibilité de partager le pouvoir.

Je suis étonné des passions qu’ont déclenché la question du double pouvoir, « dvoevlastie ». Mais c’est une situation normale en fait. Ce qui domine ici, c’est l’idée d’une unicité de direction (edinonachalie). Mais l’idée que dans le cas de la Russie, le meilleur système possible soit le pouvoir d’un homme qui sait tout est absurde. Les gens partaient de leur vision du pouvoir comme étant forcément celui d’un commandement unique ; et comme si le Parlement n’était pas un pouvoir fort.

On a beaucoup parlé de la nécessité d’un pouvoir fort pour changer de système économique  (….) On a la combinaison d’une approche à la fois soviétique et technocratique – qui coïncident dans un même mépris du peuple. Le conflit de 1993 est souvent lu comme une opposition entre « en arrière vers le communisme» ou « en avant vers la démocratie », comme si la démocratie était le seul pouvoir possible.

Quelles sont les leçons de 1993 pour la population ? L’impression que les problèmes se règlent par la force, et que le pouvoir règle les problèmes par la force ; l’idée aussi le Parlement n’est pas le lieu du pouvoir.

A. Berelowitch souhaite que l’on puisse publier tout ça. Les historiens savent que les témoignages sont fragiles, les gens ne se rappellent pas tout et ne sont pas exhaustifs, mais l’histoire orale, malgré tout, reste comme disait Mandelshtam, le « bruit du temps ».

 

S. Zhuravlev

regrette qu’il y ait si peu d’étudiants ; et souhaite que la deuxième étape de la conférence à Paris soit l’occasion de réfléchir à des sujets encore peu discutés : les médias, et la « guerre médiatique » qui n’avait jamais été aussi importante ; la question de l’administration  du Président, et surtout des conseils qui ont joué un rôle crucial par leur analyse et leurs recommandations ; les structures de force (on connait l’avis du dirigeant du FSB de Moscou, mais c’est à peu près tout). Le champ d’études reste donc très large. On dispose de plusieurs collections de documents et d’archive : celle de Mémorial, facilement accessible mais très peu étudiée et utilisée, celle de la bibliothèque historique ; les matériaux du GARF, les archives de la ville de Moscou. Une systématisation de la description de ces sources serait utile. Ainsi qu’une série d’interviews, qui pourrait être menés dans le cadre d’un projet collectif franco-russe par exemple.

 

R. Pikhoia

propose en conclusion de mettre les faits dans leur contexte historique plus général ; le pouvoir soviétique a commencé par le tir du Croiseur aurore, et se termine en 93 avec les tirs sur la Maison Blanche. Il souligne l’importance de l’histoire orale non seulement pour établir les faits, mais aussi en ce qu’elle est porteuse d’évaluations. Il existe une énorme masse d’informations non traitées, et dans le même temps on voit bien les lacunes dans notre information : il faudrait déclassifier les documents de l’administration du président ; étudier le rôle des régions et des Républiques dans le conflit (beaucoup essaient alors de proclamer leur indépendance ou leur autonomie) ; et enfin, publier l’ensemble…

 

 

  1. Nb : ces notes peuvent être incomplètes ; le fait que les déclarations soient rapportées à la première personne ne signifie pas qu’il s’agisse de citations mot pour mot ; toute erreur signalée dans les propos rapportés sera corrigée []
  2. A l’époque ministre de l’Intérieur []
  3. à l’époque conseiller du Président pour les questions de défense et de sécurité []
  4. K. Iliumzhinov et R. Aushev, à la tête respectivement de la Kalmoukie et de l’Ingouchie, sont souvent cités comme deux des « élites locales », représentants des Républiques, qui ont joué un rôle d’intermédiaires dans la crise []
  5. Alors directeur des archives, R. Pikhoia s’est rendu à la Maison Blanche avec S. Mironenko (voir intervention infra) pour récupérer les documents du Soviet Suprême et les transmettre au GARF (archives d’Etat de la Fédération de Russie) []
  6. L’avocat et militant de gauche anti-fasciste S. Markelov, qui  a été assassiné par un néo-nazi en 2009 []
  7. Formation para militaire d’extrême droite dirigée par A. Barkachov []
  8. Plusieurs leaders ont été arrêtés après l’assaut contre la Maison Blanche, dont R. Khasboulatov, A. Rutskoi, I. Konstantinov, etc. []
  9. Ministre de la défense de l’époque []
  10. Konstantinov ouvre là une parenthèse sur le surnom de Eltsine, avant d’être appelé Ded, le grand-père, il était appelé Batia (père) –ce qui sent son monde « criminel », selon lui ; il note aussi qu’il est en contact avec Nemtsov encore maintenant, dans le Conseil de coordination de l’Opposition où il représente son fils Danil []
  11. Sur cette comparaison voir aussi par exemple le titre de l’article de Jean-Marie Chauvier sur “Octobre noir ou la méthode Pinochet” []

Un Octobre oublié? La Russie en 1993. Conférence Paris, 18-19/11/2013

Afisha_Kavkaz_03Забытый октябрь? Россия в 1993 году – см программа 

Programme de la Conférence Internationale du 18/19 novembre 2013, CERI, 56 Rue Jacob, Paris.

Programme en PDF : Un Octobre oublie Programme FR

 

Lundi 18 novembre

 

9h00 Accueil des participants et café.

9h30-10h00. Introduction

Christian Lequesne, directeur du CERI

Amandine Regamey, CERCEC / Université Paris I

Carole Sigman, Centre d’études franco-russe de Moscou (CEFR)/ Institut des sciences sociales du politique (ISP)

 

10h-12h30 : La crise d’octobre 1993 : un tournant dans l’histoire politique russe

Modérateur : Michel Dobry, Université Paris I, Carole Sigman, CEFR/ISP

Sergueï Zhuravlev, Institut d’histoire russe de l’Académie des sciences de Russie, Etudier les événements de l’automne 1993 : sources, état et perspective.

Rudolf Pikhoïa, Académie de l’économie et de la fonction publique de Russie, La crise politico-constitutionnelle et la liquidation du pouvoir des Soviets en Russie.

Alexis Berelowitch, Université Paris IV, Pourquoi une révolution de palais et un coup d’Etat ont pris le nom de putsch, 1991-1993

Graeme Gill, University of Sydney, Making sense of October 1993 (text on-line)

12h30-14h00 : Déjeuner

 

 14h00-16h00 : Enjeux constitutionnels et économiques

Modératrices : Caroline Dufy, IEP de Bordeaux, Olessia Kirtchik, Haute école d’économie, Moscou

Yves Zlotowski, économiste en chef, Coface, Réformes institutionnelles vs. stabilisation macroéconomique : la problématique transition russe (texte)

Alexandre Choubine, Institut d’histoire universelle de l’Académie des sciences de Russie, L’Assemblée constitutionnelle en 1993 : impressions d’un participant. (texte)

Anne Gazier, Université Paris Ouest Nanterre, La Cour constitutionnelle de la Fédération de Russie et les événements d’octobre 1993. (texte)

Ivan Grigoriev, Haute école d’économie, Saint-Petersbourg, Les raisons de l’échec du premier projet de justice constitutionnelle dans la Russie post-soviétique. (texte)

 16h00-16h30 Pause-café

 

16h30-18h30 – Ordre dans la capitale, ordre dans les régions

Modérateurs : Gilles Favarel-Garrigues, CERI/CNRS, Jérôme Heurtaux, IRISSO/Université Paris Dauphine

Anne Le Huérou, Université Paris Ouest Nanterre / CRPM-CERCEC, Actions et réactions policières au cours des événements de septembre-octobre 1993 : un moment « fondateur » du maintien de l’ordre post-soviétique ?

Mikhail Roschine, Université d’Etat linguistique de Moscou (MGLU), L’octobre oublié de 1993 et la liquidation de l’auto-administration locale à Moscou. (texte)

Mikhail Rojanski, Centre d’études sociales indépendantes et d’éducation, Irkoutsk, Octobre 1993 : « feu sur les régions ! ». (texte)

Victor Korb, sociologue indépendant, Omsk, Les Soviets sont morts. Vive le « sovok » ! (texte)

 

Mardi 19 novembre

 

9.00 Accueil et café

9h30-12.00 : Les événements vus du terrain par les acteurs

Modérateur : Ioulia Shukan, Université Paris Ouest Nanterre/ISP, Jean-Robert Raviot, Université Paris Ouest Nanterre /CRPM

Yaroslav Leontiev, Université d’Etat de Moscou (MGU)Memorial , L’action de la brigade sanitaire Maksimilian Voloshin. (texte russe)

Alexandre Tcherkassov, Centre des droits de l’homme Mémorial, Moscou, Echanges radio dans la police : le facteur subjectif dans la reconstruction des événements de la « petite guerre civile ».

Serguey Mozgovoy, Institut Likhatchev du patrimoine culturel et naturel de la Russie, capitaine de réserve, Les racines socio-politiques et les conséquences du coup d’Etat de 1993

Bruno Elie, Général, ancien attaché militaire à Moscou (1990-1993), Témoignage sur les affrontements à Ostankino et à la Maison Blanche (texte)

12h00-13h30 : Déjeuner

 

 13h30-15h30: Les médias pendant la crise d’octobre 1993

Modératrices : Marie-Hélène Mandrillon, Iconothèque russe et soviétique, CERCEC, Tourya Guaaybess, Université Blaise Pascal, Clermont-Ferrand

Kristian Feigelson, IRCAV/Université Paris 3, Octobre 1993 à Moscou : la couverture des médias.

Françoise Daucé, Université Blaise Pascal, Clermont-Ferrand, Etre journaliste russe en 1993, des libertés sous contrainte.

Elena Stroukova, Bibliothèque publique historique de Russie, Moscou, La censure dans les périodiques.

15.30-16h00 Pause-café

 

16h-18h : Les récits d’octobre 1993 : enquêter et raconter

Modératrices : Nathalie Moine, CERCEC, Marie-Claire Lavabre, ISP

Olga Trussevitch, Mémorial, Moscou, Le décompte des victimes de l’assaut de la Maison Blanche: un argument du débat politique.

Amandine Regamey, Université Paris I/ CERCEC, Le sniper sur le toit, une rumeur d’octobre. (texte)

Maria Zezina, Académie de l’économie et de la fonction publique de Russie, La crise politique de 1993 dans les manuels scolaires et universitaires d’histoire. (texte)

Dmitri Astachkin, Université d’Etat de Novgorod, La mémoire des événements d’octobre 1993 dans la culture russe. (texte)

18h00-19h00 : Table ronde finale

Modérateur : Myriam Désert, Université Paris IV, Marc Ferro, EHESS (sous réserve)

Lors de la conférence sera présentée une exposition « Moscou 1993 – 14 jours en automne », basée sur les fonds de la Bibliothèque publique historique de Russie et de l’association Mémorial, et un montage vidéo d’émissions de la TV russe réalisé par l’Iconothèque russe et soviétique (projection lors des pauses déjeuner dans la salle de conférence)

Langues de travail : français, anglais, russe. Une interprétation russe ↔français sera assurée

 

Colloque international organisé par le Centre d’études franco-russe de Moscou (CEFR) en collaboration avec le Centre d’étude des mondes russe, caucasien et centre-européen (CERCEC, EHESS), le Centre d’études et de recherches internationales (CERI, Sciences Po),  l’Académie de l’économie et de la fonction publique de Russie (RANHiGS, Moscou), la Fondation Maison des sciences de l’homme (FMSH, Paris), l’Institut d’histoire russe de l’Académie des sciences de Russie (IRI RAN, Moscou), l’Université Paris Ouest Nanterre (Institut des sciences sociales du politique – ISP, Centre de recherches pluridisciplinaires multilingues – CRPM, Bibliothèque de documentation internationale contemporaine – BDIC, Bureau des Ecoles doctorales), le laboratoire d’excellence TEPSIS (Investissements d’avenir) et le ministère de l’Enseignement supérieur et de la recherche (programme ACCESS).

 

 

М.Р.Зезина : Политический кризис 1993 г. в освещении школьных и вузовских учебников истории

logos totale 2 bisMaria Zezina : La crise politique de 1993 vue par les manuels d’histoire

(см. русский текст ниже или скачать PDF Zezina M.R 1993)

Dans ce texte, Maria Zezina, professeure du RANKhiGS, analyse la manière dont les manuels scolaires présentent la crise de 1993. La question est d’autant plus d’actualité que la Russie élabore actuellement un « standard historico-culturel » qui sera la base d’un nouveau manuel d’histoire unique. Or, il est surprenant de voir que si le conflit entre les deux branches du pouvoir et les évènements d’octobre 1993 sont mentionnés, cette crise où le pays a échappé de justesse à la guerre civile ne fait pas partie des questions « difficiles » définies par ce standard. Ce qui est défini comme une question délicate, en revanche, ce sont les « causes et conséquences de la victoire de Eltsine dans les affrontements politiques des années 1990 » – réduisant ainsi de fait toutes les années 1990 à une lutte personnelle de B. Eltsine.

Les manuels étudiés sont destinés aux écoles et à l’enseignement supérieur, recommandés par le Ministère de l’Education. L’élaboration d’un texte de manuel sur 1993 est d’autant plus délicate que les événements sont récents et que les auteurs en ont une expérience personnelle. Dans l’ensemble, les textes sont équilibrés, évitent les jugements et se limitent à énumérer les faits. Mais le diable est dans les détails.

Dans les manuels pour les classes de 9ème et 11ème (2de et terminale) sous la rédaction de N. V Zagladina, le Soviet Suprême, R. Khasboulatov et A. Rutskoi sont qualifiés de « centre de l’opposition » qui « boycottent les lois proposées par le Président » ; ils sont désignés comme responsable de l’affrontement violent. Le manuel sous la rédaction de S.P Karpov insiste, lui, sur l’essence du conflit en période de transition plus que sur les modalités précises de celui-ci.

Dans le manuel sous la rédaction de A. N Sakharov, un parallèle est établi entre le début du XXème siècle et le début des années 1990, quand l’Etat russe nait du chaos et « l’Etat et la société ne sont pas prêts au réforme ». PArallèle boiteux sans aucun doute : c’est bien le pouvoir en place qui mène les réformes dans les années 1990, et les résultats du référendum d’avril 1993 suggèrent au contraire que la société est prête. Ce manuel explique la crise par l’existence de plusieurs centres de pouvoir au début des années 1990 – en semblant ignorer que c’est là une situation normale dans de très nombreux pays. L’oukaze 1400 de B. Eltsine est évalué positivement car il met fin à la dualité du pouvoir, mais dans le même temps les auteurs reconnaissent que ce décret viole la constitution. Enfin, le conflit est présenté comme l’opposition entre deux systèmes, pro-communiste et démocratique, et Eltsine, « partisan de l’Etat de droit » fait face aux « insurgés » du Soviet Suprême.

Le plus précis des manuels, celui sous la rédaction de L. M Milova, explique la confrontation de 1993 par une opposition entre le principe « tous le pouvoir aux Soviets » qui était à la base de la Constitution de 1978 sur laquelle le pays vit toujours en 1993, et le principe de la division des pouvoirs. Présentant les arguments des deux parties en conflit, le manuel explique que la menace d’usage de la force venait du Président, mais reste en revanche flou sur les conditions même de l’affrontement.

En conclusion, M. Zezina reconnait qu’il est toujours facile de critiquer les manuels (même si l’exercice nécessaire), et qu’il est impossible d’enseigner l’histoire de 1993 sans intégrer l’évènement dans une vision plus générale de l’évolution de la Russie dans les années 1990. Or, l’actualité influe fortement sur l’évaluation de ce passé très proche – aussi est-il indispensable de s’en tenir aux faits.

(résumé A. Regamey)

 

М.Р.Зезина : Политический кризис 1993 г. в освещении школьных и вузовских учебников истории

За 20 лет, прошедшие после октября 1993 г., выросло новое поколение, для которого события той осени – глубокая история. Значительную роль в формировании представлений молодежи о том, что произошло 20 лет назад, кто был прав, а кто виноват в трагическом противостоянии высших органов власти, нынешняя молодежь получает в школе. В выступлении ставится задача проанализировать, как освещаются в школьных и вузовских учебниках причин.ы кризиса 1993 г., ход событий и способ разрешения кризиса.

Вопрос о едином школьном учебнике истории сейчас широко обсуждается. Уже разработан историко-культурный стандарт, который будет положен в основу нового учебника,  составлен перечень трудных вопросов. Большим удивлением для меня было отсутствие в этом перечне политического кризиса 1993 г. В самом стандарте противостояние двух ветвей власти и политико-конституционный кризис 1992-1993 годов упоминается. Есть и упоминание о трагических событиях в Москве в октябре 1993 г. Но эти  события, когда страна оказалась на грани гражданской войны и чудом ее избежала, оказывается, не относится к трудным вопросам.

Среди трудных вопросов, касающихся политической истории 1990-х гг.  – лишь вопрос о причинах и последствиях побед Б.Н. Ельцина в политических схватках 1990 – х гг. Таким образом, сложнейшие перипетии бурной политической жизни страны за целое десятилетие сводится к личной борьбе Ельцина. За что? Очевидно, подразумевается за власть. Но 1990-е начались со всенародного избрания первого президента России и закончились его добровольной отставкой.

Обратимся к учебникам.  Для анализа выбраны школьные и вузовские учебники, изданные в последние годы, рекомендованные Министерством образования и науки РФ. Очевидно, что освещение современной российской истории в учебной литературе представляет особые сложности. Нет исторической дистанции, отсутствуют устоявшаяся историографическая традиция, подавляющее большинство авторов сами пережили и помнят события 20-летней давности, имеют свои политические пристрастия.

В соответствии с требованиями жанра учебной литературы большинство авторов воздерживаются от категоричных оценок, когда речь идет о «горячих» сюжетах недавнего прошлого. В целом тексты взвешены, в них преобладает перечисление фактов. Но как говорил А. де Токвиль, спорят не цвета, а оттенки. Различия в авторских подходах при освещении одних и тех же события заметны. Попробуем их выявить. Начнем со школьных учебников.

Учебники для  9 и 11 классов под редакцией Н.В.Загладина, вышедшие в этом году 12-м и 13-м изданием, рекомендованы Минобрнауки, прошли экспертизу РАН и РАО, а также были победителями   конкурса учебников по новейшей отечественной истории для общеобразовательных учреждений1. Согласно принятой в настоящее время концентрической структуре преподавания истории события 1993 года школьники изучают как в 9-м классе, так и в 11-м.  Изложение этой темы в учебниках для девятиклассников и одиннадцатиклассников мало чем отличается. Некоторые различия есть только в акцентах. Так для 11 класса подзаголовок параграфа звучит «Курс реформ и политический кризис», а для 9 класса «Политический кризис и принятие новой конституции». То есть политический кризис в одном случае связывается с недовольством ходом реформ, в другом с конституцией. В первом случае акцент на том, что к кризису привело недовольство ходом реформ, во втором, что выход из кризиса – новая конституция.

События 1993 года в учебнике для 9-го класса излагаются даже болееподробно, чем ля 11-го.  Так есть под заголовок Россия на грани гражданской войны (287), который отсутствует в учебнике для 11 класса.

Верховный Совет во главе с А.И.Руцким и Р.И.Хасбулатовым назван центром оппозиции. Встает вопрос: оппозиции кому, если они сами представляли законодательную власть? Отмечается, что депутаты бойкотировали предлагаемые законы, пытались ограничить власть правительства и президента. Как это понять одиннадцатикласснику, которому на уроке обществознания рассказали, что правительство должно исполнять законы, которые принимают депутаты? И если депутаты бойкотируют законы, предлагаемые правительством, претендующим на власть, наверное, они правы. Разрешение конфликта в пользу президента мотивируется тем, что большинство населения на референдуме в апреле 1993 года высказалось  за доверие Ельцину.  Авторы подчеркивают, что    “противостояние Президента и народных депутатов в условиях незавершенности реформ угрожало полной экономической и социальной катастрофой” (учебник для 11 класса с.349). Ответственность за начало вооруженного столкновения  возлагается сторонников Верховного Совета, которые  захватили мэрию и попытались взять штурмом телецентр.

Школьный учебник под редакцией С.П.Карпова, вышедший с серии «МГУ – школе», рекомендован для 11-го класса и также имеет положительные заключения РАН и РАО2. В отличие от учебника под редакцией Н.В.Загладина,  здесь  меньше внимания уделено событийной стороне конфликта, но больше его сути. Авторы акцентируют внимание на переходном характере российской государственности, когда перед страной стоял выбор   формы государственности: президентская республика, парламентская республика или парламентско-президентская (с.331-332). Переходным характером российской государственности объясняется противостояние исполнительной и законодательной власти,  у каждой из которых сложилось свое представление о стратегии экономических реформ формах и методах разгосударствления собственности” (с.332).
Ход событий дан схематично, без оценочных терминов, но общая картина выглядит более логичной и понятной, нежели в учебнике под редакцией Загладина.

Далее обратимся к  школьному учебнику под редакцией А.Н.Сахарова, шестое издание которого вышло в 2013 году  в серии «Академический школьный учебник».3 Освещение событий 1993 года в нем в значительной степени совпадает с  учебником 2012 года, предназначенным для самой широкой аудитории – абитуриентам, студентам,  преподавателям и  всем, кто интересуется новейшей историей России4.  Поэтому их стоит рассматривать вместе.

Оба эти учебника можно отнести к концептуальным. Общая концепция, в которую вписываются события политического кризиса 1993 г., представляет несомненный интерес, но вызывает и массу вопросов. Авторы  проводят параллель между ситуацией начала ХХ века и начала 1990-х гг., когда новая российская государственность «рождалась в атмосфере хаоса и безвластия», и общество и власть не были готовы к кардинальной смене характера социально-экономического развития страны (с.341). Но параллель с началом века явно хромает. Ведь в 1917 году советская государственность строилась практически с нуля, а в 1992-1993 гг. уже действовали новые органы законодательной, исполнительной и судебной власти.  Не вполне понятно, что авторы имеют в виду под неготовностью власти и общества к кардинальной смене социально-экономического развития. Необходимость рыночных реформ не только широко обсуждалась на всех уровнях, но уже были сделаны важные шаги в этом направлении. Введена свобода торговли, началась приватизация общественной собственности. И наконец, кто же начал реформы, если власть к ним не готова и почему общество их приняло, о чем свидетельствуют результаты апрельского референдума 1993 года.

«Глубокий политический кризис» осени 1993 года объясняется тем, что в «стране одновременно действовало несколько властных центров. В силу этого и Р.И.Хасбулатов, и Б.Н.Ельцин имели юридические основания претендовать на лидерство в государственных делах» (с.346). Но само по себе наличие властных центров, представлявших разные ветви власти, не ведет к политическому кризису. Очевидно, что основания для претензий на лидерство были в недостатках действовавшей в стране старой советской конституции.

Вызывает вопросы и оценка президентского Указа №1400. С одно стороны оценка позитивная – необходимо было прекратить затянувшееся политическое двоевластие, с другой, говорится о том, что Указ «формально противоречил ряду статей действующей Конституции».  В таком случае вполне легитимным выглядит решение чрезвычайного Х съезда народных депутатов об отстранении Ельцина от власти за совершенный государственный переворот.

Политическая ситуация, сложившаяся после августа 1991 г., трактуется авторами как переходная форма российской государственности, созданная на основе союза старой и новой политических элит.   Суть неформального договора между новым российским руководством и прежней партийно-хозяйственной элитой, как говорится в учебнике, состоял в «отказе от демонтажа советской системы и  реформировании  ее лишь в ограниченных пределах»  (с.420). Проблемы на пути реформирования были связаны, по мнению авторов, с «традиционным для российского общества ценностным расколом», постоянно провоцирующим «подрыв достигнутого гражданского согласия» (с.420). Неясно, что имеется в виду под традиционным ценностным расколом, и было ли гражданское согласие в обществе, или только консенсус элит.

Противостояние между законодательной и исполнительной ветвями власти рассматривается в учебнике как противостояние двух систем власти – прокоммунистической – из прошлого, и другой, в перспективе – демократической.   Развертывание конфликта описывается как стремление оппозиции в условиях «фактического двоевластия, а точнее, безвластия»   «перераспределить власть в свою пользу» (с.422-423).  События 1993 г. описываются в терминах «революционный процесс», «глубокий политический кризис», «противостояние двух властей». Одна из  сторон конфликта – Б.Н.Ельцин, называемый в учебнике «убежденным сторонником построения правового государства (что вполне подтверждено последовательным исполнением взятых на себя обязательств)», другая –  «оппозиция», «мятежники». Таким образом, читателю должно быть ясно,  кто виноват в том, что  конфликт перешел в вооруженные столкновения.

Вместе с тем оценки легитимности действий президента его противников весьма противоречивы. С одной стороны, в учебнике говорится, что  «указ президента [№1400] формально противоречил ряду статей действующей Конституции», т.е. был не легитимен. С другой,  что  «оппозиция отвергла легитимный вариант развития событий и перешла к решительной атаке на президента». Атакой названо постановление Х съезда народных депутатов, объявившее действия Б.Н.Ельцина «государственным переворотом», и отстранившее его от должности ( с.423). Но на съезде не было кворума, значит, что он тоже был нелегитимен. Впору запутаться не только абитуриенту или студенту, но и преподавателю.

Наиболее подробным является учебник, написанный преподавателями МГУ, под редакцией Л.В.Милова, рекомендованный для студентов-историков5. Что касается событий 1993 года, то авторам удалось создать достаточно полную картину. Обострение конфликта между съездом и президентом в начале 1993 г. связывается как с  неудовлетворительными итогами реформ, так и с противоречиями конституционного строя. Причем эти противоречия не просто констатируются, но объясняются тем, что введение поправки в Конституцию 1978 г. нормы разделения властей видоизменило традиционную систему советов, построенных на соединении нормотворчества, контроля и исполнительной распорядительных функций. В этих условиях “съезд, выражавший интересы более широких слоев населения, объективно становился препятствием на пути избранной модели преобразований, что и обусловило резкие атаки на него со стороны исполнительной власти, которые с конца 1992 года шли по нарастающей”(с.884).

Авторы приводят аргументацию обеих сторон политического конфликта для обоснования их решающей роли в проведении реформ и разные видения путей выхода из кризиса, отмечая, что правовые нормы трактовались  с точки зрения политической целесообразности (с.886).

В отличие от других учебниках, в которых переход кризиса в вооруженное столкновение связывается с созданием вооруженных формирований в Белом доме, авторы университетского учебника приводят факты, свидетельствующие, что угроза применения силы исходила от Президента.  20 августа Ельцин обратился к депутатам с предложением обсудить вопрос об условиях и порядке проведения досрочных выборов, а через 10 дней подкрепил предложение поездкой в Таманскую и Кантмировскую дивизии,
16 сентября посетил дивизию внутренних войск им Дзержинского.

О событиях 3 октября, когда конфликт перешел в вооруженные столкновения, в учебнике говорится весьма глухо: наличие оружия в местах противостояния сторонников президента и верховного совета, провокации и недостаточной уровень ответственности некоторых политиков привел к кровопролитию 3 октября у мэрии и телекомплекса (с.890). Вряд ли эта общая фраза проясняет суть происходившего. Что это за места противостояния? Кто эти политики с недостаточным уровнем ответственности?

Авторы подчеркнуто воздерживаются от собственной оценки происшедших событий, ссылаясь на мнение неких «историков», которые расценивают  случившееся в сентябре-октябре как ограниченный во времени и пространстве эпизод гражданской войны, в ходе которого “меньшинству удалось в решающем месте и в решающий час добиться силового перевезла над большинством” (с.890-891). Непонятно, почему надо скрывать имена этих историков от студентов  исторического факультета, тем более, в учебнике приводятся оценки новой политической системы с указанием авторов: «внесистемный политический режим Бориса Ельцина» (И.Клямкин),  “выборная монархия” (Л.Шевцова), «четверооктябрьская политическая система» (П.Волобуев) (с.896).

Конечно, критиковать учебники легко, а писать трудно, но необходимо. Знакомство с учебной литературой последних лет показывает, что оценки результатов политического кризиса 1993 года даны с позиций победителей. Известно, что историю пишут победители, и объективности в освещении событий современного периода истории, нет и быть не может. Это сейчас о гражданской войне мы можем говорить как о трагедии народа, в  советское время победа красных над белыми была победой добра над злом, будущего над прошлым.

Вместе с тем в учебниках, особенно вузовских, отразилась вся палитра концептуальных подходов, взглядов на события политической истории 1990-х гг., существующих в исторической науке и в общественном сознании. В мои задачи не входит их оценивать. Но поскольку речь идет об учебной литературе, отмечу лишь некоторые проблемы, связанные с преподаванием. В освещении современной истории, и на событиях 1993 года это особенно заметно, явно не хватает общей концепции, представления о том, что произошло со страной, откуда и куда мы шли и куда идем. Политические оценки 20-летней давности в учебниках истории часто накладываются на  современные представления. Общая картина событий 1993 г. представляется весьма противоречивой.   Поэтому, на мой взгляд, изложение событий 1990-х и последующих лет в учебниках должно быть сугубо фактологическим.

Друга проблема преподавания – методическая. В школе принята концентрическая система преподавания истории. Это значит, что один и тот же материал школьники изучают дважды на разном уровне.  Сравнение учебников для 9 и 11 классов показало, что различия лишь в объеме, и то не существенные. Далее следует бакалавриат, где программа по истории и количество часов не больше, чем в 11 классе. Если сравнить учебник бакалавриата со школьным, хотя бы одной теме (политический кризис 1993 гг.), то различия весьма несущественны. Опубликованный проект историко-культурного стандарта не учитывает различий между ступенями школьного образования и между школой и бакалавриатом. А это крайне необходимо.

  1. Загладин Н.В., Козленок С. И., Минаков С.Т., Петров Ю. А. История России ХХ – начало XXI века: учебник для 11 класса общеобразовательных учреждений / Н.В.Загладин (отв ред), С.И.Козленок, С.Т.Минаков, Ю.А.Петров. – 13-е изд – М., ООО “Русское слово- учебник”, 2013. – 400с. ; Загладин Н.В., Козленок С. И., Минаков С.Т., Петров Ю. А. История России ХХ – начало XXI века: учебник для  9 класса общеобразовательных учреждений / Н.В.Загладин (отв ред), С.И.Козленок, С.Т.Минаков, Ю.А.Петров. – 12-е изд – М., ООО “Русское слово- учебник”, 2014. – 328с. []
  2. Левандовский А.А.История России, XX – начало XXI века. 11 класс : учеб для общеобразоват учреждений : базовый уровень / А.А.Левандовский, Ю.А.Щетинов, С.В.Мироненко ; под ред С.П.Карпова. 6- изд. М.: Просвещение , 2012- 384 с. []
  3. Шестаков В.А. История России, XX – начало XXI века. 11 класс: учеб. Для общеобразоват. организаций: профил. уровень /В.А.Шестаков; под рд А.Н.Сахарова; Рос. акад. наук, Рос. акад. образования, Изд-во «Просвещение». – 6 изд. – М.: Просвещение, 213. – 399 с. []
  4. Новейшая история России: учебник / А.Н.Сахаров, А.Н.Боханов, В.А.Шестаков; Под ред. А.Н.Сахарова. – М.: Проспект, 2012. – 480 с. []
  5. История России ХХ – до начала XXI века. / А.С.Барсенков, А.И.Вдовин, С.В.Воронкова; под ред. Л.В.Милова. – М.: Эксмо, 2009. – 960 с. []

Violences à Birioulevo, 13/10/2013

Le dimanche 13 octobre 2013, des violences se sont déclenchées dans le quartier de Birioulevo, au sud de Moscou. Les émeutes se sont déclarées après la mort d’un jeune homme tué d’un coup de couteau alors qu’il ramenait son amie chez elle. Celle-ci a déclaré que le meurtrier « ressemblait à quelqu’un du Caucase ». Des centaines de personnes se sont réunies, soutenues par des membres de l’extrême droite  dont la presse écrit déjà que c’est la manifestation la plus importante depuis le Manège en 2010 (à voir sur le site russiaviolence). Les manifestants se sont focalisés  en particulier sur les entrepôts de légumes, où travaillent de nombreux migrants. Ces violences font suite à d’autres épisodes  qui se sont déroulés ces derniers mois, tout d’abord dans le village de Pougachev (région de Saratov) puis à Moscou et St Petersbourg en lien avec les rafles sur les marchés et le camp de Golianovo voir billet précédent sur ce thème). La participation de formations nationalistes organisées est constatée dans la plupart de ces épisodes (voir une analyse de la progression de l’extreme droite nationaliste).

De très nombreux articles en ligne, par exemple : les photos  et articles   de lenta.ru; la chronique en temps réel  et les article de Kommesant , des Izvestia, Svoboda ou du Monde. Beaucoup d’autres choses en ligne, n’hésitez pas à laisser un commentaire pour indiquer d’autres sources

А. Шубин, Конституционное совещание 1993 г.: впечатления участника

logos totale 3A. Shubin. La conférence constitutionnelle de 1993 : impressions d’un participant

(смотреть русский текст ниже или скачать PDF Shubin 1993)

En juin 1990, lors du premier Congrès des députés d’URSS1 a été créée une Commission constitutionnelle, formellement dirigée par Eltsine mais gérée, de fait, par son secrétaire O. Rumiantsev. Cette Commission prépare un projet de constitution, garantissant un équilibre des pouvoirs, qui est approuvée lors du VIème Congrès.

A l’époque, tous sont pour une nouvelle Constitution, Président comme Parlement et opposition. Mais Eltsine ne veut pas la faire adopter par le Congrès, car il craint que celui-ci n’impose un régime parlementaire qui réduirait ses pouvoirs.

En avril 1993, après un référendum qui renvoie à nouveau dos à dos Président et Parlement, un compromis est nécessaire, et ce sont les négociations sur la Constitution qui servent à atteindre ce compromis.

Fin avril 1993, lors d’une réunion des chefs des Sujets de la Fédération, un projet de Constitution est présentée par un proche du Président. Cette Constitution présidentielle (Constitution Alekeseev) se distingue de la « Constitution de Rumiantsev » en ce qu’elle donne beaucoup plus de pouvoir au Président, et qu’elle a été préparée à la hâte.

A. Shubin, alors militant écologiste, avait proposé dans la Constitution Rumiantsev un article sur le droit à un environnement sain2. Dans la Constitution Alekessev, ce droit se transforme en obligation pour les citoyens de protéger la nature.

Afin d’obtenir un soutien pour sa Constitution, le Président Eltsine convoque le 20 mai une « Conférence constitutionnelle » (konstitutsionnoe soveshchanie). Dans cette conférence dominées par les experts et les propositions présidentielles, les seuls amendements possibles étaient ceux qui ne risquaient pas de faire pencher la balance des pouvoirs. Une partie de l’opposition refuse alors d’y participer.

Lorsque la conférence s’ouvre le 5 juin 1993, R. Khasboulatov, qui est venu représenter le Parlement, obtient de prendre la parole alors qu’il n’était pas prévu. Mais devant l’obstruction des partisans du Président il quitte la salle et dénonce une évolution vers une « semi-dictature », sans pour autant  tenter de réunir autour de lui les députés mécontents.

Boris Eltsine se heurte cependant aussi à la grogne des élites régionales, ce qui le force à chercher un compromis. La Conférence constitutionnelle se retrouve donc chargée d’harmoniser le projet de Rumiantsev et la Constitution présidentielle.

C’est au sein du Groupe de travail (rabochaia kommissia) de la Conférence que se prennent les réelles décisions, dans une négociation avec l’équipe présidentielle et les régions. Le travail aboutit à un projet de régime parlementaire où le Président peut dissoudre le Parlement si par trois fois celui-ci refuse la candidature d’un premier ministre.

S’appuyant sur son expérience pour faire passer des amendements sur les questions écologiques (interdiction d’entrée des déchets radioactifs), A. Shubin montre comment se passait le lobbying, entre négociations en coulisse et polémique ouverte.

Le 26 juin, le nouveau projet était en grande partie abouti, mais le Groupe de travail et une « Commission d’arbitrage constitutionnelle » ont le droit d’introduire des amendements jusqu’au mois de novembre.

Par ailleurs, la Conférence constitutionnelle n’est pas dissoute, mais transformée en deux chambres consultatives auprès du Président, dont une « chambre sociale » (obshchestvennaia palata) dont le modèle a été repris par le Président actuel.

La Constitution n’a finalement pas été présentée au Congrès, mais validée par référendum en décembre 1993, et le fait qu’elle soit née par la force a déterminé ensuite son destin.*

(résumé A. Regamey)

 

On pourra aussi trouver un interview d’A. Shubin sur Russkaia Planeta / См также интервью А Шубина на сайте Русская Планета

А. Шубин

Конституционное совещание 1993 г.: впечатления участника

 

Решение о принятии новой российской конституции было принято еще 16 июня 1990 г. I съездом народных депутатов РСФСР. Тогда была создана Конституционная комиссия съезда во главе со спикером Б. Ельциным и секретарем О. Румянцевым. Реальной работой по сбору предложений и формированию проекта занимался Румянцев, а Ельцин тем временем стал президентом РФ и вступил в острую борьбу со Съездом. Это затруднило принятие новой конституции, так как ветви власти не могли прийти к соглашению о соотношении их полномочий.

И сторонники Б. Ельцина, и большинство его противников считали необходимым провести кардинальную конституционную реформу. Но оппозиция и большинство парламентариев полагали, что новую конституцию необходимо принимать конституционным путем, то есть съездом. Президент понимал, что в этом случае Россия может стать парламентской республикой, и его права будут значительно ограничены. Парламентская конституционная комиссия, формально возглавлявшаяся Ельциным, но реально руководимая депутатом О. Румянцевым, подготовила проект новой конституции, основанный на балансе полномочий разных ветвей власти. Основные положения этого проекта в 1992 были одобрены VI Съездом.

После того, как апрельский референдум 1993 г. вернул политическую ситуацию в патовое положение – ни одна из сторон не добилась решающего преимущества – на повестку дня встал компромисс. Площадкой, где можно было бы найти компромисс между ветвями власти, могли стать переговоры о проекте конституции.

В сложившейся ситуации президентская стороны попыталась перехватить инициативу и сформировать площадку для конституционных переговорах в соответствии со своими интересами.

По итогам референдума 29 апреля 1993 г. Ельцин собрал совещание глав субъектов федерации. На нем слово для доклада было предоставлено председателю Совета Исследовательского центра частного права, бывшему председателю Комитета конституционного надзора СССР и соратнику Ельцина по Межрегиональной депутатской группе С. Алексееву, который представил подготовленный им и его сотрудниками новый проект конституции. С. Алексеев анонсировал свой проект не как «очередной проект» (намек на предыдущие проекты, обсуждавшиеся Съездом), а – «проект Конституции возрождения и единения России, возрождения и единения российских народов и конца тоталитарного режима»3. Несмотря на столь выспренную самооценку, предполагавшую, что прежние проекты обрекали Россию на возвращение в тоталитаризм, «проект Алексеева» отличался от проектов «комиссии Румянцева» двумя чертами. Во-первых, он предоставлял гораздо более широкие полномочия президенту (как говорил С. Алексеев, «через проект протянута идея президентского начала»4), а во-вторых – готовился в спешке. В результате авторы «проекта Алексеева», отталкиваясь от проекта «комиссии Румянцева» (использование его не отрицал и сам Алексеев), существенно ухудшили его. Нельзя было просто взять проект, одобренный Съездом, и расширить полномочия президента. Тогда спор велся бы по поводу очевидного для общества вопроса, и было бы ясно, что президент борется за власть. Важно было представить дело так, что президентская сторона подготовила проект лучше съездовского. Для создания такой иллюзии, были переписаны и многие положения, которые не составляли предмета борьбы между ветвями власти.

Поскольку я тогда активно участвовал в зеленом движении, для меня была крайне важна формулировка экологической статьи конституции. Пользуясь своим старинным знакомством с О. Румянцевым и в целом открытостью конституционной комиссии Съезда для принятия предложений, мы от имени партии Зеленых предложили формулировку, в центр которой ставились права граждан. Забегая вперед, скажу, что эта формулировка затем и попала в действующую ныне конституцию. Статья 42 гласит: «Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, достоверную информацию о ее состоянии и на возмещение ущерба, причиненного его здоровью или имуществу экологическим правонарушением». Если бы у нас конституция действительно соблюдалась, то чиновникам и корпорациям было бы накладно нарушать право граждан на здоровую окружающую среду – что они сейчас сплошь и рядом делают. Но во всяком случае при такой формулировке статьи мы можем констатировать неконституционность действий чиновничества и бизнеса (в современных условиях РФ это – трудноразделимые множества), ухудшающих состояние природной среды. Тогда мы надеялись на соблюдение в будущем конституционных норм, на право общественности апеллировать к конституции в борьбе за права людей. Каково же было наше возмущение, когда мы прочитали формулировку ст. 53 проекта С. Алексеева, навеянную авторитарным правом прежних эпох «Граждане обязаны сохранять природу и окружающую среду, бережно относиться к природным богатствам»5.  Права граждан исчезли – остались неопределенные обязанности, больше напоминавшие призыв с советского плаката, чем норму права. И таких примеров можно привести множество.

12 мая была создана президентская   комиссия   по  доработке проекта Алексеева. Но как его принять? Чтобы найти дополнительную опору для президентского проекта, 20 мая Б. Ельцин принял указ о созыве Конституционного совещания, на которое приглашались представители всех ветвей власти, регионов, органов самоуправления, предпринимательских групп, общественных организаций и партий. Совещание созывалось «при президенте», и поэтому квоты представительства и правила диктовал он, хотя результаты работы должны были стать искомым «компромиссом» между противоборствующими сторонами.

Порядок работы Совещания был  жестко  определен президентским указом в бюрократическом духе: участники делились на группы во главе с назначенными президентской администрацией руководителями, за основу принимался президентский проект, обсуждению подлежали только  те  поправки,  которые прошли через фильтр “экспертов”, на  пленарном  заседании  предусматривалось преобладание пропрезидентских выступлений.

Ельцин приглашал на Совещание  представителей  парламента.  Однако первоначально их содоклад здесь предусмотрен не был. Мнение меньшинства Совещания можно было игнорировать, согласование заменялось голосованием, хотя участники совещания не были избраны народом. Один голос получали люди,  представлявшие несколько сот человек и несколько сот тысяч человек. У рядовых участников Конституционного совещания был шанс “пробить” лишь такие поправки к проектам,  которые не были  связаны непосредственно с “вопросом о власти”. Реальное согласование положений конституции должно было происходить между президентом и представителями регионов. Б. Ельцин считал, что после принятия проекта Конституционным совещанием он должен бы быть парафирован субъектами федерации6, что придало бы ему дополнительную легитимность. На этой линии президент-регионы Ельцин был готов искать компромисс.

К 3 июня было определено, что членами совещания станут 762 человека, в том числе: 95 депутатов, 50 представителей президента, 14 представителей парламентских фракций, три академика (первая группа), по четыре представителя субъектов федерации (вторая группа), 26 представителей органов местного самоуправления (отбор которых был достаточно произволен – они составили третью группу), 100 представителей партий и общественных движений, 58 – профсоюзов, 18 – религиозных организаций (четвертая группа), 46 предпринимателей и товаропроизводителей (пятая группа). Еще 20-22 человек должны были направить суды и прокуратора.

Попытка Президента  заведомо обеспечить себе преимущества в “согласительном процессе” оттолкнуло от совещания значительную часть отечественного политического спектра. В частности, наша Российская партия Зеленых отвергла участие в КС, но не возражала, чтобы я участвовал в нем в качестве представителя Российского социально-экологического союза. Мы разработали предложения РСоЭС, которые, помимо поддержки прежней формулировки экологической статьи, предусматривали запрет на ввоз в Россию радиоактивных отходов, а также широкие права регионов в отношениях с центральной бюрократией, делегированный порядок комплектования верхней палаты парламента (должен признать, что на вопрос о конструкции власти мы, рядовые члены собрания, практически не смогли повлиять, но так уж получилось, что наша позиция воплотилась в жизнь – она совпала с интересами региональных элит).

Парламент послал на совещание в качестве своих представителей Р.Хасбулатова и О.Румянцева. Была представлена часть оппозиционных партий.

Совещание открылось пленарным заседанием 5 июня 1993 г. В своем вступительном слове Ельцин выступил против самого принципа советской власти: «стало  очевидно,  что  советский  тип власти не поддается реформированию.  Советы и демократия не совместимы»7.

Вопреки президентскому регламенту, предусматривающему, что следом должны выступать только С. Алексеев и глава администрации С. Филатов, на трибуну поднялся Р. Хасбулатов. Под давлением противников Ельцина он с неудовольствием предоставил Хасбулатову семь минут. Но пропрезидентская часть совещания устроила ему обструкцию, и, не закончив выступления, Хасбулатов покинул трибуну со  словами  о  том, что  присутствующие показали свою неспособность «не только принимать какие-то решения,  но  даже обсуждать  эти  решения»8. Возможность компромисса между ветвями власти была упущена. С Хасбулатовым ушло около сотни делегатов, которые собрались на импровизированный митинг в вестибюле. Хасбулатов заявил там (цитируя по собственной аудиозаписи): «Это, по-моему, откровенное стремление отбросить страну от любой формы  демократии и постараться вернуться к самым мрачным временам если не диктатуры, то по крайней мере полудиктатуры. Это уже откровенный курс на режим личной власти.  Мы не знаем,  что за теневые фигуры управляют этим.  Но представьте себе – не дать слова на так называемом «Конституционном совещании» председателю парламента федерации. Вы можете себе представить! Тогда какое имеет отношение  слово  «конституционное»  к  этому собранию?  Разве конституции не принимаются высшей законодательной властью? Даже в диктаторских режимах делают вид,  что принимают конституцию через законодательный орган…  То,  о чем я говорю  целый год – что мы движемся к диктатуре – вот вам результат».

Происшедшее сильно  задело  спикера.  Появившиеся  вскоре версии о том,  что это был заранее спланированный Хасбулатовым скандал, вряд ли имеют под собой почву. Спикер имел вид человека,  которого внезапно вывели из-за праздничного стола за учиненный не им дебош.  «Председатель Верховного совета… просит семь минут. «Нет, – говорит, – здесь Конституционное совещание, а председателю парламента здесь мы не дадим». Вы видели, какая реакция у тех, кого собрали? Что это за люди? Кого они представляют? Какую конституцию, какие поправки, какие согласования они могут  сделать?  От имени кого они действуют?..  Я думаю,  это должно вызвать в груди каждого порядочного  человека  протест».

Произнеся речь, спикер удалился, хотя можно было на месте сформировать некую коалицию конструктивных “протестантов”. Неумение спикера контактировать с организованной общественностью вело к  тому,  что за парламентским центром не стояло никакой общественной силы. Часть делегатов поддержала требования  «ушедших», составленное О. Румянцевым, В. Липицким, А. Шубиным и А. Богдановым (будущим лидером ДПР): «5 июня 1993 г.  на “Конституционном совещании”  в  грубой  вызывающей форме  была отвергнута попытка части участников Совещания направить его работу на путь демократического обсуждения  и  согласования  принципов  конституционного строя в России».  Затем Румянцев написал о том,  что мы уходим с Совещания.  Однако по зрелом  рассуждении решили заявить об уходе с «данного заседания»,  выдвинув все же условия возвращения: расширение  количества  пленарных  заседаний,  предоставление  слова спикеру и представителю Конституционной комиссии,  а также передачи результатов работы Совещания  в  качестве законодательной инициативы Съезду, дабы соблюсти законность.  Как это ни странно,  эти требования через  день  были удовлетворены (по крайней мере на словах, а отчасти и на деле). К этому времени стало ясно, что Президент испытывает давление еще с одной стороны.

Пытаясь «обойти» с флангов не прорванный на референдуме фронт Съезда народных депутатов, президент решил опереться на представителей субъектов федерации –  назначенных президентом администраторы и посланников Советов. Но у себя дома они в большинстве своем привыкли договариваться между собой. И разгоревшийся в Москве конфликт вызывал у них неприятие о опасение – победив центральную представительную власть, Ельцин уже не будет иметь противовеса своей власти. А это – опасно и для региональных элит. Для того, чтобы играть ключевую роль в государстве, региональным лидерам нужен был именно баланс властей, а не автократия Ельцина.

Некоторые противоречия проявились между субъектами, словно специально спровоцированные предложением Калмыкии («псевдоним» К. Илюмжинова) о создании «Русской республики» наряду с национальными республиками РСФСР. Этот проект  встретил понятное сопротивление областных руководителей, которые  добивались равного с республиками статуса. Но противоречия между национальными и обычными субъектами не раскололо фронт большинства региональных представителей.

На пленарном заседании 10 июня президент под давлением представителей регионов стал снова нащупывать путь к компромиссу. В его речи звучали ноты, разительно отличавшиеся от первого выступления: «Поворот к сотрудничеству»,  «Я не сторонник  революционных мер»,  «Я за сильную представительную власть»… Более того, теперь «в работе» были два проекта конституции, а не только Алексеевский. Ельцин объяснил, что «некоторые» не так поняли его речь  5  июня,  что  он  «не  сторонник каких то революционных действий по отношению к Советам и выступает за преодоление советской системы конституционным путем,  «без скачков и срывов»,  и  вообще высказывался лишь как «любой из участников совещания».  Более того,  Ельцин заявил, что многие депутаты и даже Советы разных уровней поддерживают процесс реформ,  и потому «процесс перерастания Советской власти  в  парламентскую, представительную, пройдет  плавно,  без  резких скачков и срывов»9.

Таким образом, под действием демаршей оппозиции и лоббистской работы регионов произошел кардинальный пересмотр структуры Совещания и порядка его работы. Теперь речь шла о согласовании проектов Съезда и президента.

По предложению О. Румянцева после пленарного заседания 10 июня была создана Рабочая комиссия совещания, в которую воли представители президента, Верховного совета, регионов и групп совещания.  Здесь принимались реальные решения — проекты конституционной комиссии Верховного совета и Алексеева согласовывались с руководителями президентской команды  и  субъектов федерации. В работе комиссии принимали участие и избранные представители от других групп. Однако за ними реальной силы не стояло, и поправки групп (особенно самой дотошной группы  общественных  организаций)  учитывались  лишь  как добрые советы,  экспертная редакторская правка.

А вот  позиция «соглашателей» из Верховного совета стала играть значительную роль.  Отсюда лояльность Президента  к  заместителю Р. Хасбулатова Н. Рябову, который  сделал на заседании 10 июня самый большой доклад. Предоставляя ему слово, Б. Ельцин отметил, что если бы не болезнь, то выступал бы Хасбулатов (болезнь, вероятно, была дипломатической).  Превышение Н. Рябовым регламентного времени было воспринято благосклонно. Н. Рябов отметил,  что  между  парламентским и президентскими проектами нет принципиальной разницы,  что они вполне совместимы. И это совмещение  шло именно на Рабочей комиссии.

Отредактированный сводный проект был практически основан на парламентском проекте и  обогащен  новациями  различных лоббирующих группировок, действовавших  вне  наиболее  дискуссионных   тем государственного устройства. Но все же «идея президентского начала» осталась центральной благодаря тому, что президент сохранил право распускать  парламент, если тот троекратно не одобрит кандидатура премьера. Это обеспечило в дальнейшем доминирование исполнительной власти над представительной, так как правительство за редкими исключениями кризисных ситуаций (собственно – только одной – осенью 1998 г.) не должно было опираться на парламентское большинство. Но если бы конституция соблюдалась на практике, президентская власть все же была существенно ограничена, особенно региональной автономией.

Большую ценность (но при том же условии соблюдения конституции на практике) имеют и положения Основного закона о правах и свободах граждан. Увы, их соблюдение отнюдь не гарантировано.

Шлифовка этих положений происходило в основном в общественно-политической группе. Эффективнее всего шла работа по непубличному лоббированию. Необходимо было договориться с председателем группы (я предпочитал делать это с Л. Шейнисом) о том, что данная формулировка полезна. Получив поддержку руководства, формула как правило принималась и жила самостоятельной жизнью, получая шанс попасть в окончательный текст (в нашем случае полезно было и то, что эта формула уже была застолблена в проекте Съезда, и таким образом в ходе согласования оказывалась пунктом желанного консенсуса между сторонами).

Если предложение не получало поддержки, можно было полемизировать с начальством – исключительно для протокола, ибо победить начальство в открытой полемике было нельзя. В качестве примера организации дискуссии и принятия решений приведу эпизод моего спора с А. Собчаком (впрочем, с протоколом мне тогда не повезло – стенографисты спутали меня с представителем только что созданного “Конструктивно-экологического движения”, представитель которого А. Панфилов не позволял себе спорить с начальством). Среди поправок СоЭС был пункт о запрете ввоза в страну радиоактивных отходов,  особенно важный,  если учесть необратимые последствия их захоронения.

А. Шубин: Этот  вопрос на самом деле немаловажный.  Япония конституционно отказалась от атомного оружия – посчитала,  что это немаловажно. К тому же сейчас идет ввоз в нашу страну радиоактивных отходов, а мы знаем, чего нам это стоило.

А. Собчак (председательствующий):  Откуда у Вас такие сведения?

А. Ш.: Во-первых,  по  международным  соглашениям мы ввозим отходы со станций,  построенных нами. Во-вторых, имеется большое количество информации о ввозе французских отходов.

А. С.: Это  из области чистой фантазии.  Я как член Президентского совета, должен сказать: давайте оперировать понятиями точными.

А. Ш.: Это  так  называемая  «переработка»  на   комбинате Томск-7. Документы публикуются в газете “Спасение”. Можете ознакомиться, как член Президентского совета, если Президентский совет не в курсе дела.

А.С.: У нас публикуются очень многие документы, но дело в том, что даже из других союзных республик после распада  Союза фактически (хоть  и есть соответствующие договоры) никакие радиоактивные отходы не ввозятся.

Это я Вам…

А. Ш.: Потому  что  союзные  республики не могут заплатить также, как Франция.

А. С.: Не поэтому,  а потому что…  У нас могильник есть, куда везли отходы со всех Прибалтийских республик. И ни одного грамма отходов в этот могильник,  пока я мэр города,  не будет ввезено!

А. Ш.: Чудесно!  Давайте запишем, давайте примем это положение, если все так хорошо.

А. С.: Не надо, не надо!

А. Ш.: Почему тогда такое сопротивление?

А.С.: Потому что это не дело конституции: запрещается ввоз.10

В итоге этой полемики подавляющее 37 против 24 делегатов  проголосовали за предложение зеленых, но оно все равно не прошло.

Полезно было также поддержать ту или иную сторону в политической борьбе, идущей «в верхах» совещания. Мы подрывали как могли легитимность президентского проекта: «Что делать, если мы опрокидываем какие-то положения президентского проекта. Не такой уж он святой»11. Наша позиция тогда заключалась в том, чтобы «не уменьшать права республик до уровня областей, а повысить права областей до уровня республик»12. Также я выступил против предоставления президенту права распускать Думу, если она троекратно не утвердит предложенного президентом премьер-министра: «Я буду выступать против, потому что я не принадлежу к той части нашего собрания, которая выступает за президентскую республику, то есть за воссановление жесткого, авторитарного, командно-административного режима, поскольку здесь имеет место объединение функций главы исполнительной власти и главы государства, то есть верховного арбитра… Ничего не зависит от того, даст парламент согласие, не даст парламент согласия, – все равно президент этого премьера назначит»13. Такие выступления (не только мои, разумеется) создавали благоприятный фон для тех сил в других группах и Рабочей комиссии, которые выступали за расширение прав парламента и региональную автономию.

К 26 июня сводный проект конституции был по большинству статей согласован, хотя согласия по нескольким принципиальным моментам между сторонами Рабочей комиссии достигнуто не было.

Организаторы Конституционного совещания не стали рисковать, выставляя итоговый проект на голосование пленарного заседания (оппозиция сохранялась среди некоторых регионалов и в общественно-политической «курии»). К 12 июля депутатам предоставлялась возможность подписать «принятый» проект. Я позволил себе написать в этой толстой книге подписей свое особое мнение – проект может быть принят за основу для обсуждения и принятия Съездом народных депутатов. Разумеется, на политический процесс такие особые мнения не влияют.

Однако шлифование проекта на этом не закончилась. Рабочая комиссия и состоящая из юристов Комиссия конституционного арбитража продолжили вносить поправки до 8 ноября (после переворота 21 сентября – 4 октября – уже без советского противовеса). Последние поправки были весьма существенны: было решено, что глава о правах и свободах человека и гражданина приобретет статус неприкосновенной для Федерального собрания. И тут же с неслучайной формулировкой «для стабилизации положения в стране» было введено дополнение ст. 29 о запрещении «пропаганды и агитации, возбуждающих социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду»14. Расплывчатость этой формулировки создает опасность репрессий за высказывание мнений, право на которое гарантировано как раз той самой «неприкосновенной» главой. Затем, пройдясь по тексту с финальной правкой, президент вынес проект на референдум.

Не закончили работу и делегаты совещания. Уже 10 июня, выступая на пленарном заседании, С. Шахрай сказал,  что  возникло «мнение» о необходимости продолжить работу Конституционного  совещания  на  неопределенный   срок. Этот контролируемый «представительный орган» мог пригодиться как парламент «переходного периода». Естественно, идея «не расходиться» была встречена большей частью присутствующих с энтузиазмом. Либеральная часть совещания не доверяла волеизъявлению народа и была рада возможности превратиться в законосовещательный орган при «просвещенном» Президенте.

В результате из делегатов Конституционного совещания были созданы две совещательные палаты при президенте – Государственная и Общественная. Несмотря на то, что это «пятое колесо в телеге» ельцинского режима затем тихо отмерло, модель Общественной палаты оказалась востребована уже при Путине.

Ельцин и его сторонники отказались от проведения выработанного проекта через Съезд, что вскоре привело к перевороту 21 сентября – 4 октября. Итогом этого переворота стало утверждение Конституции на референдуме 12 декабря. Силовой порядок ее рождения определил и судьбу конституции, которая оказалась заложницей президентской воли.

 

 

  1. Le terme Congrès (s’ezd) désigne les réunions plénières des  députés élus en mars 1990, réunions qui durent en général entre deux semaines et un mois ; il y eut neuf Congrès entre le printemps 1990 et le printemps 1993 []
  2. article, qui, soit dit en passant, a été maintenu dans la Constitution jusqu’à maintenant, mais n’est pas respecté []
  3. Конституционное совещание. Стенограммы, материалы, документы. 29 апреля – 10 ноября 1993 г. М., 1995. Т1. С.5. []
  4. Там же. С.7. []
  5. Там же. С.23. []
  6. Там же. Т.2. С.9. []
  7. Там же. Т.2. С.6. []
  8. Там же. С.16. []
  9. Там же. Т.5. С.367. []
  10. Цитируется по первоначальной стенограмме. Отредактированный вариант см. Там же. Т.5. С.296-297. []
  11. Там же. Т.7. С.256. []
  12. Там же. С.242. []
  13. Там же. Т.15. С.280. []
  14. Там же. Т.20. С.471. []

Graeme Gill, Making Sense of October 1993.

logos totale 3Making Sense of October 1993.

Graeme Gill, University of Sydney

Paper  presented to the Conference “Un Octobre oublié ? La Russie en 1993”, Paris, 18-19 Novembre 2013

Download text in PDF  Graeme Gill 1993

The events of late 1993 now go largely unmarked in Russia. In the ten years following the violent clashes in Moscow and the subsequent election and constitutional referendum, there was no side of politics for whom revival of the memory of these events seemed to involve political advantage. For Yeltsin and his supporters, this would simply have emphasised the violence with which he sought to resolve his difficulties with the parliament and the questions of legitimacy flowing from the disputed nature of the election and constitutional referendum result. For the communists, it would have threatened to revive the image of them as insurgents, when their interests throughout the 1990s lay in projection of them as responsible parliamentary players. But just because there is a lack of public recognition of what occurred in 1993 does not mean that it was not important. Indeed, some of the elements of post-1993 Russian politics may be seen as direct results of that conflict and the way it played out. But first, what is meant by the events of 1993?1

In looking at the consequences of the events of 1993, it is important not just to focus on the president-parliament conflict and its violent end, but to include the election and referendum held at the end of the year. Following the end of the USSR in December 1991, a political stand off emerged between President Boris Yeltsin and the parliament, the Supreme Soviet/Congress of People’s Deputies. In the parliament, which was elected in 1990, communists constituted a major bloc, although given the disintegration of the CPSU in the late 1980s-1990, it is not clear that those elected under the party’s banner really constituted a coherent group. Nevertheless much of the parliament gathered behind the speaker, Ruslan Khasbulatov, as he engaged in a struggle with Boris Yeltsin. The essential questions at the heart of this conflict related to personal aspirations and antagonism, institutional competition, and policy differences. Yeltsin’s pursuit of a radical economic agenda generated significant opposition within the parliamentary chamber, while his preference for a strongly presidential form of government also engendered opposition from those who favoured a parliamentary form. Various half-hearted attempts at compromise in 1992-93 came to nothing, and ultimately on 31st September 1993  Yeltsin suspended operation of the parliament. In response, some of the parliamentarians met in extraordinary session, formally removed Yeltsin, occupied the parliament building, and called for popular protests in opposition to Yeltsin’s action. On 4th October, under Yeltsin’s orders, the army shelled the parliament building and arrested the rebel deputies and their supporters. In December Yeltsin proceeded with an election for a new parliament and a referendum on a new draft constitution that had been devised in the president’s office. The election was characterised by a strong protest vote reflected in the prominence in the new chamber of critics of the president, while formally the new constitution was declared to have been adopted.

What consequences flowed from this course of events for future Russian development? One way of looking at this is, while recognising the practical interdependence of the two,  to see it in terms of agency and structure.

1. Agency.

At the immediate practical level, the 1993 outcome confirmed Yeltsin in power and thereby ensured that the course of economic reform would not be abandoned. However reflecting the nature of the 1993 conflict, throughout the rest of the 1990s, while Yeltsin continued to espouse economic reform, its radical nature was wound back. A desire to avoid further outright conflict with the parliament was part of this, especially given the strength of the opposition in the parliaments elected in 1993 and 1995 where opposition forces gained respectively 43.3% and over 80% of the vote, while the appointment of less radical figures to government offices also assisted this process. Had the parliament been victorious over Yeltsin in 1993, it is likely that economic reform would have been reduced even further, perhaps even reversed. This means that the particular forms that Russian capitalism has taken,2 which were shaped inter alia by decisions made by Yeltsin and those around him3, was a direct result of the outcome in 1993.

The consolidation of Yeltsin’s hold on the presidency in 1993, re-affirmed in 1996, allied to his physical state had another important dimension in terms of agency. At no time during his presidency was Yeltsin in perfect health, but he was clearly much more incapacitated from the time of his multiple heart attacks in late-June 1996. During his second term, he was at times clearly ailing, and it was clear to all by the time he retired that his physical limitations were affecting his performance in the job. This experience was one factor facilitating the movement of Vladimir Putin into the presidency. He was seen in many respects as the reverse of Yeltsin. Much younger and clearly more healthy and vigorous, Putin seemed to be everything that Yeltsin was not. This seemed to be reflected in his election victory in the first round in March 2000, a result that compared more than favourably with that achieved by Yeltsin in his election victories. While the comparison of Putin with Yeltsin was clearly not the only factor in the former’s victory, it nevertheless played a part, so in this sense, the way things turned out in 1993 helped to shape the presidential succession seven years later.

Yeltsin’s victory in 1993 also fed into other aspects of Russian policy, but these may be best seen in terms of structural factors.

2. Structure.

The course and outcome of 1993 shaped the development of the political system in important ways. One of the most important is that it prevented the emergence in Russia of a parliamentary political system. This question – should Russia have a parliamentary or presidential system – was one of the issues at the heart of the 1993 conflict. Many of those in the parliament favoured the former, not only because it would have enhanced their political importance and placed greater limits on the president who many of them did not trust, but because it was more consistent with Soviet traditions than a presidential system, which was only a late Soviet innovation. Yeltsin and many others favoured a presidential form of government because they believed that this gave the best opportunity to force through a radical agenda. And of course many supported one side or the other simply because they believed that this formed the best system of government. In any event, the outcome of the conflict was adoption of a Constitution that made provision for a powerful president. This was not a form of “super-presidentialism” as some have suggested,4 although it did render the president the most powerful actor in the political system. The president defined the “basic directions of the domestic and foreign policy of the state”, could initiate legislation and issue decrees, edicts and directives that had the force of law (although they could be rescinded by the parliament or annulled by the Constitutional Court), appointed the prime minister (“with the consent of the State Duma”), and government ministers (on the proposal of the prime minister), meaning the government was responsible to the president. He nominated people to head the Central Bank and a range of courts (including the Constitutional Court), formed the Security Council, and appointed his representatives in the regions, diplomatic representatives and the head of the armed forces. The president could introduce a state of emergency, suspend civil freedoms and veto legislation adopted by the State Duma. All of the so-called “power ministries” were directly subordinate to the president while the others were subordinate to the government. Under certain circumstances the president could dissolve the Duma, while being relatively immune from impeachment because of the complexity of that process. But there were limitations on his power. All legislation had to be passed by parliament, including the budget, under certain circumstances the president could be impeached although that was a difficult process, any presidential veto of legislation could be overturned by a two-thirds majority of both houses of parliament, and he could not hold office for more than two consecutive terms. The president possessed a considerable panoply of powers, but the parliament in principle retained significant capacity to restrain the president, especially through its control over the budgetary approval process. Nevertheless the system was closer to a presidential than to a parliamentary system.

This had implications for Russia’s political trajectory. There is a substantial literature that argues that parliamentary systems are more likely to embody and foster democratic practices than presidential systems.5 While the essence of this argument concerns the greater decentralisation of power in parliamentary than in presidential systems, with more avenues into the political process and the greater likelihood of balancing or checking forces operating in the parliamentary system and therefore the greater likelihood of bargaining and compromise, institutional form alone cannot explain political outcomes. The way political elites choose to play the political game is also central to this, but to the extent that this is shaped by the institutional contours, whether a system is parliamentary or presidential can help to shape the political trajectory. Most observers accept that over the last two decades Russia has become less democratic and moved in a more authoritarian direction, and they attribute this in large part to the personal influence of Vladimir Putin. But the fact that he has occupied the presidency and been able to use the authority and power of that role cannot be ignored as a factor. By building in a powerful presidency, the Constitution opened the door for the incumbent of that post to use those powers to consolidate and increase their power, and thereby shift the system in a less democratic direction.

The centralisation of power scholars have pointed to in the presidential system as a potential barrier to democracy has been reflected in Russia by the growth in power of the Presidential Administration. Established on the basis of the Soviet CC Secretariat, this was the political machine that served the president and was under his direct and immediate control. While this had been growing in size before the events of 1993,6 its scope expanded following those events. As well as performing the basic house-keeping functions for the president, it developed a broad supervisory and watching brief over all areas of policy, with its departments effectively coming to shadow those of the government. As Yeltsin sought to circumvent the opposition of the Duma by ruling through other means, chiefly through the issue of presidential decrees, his capacity to do this rested principally upon the Presidential Administration. This became the key institutional instrument of the presidency, and perhaps even the system, and, in the absence of a vice-president and the weakness of the prime minister, its head became virtually the second most powerful person in the political structure; and as the later careers of Vladimir Putin and Dmitry Medvedev shows, it was a major source of future leaders.

The powerful presidency has also facilitated the development of personalism as a principal element in the Russian system. Personalism refers to the way in which the personal preferences and priorities of leaders have precedence over the formal, institutional rules and regulations. Personal action is only weakly structured by formal rules as the leader has freedom of action to do virtually whatever he likes. At the extreme, this is a single-person dictatorship, but this relationship between personal freedom and institutional regulation is evident in all systems. The systems differ by degree in the range of freedom available to a leader, and this can change over time. Generally, the more the restriction, the greater the constitutionality of the system and the less the restriction, the weaker the constitutional provisions. Russia under Yeltsin (and also Putin) did not approach the level of personal dictatorship, but it has also been a long way short of a constitutional regime. Certainly Yeltsin abided by the general provisions of the Constitution – he rejected pressure in early 1996 to postpone the presidential election (the desire to avoid the 1993 precedent was apparently instrumental in this decision)7 and he obeyed all findings of the Constitutional Court even when he disagreed with them – but his approach to rule and to the presidency was driven by the conviction that he personally carried responsibility for guiding Russia away from its communist past and into the bright new future. His political career in the last years of the Soviet period showed his propensity to pursue personal campaigns regardless of formal structures (indeed, this had been one of the major reasons for his survival and ultimate success as a politician in the 1988-91 period), and his experience in 1992-93 seems to have reinforced his belief in the necessity and efficacy of acting in this way. The unrolling of the events of 1993 seems to have confirmed in his mind the image of himself as the saviour of Russia. It was he who stood up to the reactionary parliament and forced it to back down, thereby saving Russia from a revanchist, communist fate. He seemed to see his role as almost historically defined,8 and therefore exempt from the constraints of ordinary rules.

This attitude was reflected in the approach Yeltsin adopted to the electorate throughout his presidency. Although Yeltsin’s electoral success was due in part to the way in which the electoral process was manipulated (see below), he did enjoy genuine popularity among sections of the populace. He sought to cultivate this by creating a charismatic connection between himself and his followers. Projecting the message that he alone had the qualities to guide Russia through its contemporary troubles, he called for support and allegiance from the people on a purely personal basis, unmediated by any intervening organisational structures.9 By refusing to belong to any party, which itself had significant effects on the way the system developed (see below), he sought to present himself as the voice and embodiment of all the Russian people, and therefore above the constraints of “normal” politics. That this failed to resonate with significant sections of the electorate was important for immediate electoral outcomes, but less so for the future development of the system. The model of president that Yeltsin passed on to his successor was very much one that emphasised the personalist aspects of the role and its priority over the formal rules of the game.

Another reflection of this has been the way that the presidential succession has been managed. Formally, after two consecutive terms, the president stands down and his replacement is chosen by popular ballot. However this provision was manipulated by Yeltsin in 1999, a practice repeated in 2008 and 2011-12. While on all occasions, the president was chosen by competitive ballot, the ground of that vote was substantially tilted in favour of the candidate supported by the incumbent president. By resigning early in 1999, Yeltsin ensured that his prime minister and preferred candidate to replace him, Vladimir Putin, enjoyed all of the advantages of incumbency in the coming ballot. This also meant that the vote was brought forward three months, catching the opposition unawares and giving them half the time they thought they had to organise their presidential campaign. In the later instances, while there was no early resignation, the designation of a preferred successor clearly reflected an attempt to improve the prospects of that person in the election. This sort of manipulation of the system reflected not only the strength of the personalist principle, but the acceptability of manipulation of the system to produce preferred outcomes (see below).

The rejection of a parliamentary system and the personalist style of presidency that emerged under Yeltsin had significant implications for the development of political parties.  A parliamentary system involves a government formed by parties in the parliament, and therefore imposes upon parties a form of discipline absent from other sorts of arrangements. In order to form government, parties must develop both an infrastructure and a policy framework designed at least in part to attract the popular vote and to unite party members in the parliament behind its agenda. They must also have a level of discipline in the parliamentary chamber sufficient to ensure that the government does not fall as a result of splits within the party. Unless a party can do these things, it is unlikely to succeed in a parliamentary system. However these disciplines are not there to anything like the same extent when the fate of the government is not dependent upon a continuing party majority in the chamber. Accordingly the system introduced in 1993 did not create the sorts of incentives that could lead to powerful party organisations. Parties have been weakly organised, often little more than a coterie around a prominent leader who has sought to use the party to further his own personal interests. Parties (with the exception of the communists) have generally lacked a substantial national organisational structure and a coherent policy platform. Parties have been prone to division and splitting, and the refusal to come together in meaningful organisational structures, reflected in the vast array of small parties that are unable to make any headway with the electorate; the absence of a single viable liberal party is the best instance of this. This sort of party system has been described by one scholar as “feckless pluralism”.10 Of course the nature of the system was not the only factor in producing weak parties; the personal ambitions and idiosyncrasies of the party leaders, popular resistance to parties stemming from the Soviet experience of the ruling party, the weakness of clear constituencies among the voters, the weariness of people with politics, and the way in which the difficult economic circumstances of the 1990s tended to encourage people to direct their energies into activities other than the political,11 all contributed to the weakness of party development. But while all of these were important, the absence of a systemic imperative for strong and stable parties stemming from the type of political system established in 1993 was crucial.

Reference has been made to manipulation of the system with regards to the presidential succession, but this has been even more extensive in the way in which elections have been run. The 1993 election set a precedent here. Yeltsin sought to skew the electoral choice available to voters. Following the closure of the parliament, Yeltsin banned 15 newspapers on the grounds that they had contributed to mass disorder in Moscow (meaning they had supported the parliamentary opposition against him), and suspended 16 parties on the grounds that they had been involved in these events. These were all opposition parties, including the Communist Party of the Russian Federation (KPRF), although the ban on this party was overturned before the election, enabling it to take part. Of the 30 parties/electoral associations that attempted to gather the 100,000 signatures needed to participate in the election, 21 claimed to have got the required number of signatures. However eight of these were denied registration, on what they claimed were false grounds, while there were charges of harassment and intimidation from many of the parties that were unable to claim sufficient support. There were also restrictions placed on the campaign. The principal, informal, one was the massive media bias against the communists,12 But also important was Yeltsin’s injunction that if the leaders of the electoral blocs standing attacked the draft constitution, the president or each other, they would lose the free time they had been allocated on state media.13 Furthermore the draft constitution upon which the people were being called upon to vote was not published until a month before the ballot, giving very little time for a robust debate on what was a complicated document. Following the conduct of the ballot, there were also reports of significant electoral fraud,14 including exaggeration of voter turnout in order to reach the 50% requirement for adoption of the constitution  (it reported that only 46.1% of the electorate had participated, a figure which, if correct, would have meant that the constitution had not been adopted), and the misallocation of some 17% of the ballots to parties for which they had not been cast. There was some criticism of such fraud at the time, but this was neither widespread nor sustained.

While these measures did not produce the electoral result Yeltsin was seeking, they did establish a precedent that manipulation of the electoral process was acceptable in order to achieve political ends. This principle was then applied to the remaining elections in the decade, parliamentary in 1995 and 1999 and presidential in 1996 and 2000. In all of these elections, albeit to differing degrees, the integrity of the electoral process was corrupted by the manifest inequality of economic resources available to the pro-Yeltsin forces, thereby enabling them to grossly outspend their opponents including exceeding the legal limits on campaign spending, a biased media which gave the opposition little positive exposure, and the fraudulent manipulation of the ballots. Although the 1996 presidential poll was probably the most egregious case of electoral manipulation, this occurred in all elections during this decade. The principal factor enabling this was the control that Yeltsin and his supporters were able to exercise over the state and the enormous resources it had to hand. It was this control, significantly aided by the efforts of sympathetic supporters in the business world,15 that subverted the electoral process in Yeltsin’s Russia and ensured that the electoral contest was not an even one.

With the international dominance of the democratic paradigm following the end of the cold war and the collapse of communism, added to the triumphalist strain in Western assessments of international developments at this time, one might have expected considerable Western criticism of this subverting of the democratic process in Russia, much like there has been on developments in Putin’s Russia. During this decade various election monitoring agencies did complain about the conduct of the Russian elections, and some Western governments did note the elections’ undemocratic features and express their concern. However generally the Western reaction was muted. There was no trenchant criticism of the failings of the process and a general willingness to argue that Russia remained on the path to democracy and that these were minor blips on that path. The principal reason for Western quiescence is that the Western powers had tied themselves to Yeltsin personally. With the collapse of perestroika and the Soviet Union, leading Western politicians shifted their support (and hopes) from Gorbachev to Yeltsin. This attachment was strengthened in the early 1990s by the passive foreign policy outlook adopted by Russia with regard to Western interests and their pursuit, but it really became unbreakable with the events of 1993. These were widely interpreted in the West as Yeltsin leading the opposition to a reassertion of communist power in Russia, and therefore to a re-opening of the Cold War. The fact that the communists constituted the strongest anti-Yeltsin force throughout the 1990s confirmed this image, but this was merely confirming what had been established in 1991 and dramatically boosted in 1993. Yeltsin was cast as the fighter for an anti-communist future and therefore for world peace. This image locked Western leaders firmly to Yeltsin’s side and muted any criticism they may have had of the undemocratic aspects of the Russian electoral process. For political reasons, then, Western leaders refused to place pressure on Yeltsin to clean up the electoral process.

The events of 1993 may also have set the tone of politics in the 1990s. The two main protagonists in 1993, at least as perceived by themselves and more generally by many in retrospect, were Yeltsin and the communists. And at the symbolic and rhetorical levels, these remained the principal political actors throughout the 1990s. The KPRF remained a major party in the Duma and in successive electoral contests, while the main opponent to Yeltsin in the 1996 presidential poll was the leader of the KPRF, and a representative of this party was seen as the most likely main challenger in 2000. Relations between Yeltsin and the communists had been bad since the perestroika period, but the clash in 1993 took them to a new low. It is clear that politically neither side had any time for nor would give any concessions to the other. Their relationship was one of inveterate opposition, reflected in the attempts by the communists to engineer Yeltsin’s impeachment in the Duma. This visceral mutual hatred, plus the ability of the communists to establish a substantial presence in the Duma, prevented the president and the parliament not only from working together, but from being able to reach a compromise on various issues. The Yeltsin-communist stand off thus had important implications for the institutional development of the system because it hindered the growth of a workable relationship between the president and the parliament. What this reflected is the fact that politics was seen as a zero sum game: either Yeltsin won, or the communists won. In this sort of situation, compromise was virtually impossible, and politics was a game of winner take all. This is precisely the lesson that the events of 1993 gave, and the result was a dysfunctional system that staggered on from crisis to crisis without any apparent means of escaping this self-defeating process, at least while the two main protagonists remained unchanged.

A Legacy for Putin?

The influences that 1993 has had on the remainder of that decade have been outlined above, but have they been carried forward into the following, Putin, period? In substantial measure they have. Despite the question being raised in a desultory fashion from time to time, there has been no shift in the direction of replacing the presidential system by a parliamentary one. Constitutionally Russia has remained very stable in the two decades since the Constitution was introduced. However what originally flowed from this choice has, if anything, been strengthened since Putin became president. The centralisation of power in the presidency and the presidential apparatus became stronger following Putin’s election owing to both institutional changes – especially the undermining of the positions of the regional governors and the growth of central state capacity – and the personal circumstances of the president; Putin was a much more activist president and suffered from none of the physical afflictions that had bedeviled his predecessor. This is not to say that central control became absolute, because there were still significant limitations in the capacity of the centre to project its authority across the country, but that capacity was clearly greater than it had been under Yeltsin.

The personalism that went with presidential centralisation under Yeltsin has also been evident under Putin, even if it has taken something of a different aspect. While there have been attempts to generate a charismatic image of Putin – note the beginnings of a leader cult in the mid-2000s16 and the presentations of him in various energetic poses (fishing with a bare top, driving trucks and light aeroplanes, recovering ancient artefacts from the seabed) – more generally he has projected an image of the can-do leader who works diligently away at getting things done. He appears as the practical, hands-on politician who is concerned both for the people’s welfare and for the interests of Russia. Rather than the leader who seemed to seek definition through standing up to and defeating a (communist) opposition, he was the leader who restored stability to society and ushered it along the track to a new bright future. But he did this by working through the system and cooperating with others in political life. Not for him the uncertainty caused by a willful leader, but the assuredness and certainty that came from mastery of the system. And it was this mastery of the system, added to the notion of the indispensability of the person, that underpinned his choice of Medvedev to replace him as president in 2008 and his return to that office in 2012. This was a different perspective to that surrounding Yeltsin, but it was no less personalist.

Most of the political parties have remained in their nature much as they were under Yeltsin. While the numbers have fluctuated, depending in part upon changes in the electoral regulations, the overwhelming majority of them remain in the form described as “feckless pluralism”. But there have been two important changes to the party system since Putin came to power. The first has been the emergence of a so-called “party of power”, initially Unity which was then subsumed into United Russia. This was a party established from the top, in the Kremlin, to represent the interests of the president. Unlike earlier attempts to do this (Russia’s Choice and Our Home is Russia), the party of power under Putin has been able to establish for itself a solid representation in the Duma; since 2003 it has been the majority party. This has given the president an important mode of leverage in the Duma (see below), but it also has served as a dampener to further party development elsewhere in the system. With the party of power able to dominate through the electoral process, the incentive for people to go to work developing other parties has declined. The second change is that the position of inveterate opposition by the KPRF has disappeared. In large part a function of the fact that Putin effectively took over much of their constituency and part of their policy program, the differences between the party and the president that had yawned so large when Yeltsin was president disappeared. But this also meant that historically the largest and best organised party outside the party of power had effectively been co-opted, so that what has now been called the “systemic opposition” has collapsed, because the other parties remain much as they were under Yeltsin.

Electoral manipulation remains as endemic under Putin as it was under Yeltsin. All of the elections in the 2000s have been characterised by the same sort of abuses that were evident earlier.17 Most importantly, the electoral arena has been tilted substantially in favour of the party of power: opposition is barred from participating on pseudo-legal grounds, parties and activists are harassed as they go about their electioneering, there is unfair media coverage, pressure may be applied to voters, and control of the state is used to misallocate ballots and to ensure that official candidates have no shortage of resources to press their messages. All of these sorts of things have been evident in all elections under Putin, just as they were under Yeltsin, and although the electoral malpractice stimulated popular protest in 2011-12, there is no evidence that anything structural has been done to eliminate these deficiencies. However one thing that has changed is the strength of Western criticism of this. Reflecting the more assertive stance Russia has taken under Putin, plus the conception among some Western circles that Putin is little more than a Soviet revanchist, Western leaders have been much more willing to criticise perceived shortcomings in the Russian political process than they were under Yeltsin.

One element that has changed is the political stand off between the president and the Duma. Owing mainly to the dominating position the party of power was able to get in the Duma, but also to the co-optation of the communists noted above, Putin was able to neutralize the Duma as a source of carping and criticism. Rather than being a site of opposition activity and a platform for criticism of the president, the Duma has been transformed into a dutiful and obedient part of Putin’s ruling apparatus. This is a significant development because it constitutes the total reversal of the central dynamic of 1993.

The Question of Causality.

Having shown that there are links between the events of 1993 and later developments in the system, the question remains about the nature of those links. Except for Yeltsin’s predominance, nothing automatically and inevitably flowed from his victory over the parliamentary opposition in 1993. The contours of post-1993 politics were shaped by many forces, including crucially the perspectives, priorities and prejudices of Yeltsin himself. Had he sought to reach out to his opposition and seek to compromise with them, had he shown the importance of parties by becoming the head of one and working through it, had he been willing to take his chances  at the ballot box rather than trying to prejudice the outcome through manipulation, the system may have turned out very differently. But he was unwilling to do any of this, perhaps in part because of the effect of 1993 upon him. Clearly the events of that year coloured his perceptions just as they coloured those of his opponents, and in this sense the events of 1993 were important in shaping subsequent political contours.

But if nothing was inevitable, what the events of 1993 did was to create a situation of path dependence in the sense that the developments sketched above were a logical continuation of the trends evident in 1993.  This may have manifested itself through developments that logically extended what emerged from 1993; the presidential system and the implications of that for the power of the parliament and the nature of parties is a clear case of this. The other form through which such manifestations could occur was the notion of precedent. A clear case here is that of electoral manipulation, where Yeltsin’s attempt to structure the 1993 election created a precedent for how to approach those of 1995-96. And once this had been done again, it became part of the general expectations of political officials that they should behave in this way, that it was part of the job of subordinate officials to support the electoral performance of their superiors in whatever ways they could.

This means that 1993 was a critical juncture in the development of the Russian Federation. It set the course of politics on the path it has taken ever since, characterised by a strongly presidential system, weak political parties, and an electoral authoritarian18 rather than a democratic polity.

  1. For a day to day diary, see Valeriia Buzyleva et al, Politicheskii krizis v Rossii. Sentiabr’-oktiabr’ 1993 (Moscow: Postfactum, ND), and for a fuller study by a participant, Viktor Sheinis, Vzlet i padenia Parlamenta. Perelomnye gody v rossiiskoi politike (1985-1993) 2 vols (Moscow: Tsentr Karnegi & Fond Indem), 2005). []
  2. For some early studies, see Thane Gustafson, Capitalism Russian-Style (Cambridge: Cambridge University Press, 1999) and Rose Brady, Kapitalizm. Russia’s Struggle to Free Its Economy (New Haven: Yale University Press, 1999). []
  3. On the role of businessmen in this, see Graeme Gill, Bourgeoisie, State, and Democracy. Russia, Britain, France, Germany, and the USA (Oxford: Oxford University Press, 2008), ch.7. []
  4. For example, see the discussion in M. Steven Fish, Democracy Derailed in Russia. The Failure of Open Politics (Cambridge: Cambridge University Press, 2005), ch.7. []
  5. For example, Arend Lijphart (ed), Parliamentary Versus Presidential Government (Oxford: Oxford University Press, 1992) and Juan J. Linz & Arturo Valenzuela (eds), The Failure of Presidential Democracy (Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1994). []
  6. On its early development, see Eugene Huskey, “The State-Legal Administration and the Politics of Redundancy”, Post-Soviet Affairs 11, 2, 1995, pp.115-143. []
  7. On this, see David Remnick, “The War for the Kremlin”, New Yorker 22 July 1996, pp.47-48. Iu.M. Baturin et al, Epokha Yeltsina. Ocherki politicheskoi istorii (Moscow: Vagrius, 2001), pp.559-563. []
  8. See the way he discusses his role in Boris Yeltsin, Zapiski prezidenta (Moscow: Ogonek, 1994) and Prezidentskii marafon (Moscow: AST, 2000). []
  9. On charisma, see Max Weber, Economy and Society. An Outline of Interpretive Sociology (Berkeley: University of California Press, 1978, trans. Guenther Roth & Claus Wittich), pp.241-251 & 1111-1157. []
  10. Vladimir Gel’man, “From ‘Feckless Pluralism’ to ‘Dominant Party Politics’. The Transformation of Russia’s Party System”, Democratization 13, 4, 2006, pp.545-561. He defines “feckless pluralism” as involving fragmentation, electoral volatility, and a large role played by non-party actors. []
  11. For one discussion of the causes of weak parties, see Henry E. Hale, Why Not Parties in Russia? Democracy, Federalism, and the State (Cambridge: Cambridge University Press, 2006). []
  12. For example, the KPRF received only 0.4% of radio time and 1.4% of television time in editorial programs compared with 37.1% and 29.1% respectively for Russia’s Choice. The European Institute for the Media, “The Russian Parliamentary Elections: Monitoring of the Election Coverage in the Russian Mass Media. Final Report”, 1 February 1993, pp.30, 38 & 117-122. (EIM) []
  13. EIM (1994), pp.33-34. []
  14. For a report about the findings of a commission on electoral fraud, see Izvestiia 4 May 1994. []
  15. See Gill (Bourgeoisie), ch.7. []
  16. For example, see Julie A.Cassidy & Emily D. Johnson, “Putin, Putiniana and the question of a post-Soviet cult of personality”, Slavonic and East European Review 88, 4, 2010, pp.681-707 and Helen Goscilo (ed), Putin as Celebrity and Cultural Icon (London: Routledge, 2013). []
  17. For one study, see Mikhail Myagkov, Peter C. Ordeshook & Dimitrii Shakin, The Forensics of Election Fraud. Russia and Ukraine (Cambridge: Cambridge University Press, 2009). []
  18. For the fullest study of this sort of regime, see Steven Levitsky & Lucan A. Way, Competitive Authoritarianism. Hybrid Regimes After the Cold War (Cambridge: Cambridge University Press, 2010). []

Москва, 17-18 октября 2013 г., научная конференция: Политико-конституционный кризис осени 1993 г.: источники, интерпретации и перспективы изучения

рлрлшнрПолитико-конституционный кризис осени 1993 г.:

источники, интерпретации и перспективы изучения


Научная конференция, 17-18 октября 2013 г.

Место проведения: Российская Академия народного хозяйства

и государственной службы при Президенте РФ.

Проспект Вернадского, 84.

зал № 5 (3 этаж), корпус № 6

Скачать программу конеренции_17-18 окт 2013

Политико-конституционный кризис и его трагическое разрешение осенью 1993 г. относится к числу ключевых, но недостаточно изученных событий современной российской истории. Вокруг этого события продолжаются острые споры как в обществе, так и в профессиональной научной среде. Эта тема имеет и самостоятельное значение. Следствием событий осени 1993 г. стало принятие новой российской Конституции, открывшей очередную страницу в истории отечественной государственности.

Задачей конференции является:

– подведение итогов изучения политико-конституционного кризиса 1993 года;

– выявление нового круга источников по этой проблеме и введение их в научный оборот.

Конференция должна способствовать поиску перспектив научных исследований, уточнений историографических оценок.

На конференции предполагается уделить особое внимание выявлению новых сведений по истории политико-конституционного кризиса в России, в частности, путем целенаправленного выявления сведений «устной истории». Среди докладчиков – активные участники событий двадцатилетней давности, а также ведущие отечественные и зарубежные ученые. Рассказы участников и очевидцев октябрьского кризиса, в том числе оценка событий осени 1993 г. с позиции сегодняшнего дня и с учетом современного научного знания, представляют особый интерес.

Организаторы: Институт российской истории РАН, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС), Центр франко-российских исследований в Москве (ЦРФИ), при содействии Государственного архива РФ, Главного архивного управления г. Москвы, Государственной исторической библиотеки РФ, общества «Мемориал» и издательского дома «КоммерсантЪ».

 

 

ПРОГРАММА КОНФЕРЕНЦИИ

 «Политико-конституционный кризис осени 1993 г.:

источники, интерпретации и перспективы изучения»

Москва, 17 – 18 октября 2013 г.

 

 Четверг 17 октября

 «1993 год как объект научного исследования»

10.00 ч. – Открытие конференции.

 Ю.В. Петров, директор ИРИ РАН; Р.Г. Пихоя, зав. Отделением «Исторический факультет» ФГУ РАНХиГС; Кароль Сигман, научный сотрудник ЦФРИ.

 

 Интерпретации и перспективы изучения кризиса 1993 г.

 10.30 – 12.30 ч.

 Ведущие – А. Берелович, С.В. Журавлев, Р.Г. Пихоя

Г.А.Сатаров, профессор РАНХиГС. Конституционно-политический кризис: анализ, подходы, интерпретации;

Е.Н Струкова, к.и.н, заведующая Фондом нетрадиционной печати ГПИБ России. 1993-й год: проблемные узлы историографии;

 Зезина М.Р., профессор РАНХиГС . Политический кризис в российских учебниках истории.

Дискуссия. Объявленные участники: проф. В.Л. Шейнис; д.ф.н. О.М. Здравомыслова; проф. С.Н. Красавченко; В.В. Игрунов; проф. А.И. Музыкантский.

 

12.30-13.30 ч. – обед  

 

Источники: архивы

 13.30 – 15.30 ч.

 Ведущие: В.В. Костиков, Р.Г. Пихоя, А. Регамэ

– С.В. Мироненко, директор Государственного архива РФ. Спасение, обработка и использование документов Верховного Совета РФ;

О.Г. Румянцев, президент некоммерческой организации «Фонд конституционных реформ». Конституционная комиссия Съезда народных депутатов Российской Федерации: проблема издания, использования и интерпретации материалов;

 Б.И. Беленкин, член правления Международного общества «Мемориал». Материалы политического кризиса 1993 г. в фондах «Мемориала» и Государственной исторической библиотеки;

 О.А. Трусевич, архивист, сотрудник правозащитного центра «Мемориал». Сведения о погибших: сравнительный анализ официальных и независимых источников.

 Объявленные участники: доц. Ф.В. Малхозова; А.В. Черкасов, «Мемориал»; Е.Н. Струкова; М. Добри, профессор Университета Париж-1 Пантеон-Сорбонны; Ф. Досэ, доцент Университета Блез Паскаль в Клермон-Ферране; А. Ле Уэру, доцент Университета Париж Нантер.

 

15.30 – 16.00 ч. – кофе-брейк        

Источники: люди

 16.00 -18.00 ч.

 Ведущие: А. Берелович, М.Р. Зезина, К. Сигман

С.А. Филатов, первый заместитель Председателя Верховного Совета РФ (1992 – январь 1993 г., руководитель Администрации Президента (январь 1993 – январь 1996 г.). Верховный Совет и Президент – динамика отношений в 1993 г.;

 – Аксючиц В.В., – в 1993 г. народный депутат РФ. Политический кризис 1993 г. глазами народного депутата;   

 В.В. Костиков, Пресс-секретарь Президента в 1992-1994 гг. Пресса в конфликте 1993 г.

Объявленные участники: Р.И. Хасбулатов, Р.Г. Пихоя, В.Л.Шейнис, С.Н. Красавченко


Пятница 18 октября

 

Круглый стол: Переломные моменты октябрьских событий в глазах участников и очевидцев

 Ведущие: С.В. Мироненко, А. Берелович, С.В. Журавлев

 10.00 – 16.00 ч.  

13.00 – 14.00 ч. – обед  

Участники:

Аксючиц В.В.- в 1993 г. – народный депутат РФ

Дамье В.В., в 1993 г. – исследователь в Институте всеобщей истории РАН, член ИРЕАН (Инициативы революционных анархистов), член Санитарной дружины им. Максимилиана Волошина

Здравомыслова О.М., в 1993 г. – старший научный сотрудник Института социально-экономических проблем народонаселения РАН, в настоящее время – исполнительный директор Горбачев-Фонда

Игрунов В.В., в 1993 г. – начальник Информационно-аналитического центра Государственного комитета РФ по национальной политике, директор Института гуманитарно-политических исследований (ИГПИ), один из основателй ЯБЛОКО, член группы «Свободные выборы», инициированной 8 октября 1993 г.

Константинов И.В., в 1993 г. – народный депутат РФ

Костиков В.В., в 1993 г. – пресс-секретарь Президента

Красавченко С.Н., в 1993 г. – председатель Комитета по экономической реформе и собственности и член Президиума Верховного Совета РСФСР

Кудюкин П.М., в 1993 г. – заместитель министра Труда РФ (до марта 1993 г.), координатор фракции Объединенных социал-демократов в Социал-демократической партии России (СДПР), исполнительный директор русско-американского Фонда профсоюзных исследований и обучения

Музыкантский А.И., в 1993 г. – заместитель главы Правительства Москвы, префект Центрального административного округа города Москвы

Павловский Г.О., в 1993 г. – журналист, политолог

Пихоя Р.Г., в 1993 г.- руководитель государственной архивной службы России, Главный государственный архивист РФ

Пономарев Л.А, в 1993 г. – народный депутат РФ

Румянцев О.Г., в 1993 г. – народный депутат РФ и ответственный секретарь Конституционной комиссия Съезда народных депутатов РФ

Сатаров Г.А., в 1993 г. – член Президентского совета, участник Конституционного совещания по разработке новой Конституции РФ, помощник Президента по политическим вопросам

Филатов С.А., в 1993 г. – руководитель Администрации Президента РФ

Хасбулатов Р.И., в 1993 г. – председатель Верховного Совета РФ

Шейнис В.Л., в 1993 г. – народный депутат РФ

Шубин А.В., в 1993 г. – историк, участник Конституционного совещания по разработке новой Конституции РФ, сопредседатель Партии Зеленых

 

16.00 ч. – Подведение итогов конференции

Во время конференции в Международном Мемориале (Каретный ряд, 5/10) проходит выставка

«Москва – 1993. Четырнадцать дней осени».

Выставка подготовлена по материалам фондов Государственной публичной исторической библиотеки России, Международного Мемориала и Правозащитного центра «Мемориал».

 

Проведение второй части конференции «Забытый Октябрь: Россия в 1993 г.» планируется 18-19 ноября 2013 г. в Париже. Информация и материалы на сайте http://russie.hypotheses.org/category/octobre-93.

Место проведения конференции: Российская Академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. Проспект Вернадского, 82, зал № 5 (3 этаж), корпус № 6. Вход для участников конференции со стороны ул. Рузской.

Проход осуществляется по предъявлению паспорта сотрудникам охраны, по списку, в который включены участники конференции.

Контактная информация – Анна Валерьевна Корнеева, тел. +749995699814, e mail: korneeva-av@rane.ru

Виктор Корб: Советы уничтожены. Да здравствует совок?

logos totale 3« Les Soviets sont  morts. Vive le Sovok ? » par Victor Korb, sociologue, Agence d’Etudes régionales de Omsk, Sibérie.

(русский текст ниже)

En 1993, Victor Korb était président de la fraction « Russie démocratique » au Soviet municipal de Omsk. Démocrate « de la première vague », comme il dit, il a publiquement condamné l’Oukaze 1400 de Eltsine et a été un des seuls députés à voter contre l’auto-dissolution du Parlement, qu’il considérait comme un des derniers bastions de l’auto-administration locale.

V. Korb considère octobre 1993 comme la suite logique d’une évolution à l’intérieur même du mouvement démocratique russe depuis le début des années 1990.

Il revient, dans sont texte, sur l’essor du mouvement démocratique à la fin des années 1980, véritable « école de la démocratie », sur la manière dont ce mouvement s’est divisé en plusieurs fractions et comment quelques figures ont pu prendre le devant de la scène sur des simples coups médiatiques. Il souligne rôle clé et croissant des « polittekhnologi » (conseillers en communication et autres spin doctors) et montre comment cette évolution au niveau fédéral a été reflétée à Omsk.

Il analyse le début des années 1990 comme une « revanche de la nomenklatura », soulignant que cette « contre-révolution » nomenklaturiste trouve ses racines dans la manière même dont le mouvement « Russie démocratique » a évolué : centralisation, disparition des courants et transformation en machine politique de soutien à Boris Eltsine. A Omsk, cette évolution prend la forme de frictions entre le représentant de B. Eltsine A. Minzhurenko et les activistes souhaitant conserver une plate-forme politique la plus large possible.

Pour Victor Korb, les Soviets en tant qu’organes représentatifs des citoyens libres sont toujours à construire. Ce qui reste, en revanche, c’est le « sovok », cette manière soviétique d’envisager la politique, centralisée, bureaucratisée et sans réelle participation citoyenne. Il ne reste plus qu’une démocratie factice en Russie, et même parfois l’impression de vivre dans le 1984 d’Orwell, avec ses slogans « l’igorance c’est la force » et les procès politqiues pour l’exemple. V. Korb achève sa démonstration avec une analyse du mouvement démocratique actuel.

Il propose en conclusion un paradigme pour l’étude des mouvements et des régimes politqiues qui, selon lui, doivent être analysés au regard de plusieurs facteurs clés :

– l’acceptation ou non de la violence comme moyen de résoudre les conflits

– le type de système de communication

– la place de l’éthique dans la hiérarchie des priorités

– le rapport entre droit et volontarisme

– la citoyenneté, définie comme un comportement responsable basé sur des valeurs

– la capacité d’innovation et d’alternative.

(Résumé A. Regamey)

 

Советы уничтожены. Да здравствует совок?

Виктор Корб, социолог, Агентство Региональных Исследований, Омск, Сибирь

Скачать текст October93_Korb

При использовании материалов сайта ссылка на источник обязательна

События октября 1993 года я встретил одним из лидеров “демократического движения первой волны” в Омской области, руководителем фракции “Демократическая Россия” в Омском городском совете народных депутатов XXI созыва. Будучи последовательным демократом и либералом, я публично решительно осудил указ Ельцина №1400, расценив его как попытку антиконституционного, антидемократического переворота. Неудивительно, что я оказался одним из немногих депутатов, выступивших и проголосовавших против решения о самороспуске горсовета – одного из первых и последних бастионов местного самоуправления.

Для меня и узкой группы единомышленников события октября 1993 года, а также последовавшая за ними эпоха “ельцинско-путинской суверенной демократии” были вполне ожидаемыми и логично вытекавшими из процессов “перестроечного” периода. Ключевым моментом в этих процессах являлись события 1990-1991 годов, когда группой политических авантюристов был успешно осуществлен план по реорганизации широкого общегражданского движения “Демократическая Россия” в фактическую партию Ельцина – структуру т.н. демо-большевистского типа. Важнейший и уникальный для России процесс гражданской самоорганизации был, таким образом, грубо подменен технологиями класса Realpolitik, вновь принцип “политической целесообразности” возобладал над базовыми принципами свободы, демократии и самоуправления. Вместо системных реформ, основанных на энергии общественного самосознания и самоорганизации, был осуществлен очередной захват центральной власти под псевдодемократическими лозунгами. Пресловутая “вертикаль власти” была по факту выстроена уже тогда, в начале девяностых, при Путине эта система, восстанавливающая все ключевые компоненты сакрально-имперского комплекса России, лишь приобрела окончательные циничные очертания.

Демократический подъем

В России

Период 88-90 годов XX века – один из важнейших и забытых в новейшей политической истории России. Это был второй, наиболее яркий и содержательный этап Перестройки, инициированной Горбачевым в 1985 году. Возникшие в этот период (особенно на волне подготовки и проведения XIX конференции КПСС в мае-июле 1988 года) т.н. неформальные общественные объединения стали основной движущей силой масштабного движения за демократизацию всей политической системы. Создававшиеся в это время организации наследовали дух свободы от полуподпольного диссидентского движения СССР, но большинство из них создавались «с нуля», в инициативном порядке, как образцы реальной гражданской самоорганизации и самоуправления. Это была настоящая школа демократии. И в рамках этой метафоры можно сказать, что одна из главных причин провала демократической революции – то, что большинство ее номинальных лидеров эту важнейшую школу не прошли и получили свой статус незаслуженно – в результате демагогических манипуляций, интриг либо прямой узурпации. Демократическое движение в России быстро расслоилось, как минимум, на три составляющие (без учета национально-регионалистского фактора, ортогонального к упомянутым и требующего отдельного глубокого анализа):

a)                  слой харизматических вождей-демагогов (примеры на федеральном уровне – Борис Ельцин, Гавриил Попов, Тельман Гдлян, в Омске – Алексей Казанник, Александр Минжуренко, Сергей Бабурин);

b)                 массовый слой «демократических активистов», активных и постоянных участников различных общественных организаций и движений, избирательных кампаний, публичных мероприятий и протестных акций;

c)                  слой политических менеджеров и организаторов.

Стоит отметить, что само «демократическое движение» количественно никогда не превышало нескольких процентов от всего населения СССР и России. По разным оценкам, численность активистов общественно-политических организаций составляла лишь около миллиона человек (оценка Владимира Прибыловского для численности наиболее массового движения «Демократическая Россия» в 300 тыс. человек вполне коррелирует с численностью Омского Народного Фронта в 600 членов, а также количеством участников наиболее массовых митингов того времени: в Москве – до нескольких сотен тысяч, в Омске – до 20 тыс.). Большая часть населения страны оставалась пассивными наблюдателями, а важнейшая задача их вовлечения в реальный процесс трансформации общественного уклада должным образом и не ставилась или уступала более простым и понятным задачам, решаемым методом «электорального делегирования» в рамках патерналистской схемы управления на всех уровнях.

Большинство «демократических вождей» получили этот статус без реальной «демократической карьеры», без личного организаторского опыта, будучи вознесенными на «демократической волной» на самый верх политической иерархии в один ход – благодаря яркому выступлению, газетной статье или просто счастливому стечению обстоятельств (трагикомический анекдот из омской новейшей политической истории: на учредительной конференции Омского Народного Фронта сопредседателем оказался избран никому ранее не известный юрист, очаровавший большинство делегатов яркой радикальной речью; позже он стал депутатом городского и областного советов, но кроме бессодержательных выступлений, ничем более себя не проявил). Такая схема обеспечивала высокую эффективность при реализации простых политических схем, требующих быстрой и масштабной мобилизации (на выборах, митингах, сборе подписей и т.п.). Но она тормозила важнейший процесс гражданской самоорганизации, обретения большинством людей и обществом в целом необходимой практики самостоятельного разрешения проблем, возникающих при обустройстве своей жизни вне вождистско-административной схемы. Похожие процессы происходят в современной России (опыт Объединенного Гражданского Фронта, коалиции и партии «Другая Россия», Национальной Ассамблеи, Координационного Совета оппозиции, движения сторонников Алексея Навального…).

Ключевыми для понимания сущности и динамики социальных процессов, как мне представляется, были противоречия в слое политических организаторов и менеджеров, к которым стоит отнести и разного рода аналитиков и идеологов, а также оформившихся позже политтехнологов. Именно этот слой обеспечивал генерирование основных представлений, ориентиров и их последующее омассовление путем эффективной трансляции через все доступные коммуникационные каналы. В этом слое возникали и апробировались новые организационные форматы и разрабатывались «дорожные карты». Для этого слоя, в отличие от первых двух, характеризующихся тотальным доминированием иррационально-чувственного восприятия («голосуй сердцем»), напротив, характерно преобладание рациональных подходов. Отсутствие минимального уровня консолидации в этом слое по отношению к способам и направлениям реформирования страны, приоритет силовых подходов над конвенциональными, неумение или нежелание учитывать исторический опыт привели к фактическому краху реформаторского проекта, его выхолащиванию, замене бутафорией и быстрой реставрацией более «естественной» для российского имперского комплекса схемы общественно-государственных отношений. Именно в тот, короткий, но насыщенный политическим действием, период был нарушен баланс между мыслью и действием (в пользу действия, недостаточно обдуманного, но решительного до фанатизма), между правом и целесообразностью (в пользу ложно понимаемого прагматизма с крайне узким горизонтом планирования и высокой корпоративностью и клановостью). Победу в демократическом движении одержали необольшевики, уверенные в возможности реализовать простейший сценарий реформы – через захват власти и силовое навязывание обществу позитивистских проектов вроде «ускоренной приватизации».

В Омске

29 мая 1988 года в Омске, на стадионе «Динамо» прошел один из первых в новейшей истории СССР массовый митинг, организованный группой активистов, недовольных нарушением принципов гласности и демократии при избрании делегатов на XIX конференцию КПСС. Сразу после митинга возникла одна из первых самодеятельных общественных групп «Союз содействия перестройке» (учрежден 11 июня 1988 года). Чуть позже на основе ССП были образованы дискуссионный клуб «Диалог» и «Социально-экологическое объединение». В ходе выборов народных депутатов СССР весной 1989 года был образован «Омский городской клуб избирателей». 15 октября 1989 года прошла учредительная конференция «Омского Народного Фронта» (ОНФ), который объединил большинство действовавших на тот момент общественно-политических групп и организаций в регионе и стал реальной гражданской альтернативой власти. На базе (на второй конференции) ОНФ был организован избирательный блок «Выборы-90», позволивший на первых в истории России «почти свободных» выборах сформировать влиятельные фракции «Демократическая Россия» в городском и областном советах, которые затем стали основой одноименной региональной коалиции.

Короткий промежуток 1989-1991 гг. стал периодом максимального подъема «демократической волны»: в это время лидеры «демократического движения» серьезно влияли на политическую повестку, причем, не только в протестном формате (из-за массовых гражданских протестов была остановлена реализация нескольких масштабных сомнительных проектов, в том числе: первой очереди метро, экологически небезопасных предприятий, здания КГБ и др.), но и в т.н. «конструктивном» (при поддержке и непосредственном участии «демократов» создавались первые структуры территориального самоуправления, первые независимые СМИ, предпринимательские союзы, внедрялись нормы полноценной парламентской культуры).

Номенклатурный реванш

В России

Отказ от развития полноценных демократических институтов, вовлекающих значительную часть населения в процесс гражданской самоорганизации, ставка на «правильные программы» и на «замену плохих исполнителей на хороших» при сохранении институциональной основы централизованной системы предопределили результат. Как не раз бывало в истории, мощная тоталитарная система легко выдержала легкие поверхностные колебания, не затрагивающие ее основ. «Демократическая революция» быстро сожрала своих детей. Причем, они сами немало способствовали этому – укреплением волюнтаристского стиля управления, логично приведшего к усилению административного начала, непрозрачности, клановости, коррупции, которые при сопряжении с процессом «приватизации» привели сначала к формированию системы олигархата, а затем и к окончательному установлению неоколониальной компрадорской схемы управления территорией бывшего СССР.

Наличие значительной доли представителей т.н. партийно-хозяйственной номенклатуры среди итоговых выгодоприобретателей «реформ» дало основание многим исследователям и политикам интерпретировать процесс как «номенклатурный реванш», говорить о «ползучей номенклатурной контрреволюции» и т.п. Но почему-то почти всеми упускается из виду, что предпосылки этой «контрреволюции» лежат внутри самого «демократического движения». А ведь без понимания этого, невозможно надеяться на саму возможность для России когда-либо вырваться из замкнутого тоталитарного круга.

Основная доля ответственности за провал очередной попытки коренной реформы российской государственности – на ведущих акторах политических процессов 90-91 годов. Причем, ключевыми являются решения, принятые задолго до того, как тогдашние лидеры оппозиции «дорвались до власти», поскольку этими вариантами прохождения исторических развилок фактически предопределился стиль российской политики. Как в свое время большевики-ленинцы, так и необольшевики-ельцинисты потому не испытывали особых проблем при переходе от «уличной оппозиции» к государственному управлению, что руководствовались по сути контрреволюционными базовыми представлениями: имперскими, централистскими, бюрократическими, патерналистскими. Андрей Илларионов в качестве основного момента инициирования «гражданской войны бюрократии против демократии» обозначает 1-6 ноября 1991 года, когда было сформировано правительство1, не утвержденное парламентом, что заложило основу авторитарного управления страной. Но мне представляется, что эти акты были предопределены более ранними решениями, из которых можно выделить следующие:

a)                  27 мая 1990 года – учредительный съезд Демократической Партии России: поражение свободных демократов (Салье-Константинов) и построение партии по лекалам «демократического централизма» (этот принцип по-прежнему лежит в основе построения большинства политических партий в РФ, что дало основание для знаменитой метафоры Виктора Черномырдина «какую партию ни строим – получается КПСС»);

b)                 20-21 октября 1990 года – учредительный съезд движения «Демократическая Россия»: созывавшееся как конференция мероприятие было объявлено съездом; организаторы отказались провести свободную дискуссию (т. обр. именно «демократы» первыми реализовали формулу «Съезд не место для дискуссий», лишь через тринадцать лет ставшую неформальным девизом Госдумы РФ), вместо этого были приняты навязанные организаторами уставные и программные документы, фактически превращавшие самое массовое гражданское движение в «партию Ельцина»;

c)                  Сентябрь-октябрь 1991 года – отказ от системной люстрации, начало формирования «вертикали власти»: создание института представителей Президента («демократических комиссаров»), системы малых советов, специальных органов двойного подчинения по управлению имуществом.

Таким образом, именно в 90-91 годах, еще до формальной «победы демократической революции» была заложена основа ее неизбежного поражения. При желании в российских событиях этого периода можно обозначить много параллелей и с Великой Французской революцией, и с большевистским переворотом начала XX века в России, пытаясь находить новых якобинцев и жирондистов, вычисляя российский термидор, подбирая лучшие кандидатуры на современных Робеспьера и Наполеона, Ленина и Сталина… Но суть не в отдельных совпадениях исторических сюжетов, а в общей системной логике: трудно рассчитывать на успешное решение задачи коренного преобразования устойчивой общественно-государственной формации, если сохранять неизменными по сути все ее сущностные параметры, да еще и действовать в строгом соответствии с ее сущностными принципами, не мобилизуя, не развивая и не институируя альтернативные принципы и схемы действия.

Действие по централистско-бюрократической схеме с извращенным пониманием демократии как «подавления меньшинства большинством», вместо развития живого гражданского начала, превращало его в заложника политического авантюризма, работающего, по факту, на укрепление существующей системы, путем косметической, формальной адаптации к современным реалиям. Партия Ельцина, получив всю полноту власти, сохранила все опоры евразийско-имперского режима: и сакрально-бюрократический характер власти, и централистско-имперское управление, и тоталитарно-шовинистическую идеологию, и государственный монополизм в СМИ и в экономике, и патернализм в отношении с обществом. Для завершения успешной контрреволюции системе оставалось лишь подобрать исполнителей, наиболее подходящих на свои роли.

В Омске

Как уже отмечалось, региональные «демократические вожди» были в значительной мере номинальными, не будучи связанными непосредственно со структурой и деятельностью гражданских движений в регионе. Не считая редких выступлений на митингах и встречах с избирателями, все они были заняты преимущественно федеральными или личными карьерными проектами.

К ключевым и знаковым моментам омской политической ситуации можно отнести следующие:

a)                  25 февраля 1990 года – предвыборный митинг2 на центральной площади Омска, организованный объединенным оргкомитетом от Омского Народного Фронта и Демплатформы в КПСС: на выборах народных депутатов РСФСР конкурировали сопредседатель ОНФ публицист Сергей Богдановский и преподаватель педуниверситета Олег Смолин, который и стал депутатом благодаря соглашательской позиции лидеров демплатформы;

b)                 15 октября 1990 года – образование омской коалиции «Демократическая Россия», безуспешная попытка обеспечить гражданскую консолидацию при сохранении максимального идеологического разнообразия (в программном заявлении Омской коалиции «Демократической России» указывалось, что она создана с целью координации совместной деятельности различных политических сил для «становления России как суверенного, демократического, федеративного, правового государства…»);

c)                  май 1991 года – образование регионального комитета поддержки кандидатуры Бориса Ельцина: отказ от работы на коалиционной основе в пользу «предвыборного штаба»;

d)                 19 августа 1991 года – создание одного из первых в стране «Омского общественного Комитета гражданских действий по защите законно избранных органов власти3»; 24 августа 1991 года – назначение Александра Минжуренко представителем президента РФ в Омской области, осуществлявшим функции «ельцинского комиссара» волюнтаристски, без согласования с региональным гражданским активом (примечательная мини-дискуссия на собрании «сторонников реформ» в январе 1992 года, когда на заявление Минжуренко с трибуны «кто сейчас выступает против реформ, тот наш враг», Виктор Корб, выходя из зала, перед тем как хлопнуть дверью, возразил ему: «А я не хочу и не буду жить в черно-белом мире, потому что знаю, что на самом деле мир многоцветный!».

Два любопытных сюжета на тему вербальных маркеров, подчеркивающих парадоксальность истории с ликвидацией «советской власти» и сохранением в России «совка».

Упоминавшийся выше региональный «демократический вождь» историк Александр Минжуренко шел на выборы 1989 года и победил на них под лозунгом «Вся власть – советам!» Затем стал одним из самых яростных разрушителей системы Советов и апологетов реформ Ельцина-Гайдара, при Путине спокойно много лет «служил царю и отечеству» на дипломатическом поприще, а теперь вновь называет себя оппозиционером. Стержнем его мировоззренческой позиции является идея «великой российской либеральной империи»…

Еще один любопытный сюжет на эту же тему. В 1990-м году один из активных представителей тогдашнего “агрессивно-послушного большинства” в Омском горсовете наскакивал на меня с недоуменным вопросом: “Ну как же ты можешь выступать против советской власти, за разрушение советской системы и, одновременно, быть депутатом Совета?” А я объяснял ему, что дело не в совпадении названий, а в сути. Что Советы могут и должны остаться, но только как органы реального парламентского и муниципального представительства свободных граждан, а не как фиговое прикрытие господства однопартийного режима. За прошедшие годы мой оппонент успел сменить множество ролей. Одобрить ельцинский разгон советов, поработать в новом составе городской думы и законодательного собрания, побыть ярым критиканом действующей власти и ее штатным сотрудником и охранителем, заменить билет члена КПСС на КПРФ и со скандалом отказаться от него. Из преподавателя научного коммунизма превратиться в доктора исторических наук и декана факультета. Многое изменилось в городе, в стране и в мире за эти двадцать лет. А задача избавления от советскости-совковости и выстраивания современных Советов по-прежнему остается парадоксально актуальной.

Бутафорская демократия

События 1991-1993 годов нанесли катастрофический удар по России, похоронив или надолго отсрочив уникальную возможность мирной трансформации ее общественно-государственного устройства с чрезвычайно устойчивого имперско-централистского комплекса4 к современной гражданско-демократической модели. К наиболее значимым можно отнести следующие негативные факторы-следствия “переворота 93 года”:

a)                  разрушение системы местного самоуправления, замена ее бутафорией;

b)                 замена самостоятельной социальной активности контролируемыми ритуалами;

c)                  выстраивание уникальной модели “бутафорской демократии”, подменяющей практически все важнейшие общественно-государственные институты муляжами;

d)                 девальвация важнейших политических символов и связанных с ними понятий: свобода, гражданственность, справедливость, право, демократия и др.;

e)                  системное внедрение в политику и общественную среду методов политического манипулирования;

f)                  тотальный рост социальной разочарованности и апатии, способствующий восстановлению и укреплению исторического российского комплекса сакрализации власти.

В современной России практически отсутствует местное самоуправление как устойчивый институт самостоятельного, независимого от государственной власти, решения гражданами проблем обустройства территории. Весьма примечательно, что распоряжение об утверждении состава российской делегации для участия в Конгрессе местных и региональных властей Совета Европы в 2012-2016 годах подписывает президент РФ Владимир Путин, а одним из бессменных лидеров российской делегации является спикер Законодательного собрания Омской области Владимир Варнавский – человек, олицетворяющий реинкарнацию советской партийной номенклатуры: бывший первый секретарь Омского городского комитета КПСС, депутат РСФСР, сенатор РФ, надежнейший оплот «вертикали власти» и ее феодальной проекции в отдельно взятом регионе России.

Любые попытки осуществления самостоятельной муниципальной политики и преодоления унизительной зависимости от политических и экономических монополий в любом регионе России, на любом уровне – от столичного до отдаленного сибирского поселка – всегда заканчивались одинаково: в лучшем случае – добровольной отставкой, в худшем – арестом или даже физическим уничтожением «муниципального инсургента». Между уже историческим противостоянием всесильного хозяина Омской области губернатора Леонида Полежаева (друга олигарха Романа Абрамовича) с популярным мэром Омска Валерием Рощупкиным, завершившимся отставкой последнего в 1999 году, и недавней драматической историей всенародного избрания и скорого ареста мэра Ярославля Евгением Урлашовым – сотни и тысячи аналогичных сюжетов, из которых вполне можно было бы составить многотомный эпос, не уступающий по драматизму шекспировским трагедиям.

Популярный в России еще с позднесоветского времени мем «мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» последнее время дополняется горькой констатацией осуществления казавшихся еще недавно абсурдными сюжетами из самых ярких антиутопий, включая замятинское «Мы», оруэлловский «1984» и сорокинскую «Норму». «Война — это мир» легко доказывает Россия, выдавая агрессию против Грузии за «операцию по принуждению к миру».  Лозунг «Незнание — сила» полностью подтверждается системным разрушением науки и образования и заменой их индустрией по продаже дипломов и научных званий. «Свобода — это рабство», – уверено большинство населения России, находящееся в наркотической зависимости от пропагандистских каналов и от «социальных льгот». И как апофеоз этой реализованной антиутопии – массовые показательные политические процессы против инакомыслящих в стране, являющейся членом Совета Европы.

Ответственность Европы, в первую очередь ее «просвещенных слоев» и политических лидеров, за успех реализации проекта «суверенная демократия РФ», стоит подчеркнуть особо. Без внешней легитимации всей конструкции политической бутафории шансы на изменение баланса сил в пользу сторонников свободы, права и справедливости в России были бы много выше. Отказ выстраивать международные отношения на основе базовых культурных и этических норм современного гуманизма и с учетом содержания общественно-политической ситуации, а не формальных маркеров и деклараций, согласие принимать за реальность откровенно манипулятивные конструкции – весь этот невынужденный коллаборационизм является одним из важнейших факторов устойчивости режима в России.

Критерии, метрики, развилки

Вряд ли имеет смысл интерпретировать исторические процессы и события в рамках жесткой дихотомии, выбирая крайние позиции из пар «объективное-субъективное», «предопределение-случайность» или «умысел-глупость» – общественные отношения – это всегда сложнейшее сочетание факторов, а их результирующая всегда имеет вероятностный характер. И, если даже в описании, оценке и интерпретации прошедших событий редко удается прийти к согласию, это тем более трудно ожидать применительно к актуальным состояниям или прогнозам их развития. И все же, несмотря на указанную условность и относительность описаний динамики общественных процессов, представляется возможным выделение некоторых базовых параметров, выявление, измерение и совокупный анализ которых позволяет существенно повысить и ясность представлений, и убедительность интерпретаций, и предсказательную точность. На основе собственного опыта применения рефлексивно-деятельностной исследовательской парадигмы рискну предложить следующий, не претендующий на полноту, набор:

a)                  допустимость насилия как способа разрешения противоречий и конфликтов;

b)                 тип (обменная или транслирующая) и иные характеристики коммуникационной схемы;

c)                  значимость этических принципов в системе приоритетов и ограничений;

d)                 соотношение права (процедурных норм) и волюнтаризма;

e)                  гражданственность, понимаемая как самостоятельное и ответственное поведение на основе личных прав и свобод, культурных и общественных ценностей;

f)                  инновационность, альтернативность существующим институтам.

Используя предложенный инструментарий, можно предельно сжато сформулировать ключевой конфликт в новейшей политической истории России как противостояние сторонников альтернативной гражданской политики, основанной на приоритете права и этических норм, выступающих за всемерное развитие общественной дискуссии и категоричных противников использования насилия, с одной стороны, и их оппонентов, живущих в позитивистско-патерналистских представлениях, исповедующих приоритет целесообразности над правовыми и этическими ограничениями, считающих допустимыми закрытость и насилие в качестве политических методов.

Альтернативная легитимность

Подъем гражданского самосознания и мирного гражданского протеста 2011-2012 годов показывает, что Россия небезнадежна, в ней еще сохранился потенциал качественной социальной трансформации. Но его успех в значительной мере будет зависеть от способности гражданских лидеров основательно осмыслить и критически оценить сущностные моменты всего периода новейшей российской истории с 1988 по настоящее время, а главное – собственную роль в этих событиях.

В 2005 году мной была сформулирована концепция системного развития институтов альтернативной гражданской легитимности5 и гражданской самоорганизации как стратегического пути коренного реформирования России. Попытки утвердить этот стратегический подход в качестве основного в деятельности ОГФ6 не увенчались успехом, поскольку не удалось вырвать коллег из плена электоральных стереотипов и привычных политических ритуалов. До 2012 года даже несистемная оппозиция находилась в плену необоснованных ожиданий либо скорого краха режима Путина, либо его либерализации и политической «оттепели». Энергия самостоятельного гражданского действия канализировалась в движении за свободу собраний («Стратегия-31»), локальные опыты гражданской самоорганизации (координационные советы в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Омске), а также неполитические инициативы («Лиза-алерт», «Роспил», «Синее ведерко» и др.).

Первой попыткой реализовать аналогичную концепцию на федеральном уровне стал созыв «Национальной Ассамблеи Российской Федерации» (НАРФ), позиционирующейся изначально как «протопарламент». Однако этому органу не удалось разрешить внутренние противоречия и стать организатором массового гражданского движения за свободу в России.

Вторая попытка была осуществлена летом-осенью 2012 года, когда желание лидеров гражданского протеста, возникшего в связи с грубыми фальсификациями выборов госдумы и президента, повысить свою легитимность и организованность овеществилось в организации выборов Координационного Совета оппозиции России. Этот опыт, впрочем, также пока трудно признать удачным, поскольку КС первого созыва также не удалось вывести гражданское движение на новый качественный уровень. Причем, ключевым фактором его несостоятельности вновь стал конфликт между сторонниками двух основных парадигм гражданской политики, описанных выше.

Вряд ли кто-то сейчас возьмется делать ответственные прогнозы о конкретных сценариях и сроках изменения политической ситуации в России. Но можно быть уверенными, что они будут определяться тем, каким образом будут пройдены исторические развилки, в которых страна блуждает уже сотни лет.

  1. Статья «Гражданская война бюрократии против демократии» – http://aillarionov.livejournal.com/555180.html []
  2. Подробнее об этом митинге см. в ЖЖ автора: http://victor-korb.livejournal.com/471524.html []
  3. Подробнее о событиях «августовского путча» см. на сайте http://Корб.рф/publ/1-1-0-5 []
  4. О сущности российского имперского комплекса см. в эссе «Изжить дракона» – http://newros.ru/publ/5-1-0-28 []
  5. См. эссе «Построим новую страну!» – http://newros.ru/publ/5-1-0-2 []
  6. ОГФ – Объединенный Гражданский Фронт, созданный в 2005 году Гарри Каспаровым []

Дмитрий Асташкин, Память об Октябре 1993 года в российской культуре

logos totale 3

 Nous publions aujourd’hui le texte de Dmitri Astashkin “La mémoire d’Octobre 1993 dans la culture russe”, qui sera présenté à l’occasion de la conférence “Un octobre oublié, la Russie en 1993” (Paris 18 -19 novembre 2013).

D. Astashkin, docteur en histoire et maitre de conférence à l’Université d’Etat de Novgorod s’interroge tout d’abord sur les raisons pour lesquelles la crise d’Octobre 1993 a laissé en définitive peu de traces dans la culture russe. Il s’appuie ensuite sur une analyse des œuvres littéraires, cinématographiques et musicales, ainsi que sur des interviews  pour distinguer quatre périodes. L’étape 1, du printemps 1993 au mois d’octobre, est celle d’une division de l’intelligentsia dont une partie importante soutient Eltsine. Lors de la 2ème étape, novembre 1993-décembre 1999, les défenseurs de la Maison blanche, vaincus au plan politique, prennent leur revanche, dans le domaine culturel. Etape 3: 2000-2003, publication de nombreuses mémoires et essais ; Eltsine s’étant retiré de la vie politique, les opposants utilisent moins les références à  la crise d’octobre 1993 pour délégitimer le régime. Enfin, 4ème étape, de 2004 à nos jours : la crise est revue à l’aune d’une dévalorisation générale de la période des années 1990 dans la société russe, et la critique de l’assaut contre la Maison Blanche accompagne une remise en cause plus générale de la période Eltsine et de la personnalité de celui-ci.

Texte en russe ci-dessous ou en version pdf/скачать PDF-версию  Astashkin_Culture_1993

При использовании материалов сайта ссылка на источник обязательна

Дмитрий Асташкин, кандидат исторических наук, доцент кафедры журналистики НовГУ

Память об Октябре 1993 года в российской культуре

Российское общество редко осмысляет кризис Октября 1993 года. Четкой оценки тем событиям нельзя найти ни в политике, ни в образовании. В русской речи нет даже общепринятого названия для тех событий. Одной из причин этого забвения может быть недостаточное отражение Октября 1993 года в российской культуре. И хоть Октябрь 1993 года стал трагическим событием, определившим всю новейшую историю России, его культурный след несоизмеримо мал. А ведь именно деятели культуры острее прочих реагируют на трагедии, своей творческой рефлексией укрепляют эмоциональную связь народа с событиями прошлого. Из-за нехватки культурных артефактов народная память формируется стихийно или не формируется вовсе, исторические события не дополняются личными эмоциями.  Как следствие, современные россияне достаточно равнодушны не только к конфликту 1993 года, но и к его жертвам. Однако, на данном этапе в России формируется запрос на культурное переосмысление событий 1993 года. В частности, 20-летняя годовщина Октября 1993 года вызвала больший культурный резонанс, чем 10-летие в 2003 году: широко освещается в СМИ новый роман С. Шаргунова «1993», сняты док. фильмы («Белый Дом, черный дым» и др.) проводятся круглые столы, организуются выставки и т.д.

Уместным будет к 20-летию расстрела Белого Дома подвести культурные итоги за этот срок. О числе произведений на тему Октября 1993 года не знают даже сами деятели культуры, варьируя оценки от «огромного количества»[1] до «тема практически не освещена»[2]. События 1993 года пока слабо исследованы в российской науке, и еще меньше изучена память о них в российской культуре – есть только единичные работы[3]. В своем исследовании мы попытаемся понять – в каких артефактах культуры представлен Октябрь 1993 года в России, как его интерпретировала творческая интеллигенция. Сразу обговорим, что рассмотреть всю российскую культуру не позволяет объем данной статьи, поэтому мы ограничимся анализом артефактов культуры об Октябре 1993 года в конкретных сферах – литературе, документальном кино, и, частично, в публицистике и музыке.

Важной задачей нашего исследования является поиск ответа на вопрос: «Почему тема Октября 1993 года непопулярна в российской культуре?». Об этом мы спросили тех деятелей культуры, которые создали  ключевые произведения к 10-летию и 20-летию расстрела Белого дома.

Аркадий Бабченко, редактор фильма «Чёрный октябрь белого дома» (2003 год, «НТВ») и очевидец октябрьских событий, считает, что в данном случае культура подчинена политике: «Непопулярно вообще все, что связано с нашей новейшей историей. В 1993-м произошла маленькая гражданская война, у власти находится победившая сторона, на которой кровь людей, убитых за эти два дня – кровь немаленькая – и лишний раз поднимать эту тему, тему расстрела толпы у Останкино, тему расстрела танками собственного Парламента, тему того, что в 1993-м было положено начало чеченским войнам, тему передачи власти дальше «преемнику» Путину – да кому это надо?»[4].

Сергей Шаргунов, автор книги «1993» (2013 год) и очевидец октябрьских событий,  также ссылается на политическое замалчивание и на необходимость исторической перспективы в осмыслении темы: «Мне кажется, требуется некоторая временная дистанция, чтобы осмыслить событие, которое заслоняют пристрастия. Вообще в литературе про 1993-й год писали немало, в кино вот практически ничего нет. Мало желающих из тех, у кого властные рычаги, проводить расследование того смертоубийства. 1993-й год — та тема, которую старательно замалчивали все эти годы и к которой все время будут возвращаться»[5].

О стремлении политиков забыть Октябрь 1993 года говорят также ученые. Историк Ю. Кантор отметила, что попытки замалчивания Октября 1993 года начались сразу после расстрела Белого Дома: «Если в августе 1991-го представители обеих противоборствующих сторон с готовностью несли музейщикам «артефакты», то в 1993-м те и другие делали это нехотя. Они явно не хотели, чтобы случившееся вошло в историю».[6]

Непопулярность темы можно объяснить и другими причинами: разделенное противоречиями российское общество, отсутствие в России единой системы ценностей и единых мифов новейшей истории, слишком короткая для осмысления временная дистанция, разочарование той эпохой и теми лидерами. Что примечательно, большинство этих причин также называли российские писатели, объясняя отсутствие культурного следа о похожем событии – августовском путче 1991 года[7].

Чтобы понять эволюцию культурной памяти об Октябре 1993 года мы проанализируем ее в виде четырех условных этапов:

1) Весна 1993 года – октябрь 1993 года: время двоевластия. Как следствие, разделение творческой интеллигенции на два лагеря и их политические призывы, большинство жестко поддержало Ельцина, что вызвало обвинения в сервильности. Примерами полемики стали «письмо 36-ти», «письмо 42-х» и реакция на них.

2) ноябрь 1993 – декабрь 1999 года: проигравшие защитники Белого дома берут реванш в первом творческом осмыслении конфликта (проза, поэзия, песни, мемуары, док. фильмы). Отсюда героизация погибших за Белый дом, демонизация ОМОНа и армии, обилие сцен насилия, использование произведений Октября 1993 года в качестве критики Б. Ельцина. С 1994 года популярность Б. Ельцина резко упала (см. опросы ВЦИОМ), поэтому лояльная ему творческая интеллигенция почти не отзывалась на тему Октября 1993 года, также молчала официальная пресса и телевидение. За этот период было создано наибольшее количество культурных артефактов по теме, однако они были лишены самого главного – широкой аудитории. А ведь, по Д. С. Лихачеву, без сотворчества аудитории теряет свое значение и само творчество[8].

3) 2000 – 2003 гг. Смена политического курса в стране привела к переосмыслению событий Октября 1993 года в историческом контексте: выход публицистики, мемуаров, док. фильмов к 10-летию конфликта. Впервые с 1993 года освещались позиции обеих сторон конфликта в  официальной прессе и в телевидении, вплоть до критики решений Б. Ельцина. Появление книг и сериалов, рассказывающих  обо всех событиях 1980-х – 1990-х годов в виде хроники или эпоса. На этом этапе творческая интерпретация Октября 1993 года была сдержанной, без резких оценок. Оппозиционеры перестали использовать тему в качестве критики Б. Ельцина т.к. сменился президент. Это привело к сокращению литературных произведений об Октябре 1993 года.

4) 2004 – октябрь 2013 года: формирование у общества негативного отношения к режиму Б. Ельцина,  к либералам 1990-х годов, рост ностальгии по СССР. Как следствие, появляется многочисленная публицистика с осуждением расстрела Белого дома, идет переосмысление «письма 42-х», критика лояльных Б. Ельцину деятелей культуры в блогах и социальных сетях. Двадцатилетие конфликта актуализировало интерес к Октябрю 1993 года в медиасфере и дало новый повод для творческой рефлексии, ее ярким воплощением стал роман – «1993» знаменитого писателя Сергея Шаргунова,  первый роман на эту тему с 1999 года. Возникла новая культурная связь: в книге и в СМИ события 1993 года увязываются с московскими митингами 2011-2012 года.

Проследим поэтапно – как менялось отношение деятелей культуры к борьбе президента и парламента.

Этап 1. В самом 1993 году деятели культуры вместо творчества активно декларировали свои политические взгляды в газетах (открытые письма, обращения, воззвания), вступали в идеологическую полемику с коллегами. В особенности такая риторика была характерна для литераторов, которые за период горбачевской гласности приобрели большой общественный вес. Свой стиль и репутацию они сделали политическими инструментами для обеих сторон конфликта. Идеологическое противостояние деятелей культуры прошло через всю дальнейшую память об Октябре 1993 года в российской культуре, поэтому рассмотрим его подробней.

Референдум 25 апреля 1993 года породил яркую волну споров в культурном сообществе. Творческая интеллигенция в пылу агитации разделилась на два лагеря: за президента и за парламент.  Наиболее яркими были сторонники Б. Ельцина: знаменитый  режиссер Э. Рязанов, народный артист РСФСР Н. Караченцов, кумир молодежи рокер К. Кинчев и другие с жаром продвигали ельцинский лозунг «да-да-нет-да». Подобная публичная лояльность власти вызывала критику даже у нейтрально настроенной интеллигенции. Так, литературный критик В. Топоров сравнивал сторонников Ельцина со сторонниками Сталина: «Пожалуй, никогда со времен развитого сталинизма искусство не служило власти со столь самозабвенным восторгом. <…> Литературе и искусству необходим просвещенный паразитический слой. На худой конец, сойдет и непросвещенный. Лишь бы платил, заказывал, угощал. Таким слоем была номенклатура КПСС. И вдруг все это рухнуло. Вот почему так льнут мастера к Ельцину – они прозревают в нем деспота, они умоляют его стать деспотом (надеясь, что деспотом он окажется просвещенным, потому что они его просветят)»[9].

После референдума лояльные президенту писатели демонстрировали политическую агрессию, предлагая радикальные действия против парламента. В августе 1993 года газета «Литературные новости» опубликовала письмо 36-ти писателей, содержавшее осуждение политики Верховного Совета России и призыв провести его досрочные перевыборы. В сентябре 1993 года группа писателей, подписавших письмо 36-ти, встретилась с президентом России Б. Ельциным на его «даче»[10] и заявила о своей безоговорочной поддержке силовых действий в конфликте между президентом и парламентом, призывала применить силу в конфликте. С приближением Октября 1993 года призывы разогнать парламент становились все более грубыми: журналист Александр Архангельский: «Разговоры о легитимности-нелегитимности пусты… Да, переворот. Да, неконституционно. Ну и что?»[11]. Свою лояльность президенту творческая интеллигенция монопольно демонстрировала и в телеэфире. К примеру, артистка Лия Ахеджакова накануне расстрела парламента спрашивала телезрителей: «Где наша армия? Почему она нас не защищает от этой проклятой конституции?»[12].

Другие деятели культуры встали на сторону парламента, апеллировали к демократии и конституции, призывали избежать крови. Так, 2 октября 1993 года в газете «Советская Россия» было опубликовано обращение деятелей культуры к Патриарху Алексию II с политизированным призывом «встать во главе всей страны в борьбе за восстановление Конституции России и гражданского мира. <…> Ведь если прольется кровь и погибнут сотни героических защитников демократии в Доме Советов, в том числе и трое православных священников, то их кровь окажется на Вашем белоснежном облачении». Несмотря на посредничество Патриарха, переговоры не окончились успехом, кровь пролилась.

Нападение на телецентр «Останкино» напугало творческую интеллигенцию, этот страх они транслировали на всю страну. Актер М. Ефремов о штурмующих: «Они не понимают юмора. Они просто очень глупые и жестокие. Поэтому с ними надо общаться на том же языке». Телеведущий Д. Дибров: «Ребята из спецназа отстояли нас от толпы пьяных бандитов». Так знаменитые деятели культуры создавали эмоциональную поддержку населения для оправдания решений президента.

После расстрела Белого дома лояльные Ельцину литераторы почувствовали себя победителями и стремились закрепить победу в «письме 42-х» (газета «Известия» от 5 октября 1993 года). В нем они призывали «признать нелегитимными не только съезд народных депутатов, Верховный Совет) но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд)», требовали запретить оппозиционные партии и СМИ.

Требования «письма 42-х» не были выполнены, но агрессия победителей сразу же вызвала критику не только проигравших, но и нейтральных сил. Журналисты упрекали подписантов в провокационных призывах нарушить закон: «В стане «победителей» есть странное общественное образование, называемое «творческой интеллигенцией». Роль ее в политике достаточно серьезна, чтобы не обращать на нее внимания. Именно эта группа литераторов имела доступ к президенту и оказывала на него сильное влияние. Именно эта группа требовала решительных мер – так, как она их понимала, и так, как их понял президент. <…> Тех, кто стал «подписантом», особенно после или по второму разу, я никак не могу уважать, уж извините… <…> И я с горечью вынуждена сказать: в эти дни творческая интеллигенция выбрала себе роль провокатора и подстрекателя. И с удовольствием, в охотку исполняет ее. А должна была бы выбрать другую роль».[13]

С призывами к совести выступил писатель Ю. Поляков: «Нынешним деятелям СМИ и тому, что осталось от нашей культуры, когда-нибудь будет стыдно за свои слова о «нелюдях, которых нужно уничтожать». А если им никогда не будет стыдно, то и говорить о них не стоит»[14].

Литераторы В. Максимов, А. Синявский, П. Егидес (советские диссиденты, проживающие во Франции) опубликовали в «Независимой газете» письмо «Под сень надежную закона…»[15], где ставили в пример 42-м литераторам гуманизм поэта А. Пушкина: «К жестким мерам призвали самые достойные люди – сплошь демократы и гуманисты, духовные наследники великого поэта, который любезен нам помимо всего прочего тем, что «милость к падшим призывал».

«Письмо 42-х» стало в народной памяти символом жестокости творческой интеллигенции в Октябре 1993 года, прочно вошло в биографии подписантов. Чем критичней относились россияне к режиму Б. Ельцина, тем чаще критиковались и авторы «письма 42-х» за антикоммунизм и антигуманизм. Литературный критик В. Топоров писал в 2007 году: «Хорошо помню октябрь 1993 года: после того, как «цвет творческой интеллигенции» поддержал расстрел парламента и потребовал у Ельцина новых казней, я решил для себя окончательно: этих (и таких) я впредь щадить не буду. «Смягчающие обстоятельства» — как то: былые заслуги, личное обаяние, возраст, болезни, перенесенные невзгоды и даже смерть — к рассмотрению более не принимаются. Отныне я буду писать об этих литераторах именно и только то, что думаю. И всё, что думаю!»[16].

В интервью авторы письма 42-х периодически отвечают на вопрос: «Зачем Вы подписали то письмо?». От подписантов ждали раскаяния, но большинство отстаивало свою позицию. Типичной в этом отношении является беседа журналиста О. Кашина и писателя Г. Бакланова: «Рядом с подписями Дмитрия Лихачева, Булата Окуджавы, Виктора Астафьева и других под этим письмом стояла и подпись Григория Бакланова, и я волновался, спрашивая его об этом письме, полагая, что старый писатель может нервно отреагировать на напоминание о прошлых ошибках. Волноваться, как оказалось, не стоило: внимательно выслушав вопрос, Бакланов ответил:

— Ну да, подписал. И правильно подписал! Белый дом во главе с Хасбулатовым вел к тому, чтобы растоптать те небольшие ростки реформ, которые только начали Ельцин и Гайдар. Ельцин же шел на уступки, он хотел договориться с Хасбулатовым, и народ проголосовал за Ельцина — помните, «Да-да-нет-да»? Армия выжидала, все всего боялись, и мы не могли в такой обстановке оставаться в стороне.

Ответ показался мне не очень точным, и я спросил еще: не считает ли Бакланов, что требовать у властей жестокости по отношению к оппозиции — это нарушение принципов интеллигентского гуманизма. Бакланов ответил так:

— Когда началась война, я пошел на фронт добровольцем. До войны я не хотел идти ни в военное училище, ни в армию, считал, что у меня другое призвание, хотел быть авиационным техником. Но когда фашисты напали на мою Родину, права на сомнения у меня уже не было, и я пошел на фронт. А Хасбулатов и компания — те же фашисты, так что в октябре девяносто третьего я просто снова пошел на фронт и не жалею об этом»[17].

Однако, с годами некоторые авторы «письма 42-х» стали оправдываться. Так, в 2013 поэт Андрей Дементьев стал отрицать не только свою подпись, но и подпись Б. Ахмадулиной и Б. Окуджавы: «Прошло уже 20 лет. До сих пор меня упрекают, что я подписал коллективное письмо в Известиях. А я его не подписывал, Не подписывал его и Булат Окуджава, фамилия которого там стоит. И не подписывала его Белла Ахмадулина, чья подпись там стоит. Я в это время был на Кавказе, и когда я увидел в газете «Известия» свою подпись: я откуда это? Кто позволил? Я вообще не подписывал, тем более такие письма»[18]. Предположим, что подобные утверждения спустя 20 лет могут вызывать сомнения у литературоведов и историков. Отметим также современные взгляды А. Дементьева на Октябрь 1993 года: в 2013 году он полностью согласился с художником А. Шиловым, гневно осудившим расстрел Белого дома[19], а также посвятил выпуск своей радиопередачи роману «1993» С. Шаргунова, в которой хвалил автора и книгу[20].

Таким образом, в публичном поле 1993 года доминировала творческая интеллигенция, поддерживающая президента. Она провоцировала конфликта, высмеивала парламент (ярким примером является монолог юмориста Г. Хазанова «Защитник Белого Дома», где он изображал их как алкоголиков). Сторонники парламента критиковали их за агрессию в своей публицистике. В целом же, ожесточённая политическая полемика 1993 года дискредитировала деятелей культуры  не только в глазах друг друга, но и в глазах народа.

Этап 2: ноябрь 1993 – декабрь 1999 года можно назвать творческим реваншем оппозиции.

Расстрел Белого дома вызвал сильную творческую реакцию у оппозиции, а также у гуманистически настроенной интеллигенции. Основной посыл произведений оппозиционеров – идеологический реванш. Что интересно, лидеры защиты Белого дома (Руцкой, Хасбулатов, Баркашов и т.д.) представлены в творчестве ноября 1993 г – декабря 1999 гг. достаточно бледно. В противовес лидерам парламента героизировались рядовые защитники Белого дома, в особенности, погибшие. Отсюда многочисленные сцены жестокости армии и ОМОНа, они  как бы подчеркивали безвинность жертв.

Участник октябрьских событий, оппозиционер-писатель Эдуард Лимонов не написал художественного произведения о защитниках Белого дома, хотя озвучивал такое намерение. Он ограничился репортажной хроникой: в 1997 году вышла «Анатомия героя»[21], в нее автор включил свой репортаж для газеты «День» конца сентября 1993 года, а также позднейший комментарий. Так, Э. Лимонов подробно описал свои воспоминания о ключевых событий: блокада Белого дома, штурм мэрии, штурм Останкино и т.д. Наряду с героизацией рядовых защитников Белого дома, Лимонов обвинил Руцкого и его команду в трусости и безволии: «Следуя капризам и приступам страха, позер Руцкой несколько раз собирал и вновь раздавал оружие. Не было в восстании чиновников единой воли. <…> Короче, они оказались недостойны наших солдат. Они позорно просидели на задницах все восстание. Сдаваясь в плен и сдавая автомат, плачущий говнюк Руцкой демонстрировал его нетронутую смазку. Он не стрелял, этот урод»[22].

Таким образом, в произведениях оппозиции об Октябре 1993 года не было единых героев и вождей, зато были единые злодеи-предатели: Б. Ельцин, Е. Гайдар, Ю. Лужков и другие. ПВ 1994 году в оппозиционной газете «Завтра» (перенявшей традиции закрытой в сентябре 1993 года газеты «День») публиковались стихи читателей, где критиковались за «предательство народа» Ельцин, генерал Поляков, ОМОН и т.д.

Политически нейтральные деятели культуры отозвались на события 1993 года стихами и песнями, где выражали страх перед гражданской войной, передавали ощущение хаоса. Такова  поэма «Тринадцать» Е. Евтушенко (1996 г.), где он писал о «гражданской мини-войне», поэма Д. Быкова «Военный переворот» (1996)  про стрельбу в городе, песня Ю. Шевчука «Правда на правду» (написана в 1993 году, выпущена в 1997 году). В 1995 году бард А. Городницкий написал стихотворение «4 октября», герой которого сдает кровь для жертв «братоубийственного» конфликта.

Братоубийство потрясло и главного героя повести В. Крупина «Слава Богу за все (1995): «Русские убивали русских. Даже когда русские выходили без оружия, сдаваясь на милость победителя, другие русские их били, убивали, пинали, пытали, казнили»[23]

Тема «брат на брата» стала центральной и для пьесы В. Белова ««Семейные праздники»[24] (1994 год), которая была поставлена в 1996 году на сцене МХАТ. Пьеса повествует о московской семье, часть которой нейтральна, часть поддерживает Ельцина, часть защищает Белый дом. Приведем типичный разговор между родственниками:

«Р ом а н. Нет, пусть он скажет, сколько ему платят. Бейтаровцам я знаю сколько, а этим? Валютчики-автоматчики! Они сидят на крышах и чердаках! Стреляют в толпу, а сваливают на Верховный Совет. Вэче три тысячи сто одиннадцать… Им же платят за каждый выстрел… Лужков не жалеет доллары.

В л а д и м и р Г р и г о р ь е в и ч. Это говорят про тебя? Неужели… все это правда? Мой старший сын стреляет за доллары… младший уходит из дому…»

Отличаются по форме, но идеологически очень похожи две книги: роман Александра Проханова «Красно-коричневый» (1999 год),  и повесть Юрия Петухова Черный дом» (1994). В этих произведениях оба автора тосковали по СССР, не только сочувствовали защитникам Белого дома, но прямо желали им победы, интерпретируя ее как возрождение Империи. Падение Белого Дома представлено у Проханова и Петухова как падение русской цивилизации. В книгах чувствуется ненависть к ельцинскому режиму, подробно описываются акты насилия – в особенности, жестокость милиции, которая убивает мирных граждан. Вот характерная сцена из «Красно-коричневого»: «Группа солдат била щитами старика, дружно, с обеих сторон. Плющила его, дробила его хрупкие кости. Старик оседал, но щиты не давали упасть, подбрасывали его. Было слышно, как металл ударяет в сухой скелет и тот хрустит и ломается. Солдаты переступили через упавшего старика, понесли вперед свои сияющие щиты, а старик остался лежать, плоский, как камбала, и из-под него текла жижа». Похожие сцены жестокостей ОМОНа содержит и первая глава романа Юрия Бондарева «Бермудский треугольник» (1999 год), в первых же фразах книги садист-омоновец медленно убивает юного казака.

Наряду с художественной литературой в период 1993 -1999 гг. активно печатались мемуары участников конфликта. Первой стала книга журналистки газеты «Коммерсант» Вероники Куцылло «Записки из Белого дома» (1993 год), где в форме эмоционального дневника юной девушки описаны события с 21 сентября по 4 октября 1993 года. Также в 1994 году выходят сборник мемуаров «Кровавый Октябрь: Свидетельства очевидцев» и «Площадь свободной России: Сборник свидетельств о сентябрьских-октябрьских днях 1993 г. в столице России». Кроме того, Руцкой, Хасбулатов, Бабурин публиковали мемуары, где пытались оправдать свои действия. Все они описывали конфликт с позиции защитников Белого Дома, негативно изображали войска, ОМОН и решения Бориса Ельцина.

Вся эта литература позволила автору газеты «Завтра» с гордостью заявить: «Если в патриотическом лагере писателей за это время [имеется в виду период 1993-2001 гг. – Д.А.] было создано огромное количество произведений, воспевающих героев 93-го, то либералы, сознавая свою неправоту по данному вопросу («Раздавите гадину!»), побоялись написать что-либо про 1993 год. Для них тема октября 1993 года — это жесткое табу»[25].

Тема Октября 1993 года отразилась также и в документальном кинематографе. Первый из них – «Час негодяев» Станислава Говорухина (1993), он представлял собой монтаж ТВ-хроники и закадровый комментарий. В фильме С. Говорухин впервые поднял тему гибели журналистов в конфликте. Также он высказал критику решений Б. Ельцина, это неудивительно – в 1996 году С. Говорухин стал доверенным лицом Г. Зюганова на президентских выборах. Фильм  Вячеслава Тихонова «Русская тайна» (1996) важное место уделил беседам с участниками событий Октября 1993 года, а также философскому осмыслению конфликта.

Особое место вне политики занимает фильм «Александр Сидельников. Свидание с вечностью» (1996) о погибшем у Белого дома режиссере-документалисте А. Сидельникове. Знаменитый режиссер, лауреат премии «Ника», пытался снять документальный фильм об Октябре 1993 года и был убит снайпером.

По сравнению с литературой и кинопублицистикой Октябрь 1993 года совершенно не представлен в музыке 1990-х годов (впрочем, как и в современной). Логичным было бы ждать подобной темы в российской рок-музыке, которая в конце 1980-х годов основывалась на гражданском протесте. Однако, именно в это время тексты т.н. «Русского рока» превращались из социальных в философские. Поэтому, кроме одной песни Ю. Шевчука, рок-музыканты не отозвались на события Октября 1993 года. Какие-то следы темы можно найти в бардовских  песнях оппозиционеров 1990-х годов (к примеру, в творчестве А. Харчикова), но они были малоизвестны. Самую же известную песню «Москва 993» о тех событиях исполнила в 1994 году Н. Медведева (жена Э. Лимонова), в ней она описывала московский хаос: «Черным атомным грибом застыл парламент / Мы, конечно, скажем «Да!», как отрекламят».

В конце 1990-х годов предпринимались первые попытки вписать Октябрьские события в хронику всего десятилетия и даже найти в них комические элементы. Нам известно два таких артефакта культуры: сериал «Наши 90-е» (снят в 1998 году, но так и не вышел на экраны) и роман Ю. Полякова «Замыслил я побег». (1999 год).

В творчестве защитников Белого Дома юмор отсутствовал, они формировали исключительно героическую память об Октябре 1993 года,  и тем самым взяли реванш, поскольку их оппоненты молчали. Вот только мало кто об этом знал: произведения издавались маленькими тиражами, о них не было сюжетов в федеральных СМИ (кроме прокоммунистических изданий), доступ на ТВ был перекрыт вовсе, как следствие, произведения не были известны широкой аудитории.

Этап 3: период 2000 – 2003 гг. позволил переосмыслить события предыдущего десятилетия и Октября 1993 года Уход Б. Ельцина с поста президента позволил критиковать его решения даже в официальных СМИ, в том числе на федеральных телеканалах.

Знаковым в этом плане является документальный телефильм  «Чёрный октябрь Белого дома» (2003), показанный на канале «НТВ» к 10-летней годовщине разгона Парламента. В фильме делался акцент на интервью с родственниками погибших, их перемежали комментарии участников событий: Е. Гайдара. Р. Хасбулатова, Г Бурбулиса и др. В фильме бесстрастно приведены мнения всех сторон, генералов и политиков, защитников и атаковавших. Герои прокомментировали не только ход событий, но и теории о третьей силе, снайперах. Лаконичные съемки 2003 года на местах событий тесно переплетены с тв-хроникой 1993 года. Чтобы лучше понять механику создания фильма, мы взяли экспертное интервью у его редактора – журналиста А. Бабченко (в его обязанности также входила работа корреспондентом, поиск героев, съемка, монтаж)[26]:

«- Какой Вам видится народная память об Октябре 1993 года? Хотели ли Вы изменить ее своим фильмом?

– Надо просто один раз и навсегда дать объективную фактологическую – это самое главное – оценку случившихся событий. Пошагово. Оперируя только медицинскими фактами. Иначе мы никогда не поймем, что это было и зачем. И это задача государства, конечно же. А в одном фильме это невозможно сделать. Он всегда будет субъективен. И наш тоже был субъективен, безусловно.  Продукт, в общем-то, соответствовал изначальной задумке: через истории конкретных погибших людей показать и попытаться проанализировать случившееся. Но главное было – люди.

Насколько Ваши воспоминания об Октябре 1993 года влияли на фильм?

– Да все как в кино произошло. Шли по Калининскому, над улицей летали трассирующие пули, потом около входа в Белый Дом была огромная лужа крови с прожилками, рядом стоял пьяный мужик, сказал, что только что при нем снайпер попал в бедро человеку, ему было весело от этого, у меня же на загривке шерсть дыбом полезла. Мародеры выносили все, что можно. Потом выводили охранявшую Белый Дом милицию и избивали ее под мостом – это на моих глазах было. А потом подошли танки и начали бить по парламенту, а мы с товарищем стояли и прятались за мачтой освещения. И все стояли и прятались. Вся улица была полна зевак. Люди посмотреть пришли. Потом Парламент загорелся. Воспоминания влияли, конечно, потому что когда видишь все это своими глазами, это уже формирует взгляд на происходящее. Поэтому я и говорю – фильм был субъективным.

Все ли политики и военные охотно участвовали в интервью?

Те, по которым стреляли и убивали – не отказался никто, те, которые стреляли – отказывались. Я не помню точно, но отказы – были. Хотя многие согласились – тот же Коржаков, например, и это было для меня удивительно. Когда делаешь такой фильм, это и обязанность и высший пилотаж журналиста – взять интервью у главных действующих лиц, являющихся еще и первыми лицами в государстве. Про Макашова с Баркашовым не помню, по-моему, они нас не интересовали, а вот Ельцину запрос был. Точнее, его пресс-службе, естественно. Естественно, был отказ. А вот Хасбулатов согласие дал. И это тоже показатель, кстати.

– Насколько руководство канала формировало идеологию фильма? Формировало в какой-то степени, но не слишком сильно. В целом, мы сказали все, что хотели сказать. Сейчас такой фильм сделать было бы совершенно невозможно. Это абсолютно исключено. А тогда попытки цензуры только начинались, она еще не завоевала всего ТВ полностью. С третьей стороны никто не давил. Нет, никаких угроз или попыток подкупа не было»[27].

Впрочем, А. Бабченко приводит также пример идеологического давления на других авторов. К 10-летию Октября 1993 года по заказу канала «РТР» был снят документальный фильм «Мятеж 93-го» (реж. В. Пичул). По данным А. Бабченко, главный редактор документального кино на «РТР» А. Виноградова внесла в фильм около десятка идеологических правок: «1. Усилить тему ответственности левых за гражданскую войну… 2. Убрать тему пьянства Ельцина. 3. Эпизод с Останкино: то, что гранатомет бил изнутри, неправда. Надо исправить: откровенная провокация разбушевавшихся пьяных скотов…»[28] и т.д.

На том же канале «РТР» в 2002 году стал очень популярным сериал «Бригада», осмысляющий историю 1990-х годов в виде бандитского эпоса. Действие седьмой серии происходит в начале октября 1993 года. Главные герои-бандиты спасают защитников Белого Дома от преследования ОМОНа, за что их грубо запирают в камеру на сутки. Утром, выйдя из отделения милиции, бандиты  со страхом смотрят на армейский грузовик, полный трупов. Тем самым сериал изобразил нетипичную моральную ситуацию: преступники оказываются милосердней ОМОНа и армии.

Таким образом, в период 2000-2003 гг. культурное осмысление Октября 1993 года переместилось из оппозиционной литературы на федеральные телеканалы, что позволило резко расширить аудиторию.

Этап 4: с 2004 года и по сегодняшний день тема Октября 1993 года постепенно теряет актуальность и становится историей, а Б. Ельцин все чаще воспринимается негативно. Все это позволило деятелям культуры интерпретировать тему совершенно по-разному. Так, Л. Юзефович в романе «Журавли и карлики» (2009 год) представил Октябрь 1993 года как конфликт «журавлей и карликов»: «Журавли мыслят большими пространствами, при этом в обыденной жизни сконцентрированы на одном партнере и малом круге друзей, карлики мыслят утилитарно, но в замкнутом пространстве они — будто в человеческом муравейнике, где каждый встречный может послужить их пользе и удовольствию. Две России — журавли и карлики — в октябре 1993-го выходят на две разные площади».[29] В романе «журавли и карлики» Л. Юзефовича есть также трагикомический эпизод Октября 1993 года: аферист Жохов несет портрет Билла Клинтона мимо Белого дома, выдавая его за портрет Ленина, за это его избивают защитники парламента.

Провокационно используется Октябрь 1993 года в рассказе В. Маканина «Старик и Белый дом» (2006 год): пенсионер едет с едва знакомой девушкой за дозой наркотиков в Белый Дом. Во время штурма у девушки начинается наркотическая ломка. Все это автор интерпретирует через монолог героя: «Вроде как здесь страдает молодая и красивая новая Россия, переламывая в себе (ломка!) вековую наркозависимость. От тоталитаризма, разумеется. Ух и ломка. Ох и кино. А рядом с девицей старый хрыч… Но тоже со смыслом… Старый я — это собственной персоной старая Россия, которая не против молодой. Совсем даже не против. Но и помочь ей ничем не может — только вот водицей из стакана кропит, брызг! брызг!.. священнодействие стариковской сухой руки».[30]

В 2010 году появилась детская книга «Егор» М. Чудаковой, это первое с 1993 года произведение, которое безоговорочно поддерживало расстрел Белого Дома и все решения Е. Гайдара: «Белый дом был напичкан оружием. Потому его обстрел никак нельзя назвать неадекватной мерой. Ни один депутат не был даже поцарапан осколком. Их препроводили за решетку живыми и невредимыми. Поэтому выражение «расстрел парламента» пущено в ход людьми, не имеющими ни совести, ни ума»[31].

Подчеркнем, что М. Чудакова является подписантом как «письма 36-ти», так и «письма 42-х», их тезисы она поддерживает и сегодня: «Во время встречи с журналистами Мариэтте Чудаковой был задан вопрос о том, не жалеет ли она о том, что подписала «письмо 42-х»? Мариэтта Чудакова ответила не задумываясь: «Подписала бы и сегодня!»[32]. Отметим, что поэт М. Чудакова – уникальный пример деятеля культуры, который  творчески поддерживает расстрел Белого Дома даже спустя 20 лет.

Возможно, памятная дата 20-летия Октября 1993 года даст новый культурный толчок, даст новые творческие воплощения. Так, к 20-летию снято несколько документальных фильмов для показа на федеральных телеканалах. Один из них «Белый дом, Черный дым» («НТВ»), его режиссер В. Чернышов вложил в проект свой опыт очевидца: «Хоть я жил в Москве в то время, но в памяти у меня остались только какие-то «вспышки»: стреляющие по Белому Дому танки, автоматные очереди, комендантский час. Мы тогда были студентами и как-то сначала легко всё это воспринимали, тем более, что нам задурили головы ельцинской пропагандой. Изменения в моём сознании происходили, конечно, постепенно, но первое серьезное разочарование властью пришло тогда, когда мы увидели трупы на улицах Москвы»[33].

Но наиболее заметным артефактом культуры стала книга «1993» Сергея Шаргунова. Особенно он выделяется на фоне отсутствия других современных романов по теме. С 1999 года тема Октября 1993 года освещалась в литературе только в качестве эпизодов и фона. Нужно отметить, что для самого С. Шаргунова тема Октября является личной. Его отец, протоирей А. Шаргунов, в 1990-х годах публично критиковал Б. Ельцина и осуждал расстрел парламента. Сам С. Шаргунов сбежал из дома на баррикады Белого дома в 13 лет, чему посвятил главу своей «Книги без фотографий» (2011 год).

Роман С. Шаргунова имеет подзаголовок «семейный портрет на фоне горящего дома» сочетая исторический и семейный подход (в стиле «Семейных праздников» В. Белова). Супруги Брянцевы разделены идеологически: муж защищает Белый Дом, жена назло ему стала сторонницей президента. В книге подробно обозначена позиция защитников Белого дома, скрупулезно описаны их характеры, поступки. Сторонники президента безлики, им уделено крайне мало страниц. Тем не менее, роман стремится к объективности, избегая прямых обвинений, этим он отличается от оппозиционных романов  1990-х годов. Политическая оппозиция автора проявляется в связи Октября 1993 года и современности: внук Брянцева участвует в митинге протеста 2012 года в Москве, где толпа борется с ОМОНовцами. Этот эпизод перекликается с драками его деда у Белого Дома в 1993 году.

Книга «1993» вызвала многочисленные положительные рецензии в федеральных СМИ, тем самым актуализировала и распространила память о событиях 1993 года в медиа-поле.

Мы попросили С. Шаргунова оценить народную память об Октябре 1993 года[34]:

«— Какой вам видится народная память об октябре 1993 года?

— Народная память — разная. Есть «патриотический взгляд»: Ирод попрал Конституцию и заклал героев. Есть «либеральный взгляд», который менялся эти годы: от приятия действий Кремля в общем и целом до той или иной степени осуждения. А обыватель путает 91-й и 93-й годы. Мне захотелось в романе провести историческое расследование, создать историческую реконструкцию, показать разные стороны конфликта с их «правдами».

— Как бы Вы охарактеризовали творчество об октябре 1993 года: прозу, поэзию, бардовские песни, документальные фильмы?

— В основном это произведения «проигравших». Пестрая разноголосая оппозиция 90-х получила свой Миф, свой Образ, свой источник вдохновения и вечный памятник скорби. Восстание и Расстрел…

— Почему сторонники власти не создали произведений в защиту решений Ельцина?

— Потому что, например, вскоре началась Чеченская война, прямо вышедшая из событий 4 октября, а «прогрессивная общественность» оказалась грубо отодвинута. Чтобы кого-то воспеть в искусстве, нужно воспринимать его идеалистически.

— Вы связываете в книге события августа 1991 года, октября 1993 года и протесты 2011—2012 годов на Болотной площади. Уместно ли включить в этот ряд Чеченскую войну?

— В романе пролог отдан событиям на Болотной 6 мая так же, как и эпилог. Я показываю, как рядом оказались сейчас среди прочих те, кто противостоял друг другу 20 лет назад. А Чечня… Да, Чечня была во многом следствием того октября, я полагаю так»[35].

Заметим, что о связи 1993 года и Чеченской войны говорит также создатель фильма «Черный Октябрь Белого дома» А. Бабченко: «До сих пор считаю, что эта война положила начало всем последующим войнам России. Не было бы Белого Дома, не было бы и Чечни»[36]. Возможно, Октябрь 1993 года воспринимается деятелями культуры как начало и символ всех ошибок Б. Ельцина.

Сам Белый Дом за 20 лет менял свое символическое значение в российской культуре. В 1990-х годах он был для сторонников президента последним «красно-коричневым» препятствием на пути к демократии, а для защитников парламента символом Конституции и оппозиции власти. В 2000-х годах Белый дом все чаще воспринимается как трагический символ гражданской войны и кровавой жертвы.

Осмысление Октября 1993 в российской культуре стало способом критиковать режим Б. Ельцина, способом взять идеологический реванш за поражение парламента, способом понять природу братоубийственных конфликтов. Поэтому большинство артефактов культуры героизируют погибших защитников Белого дома, обвиняют президента, милицию и армию в чрезмерной жестокости. Ключевое место в них занимает изображение хаоса в Москве, потеря ориентиров «свой-чужой». Тем не менее, артефакты культуры об Октябре 1993 года постепенно теряют свое политическое значение, приобретая более нейтральный исторический смысл.

 


[1] Головин Олег Художественная документалистика (Чем на самом деле является новый роман Ильи Стогoffа “Революция сейчас!”) // «Завтра», 11 ноября 2001 года.

[2] Дарья Ефремова Сергей Шаргунов: «Закончил роман про 1993 год» // «Культура»,  4 февраля 2013 года.

[3] Бердыко А.Е.   Ю.В. Бондарев “Бермудский треугольник” // Объед. науч. журн. М., 2003. – N 33. – С. 41-43; Гаврилов, В.А., « Проблема национальной катастрофы в романе Ю. Бондарева “Бермудский треугольник” // Русское литературоведение на современном этапе. – М., 2007. – Т. 2. – C. 30-33; Рыбак, О.В., Человек и время в художественной концепции личности В.Крупина на материале повести “Слава Богу за все” // Вестн. Адыг. гос. ун-та, – Майкоп, 2008. – N 10. – С. 161-163.

[4] Интервью Д. Асташкина с А. Бабченко от 30 сентября 2013 года. Машинопись.

[5] Интервью Д. Асташкина с С. Шаргуновым от 27 июля 2013 года. Машинопись.

[6] Кантор Ю. Остановленная революция. 1993 год попал в музей // «Российская газета», 23 сентября 2013 года.

[7] Гаррос А. Код обмана // «Сноб» № 05 (32) май 2011.

[8]  Дмитрий Лихачев Культура как целостная среда // «Новый Мир», №8, 1994.

[9] Топоров В. С кем вы, мастера халтуры? // «Независимая газета» , 30 апреля 1993 года.

[10] Особняк на улице Академика Варги, в нем заседала ГКЧП в 1991 году.

[11] Цит. по: Шохина В.  На всех парах через болото // «Независимая газета», 9 октября 1993 года.

[12] ТВ-выступление Л. Ахеджаковой, 3 октября 1993 год https://www.youtube.com/watch?v=5Iz8IX0XygI

[13] Шохина В. На всех парах через болото. Несвоевременные мысли о творческой интеллигенции в окаянные дни // «Независимая газета», 9 октября 1993 года.

[14] Поляков Ю. Октябрьский переворот // Комсомольская правда, 7 октября 1993 года.

[15] Максимов В., Синявский А., Егидес П. Под сень надежную закона…» // «Независимая газета»,  № 198, 16 октября 1993 года.

[16] Бавильский Д. Виктор Топоров: Хорошо информированный оптимист // Портал о современной культуре «ШО» http://sho.kiev.ua/article/994

[17] Кашин О.  Человек со «Знаменем» // «Русская жизнь», 14 марта 2008 года

[18] Интервью А. Дементьева с  художником А. Шиловым // «Виражи времени», эфир «Радио России» от 16 февраля 2013 года

[19] Интервью А. Дементьева с  художником А. Шиловым // «Виражи времени», эфир «Радио России» от 16 февраля 2013 года

[20] Интервью А. Дементьева с писателем С. Шаргуновым // «Виражи времени», эфир «Радио России» от 7 сентября 2013 года

[21] Лимонов Э. «Анатомия героя», М., Русич, 1997.

[22] Лимонов Э. «Анатомия героя», М., Русич, 1997.

[23] Цит по: Рыбак О.В. Человек и время в художественной концепции личности В.Крупина на материале повести «Слава Богу за все» // Вестн. Адыг. гос. ун-та, – Майкоп, 2008. – N 10. – С. 163.

[24] Белов В. Семейные праздники: Пьеса в 2-х д. // Москва. – 1994. – № 10. – C. 9-41.

[25] Головин Олег Художественная докмуенталистика (Чем на самом деле является новый роман Ильи Стогoffа “Революция сейчас!”) // «Завтра»., 11 ноября 2001 года.

[26] Экспертное интервью А. Бабченко. Записал Д. Асташкин, машинопись, 30 сентября 2013 года.

[27] Экспертное интервью А. Бабченко. Записал Д. Асташкин, машинопись, 30 сентября 2013 года.

[28] Бабченко А. «Тему пьянства Ельцина убрать» // Живой журнал А. Бабченко. http://starshinazapasa.livejournal.com/23487.html

[29] Курчатова Н. От 1993-го — к Болотной // «Известия», 22 сентября 2013.

[30] Маканин В. Старик и Белый дом. Рассказ // Новый мир, № 9, 2006. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/9/ma2.html

[31] Чудакова М.  Егор. Биографический роман,  Москва, 2010.

[32] Семенов А. Мариэтта Чудакова: «Нынешняя власть вдруг осточертела» // «Псковскяа губерния», № 27 (599) , 11-17 июля 2012 г.

[33] Сошенок А. «Белый дом, черный дым» // Русская народная линия http://ruskline.ru/analitika/2013/09/28/belyj_dom_chyornyj_dym/

[34] Интервью Д. Асташкина с С. Шаргуновым от 27 июля 2013 года. Машинопись.

[35] Интервью Д. Асташкина с С. Шаргуновым от 27 июля 2013 года. Машинопись.

[36] Живой журнал А. Бабченко http://starshinazapasa.livejournal.com/287453.html

Table ronde « Moscou, 1993 : aspects juridiques et conséquences politiques », Mémorial, 23/09/2013

Le 23 septembre, l’association « Memorial » a organisé une table ronde intitulée « Moscou, 1993. Aspects juridiques et conséquences de la crise politique ». La vidéo de la table ronde (4 heures) est disponible en ligne. On  en trouvera ci-dessous un rapide compte rendu.

Le premier intervenant, l’ancien député Vladimir Isakov, estime que la crise d’octobre 1993 était une provocation politique, préparée par des gens qui ont ensuite réagi de manière plus ou moins adéquate au fur et à mesure. L’important n’est pas tant d’en faire l’évaluation juridique que de comprendre les causes. En 1906, quand le Tsar a voulu fermer la Douma, il a suffi d’un cadenas et de quelques gardes – et c’était fait1 . Cela aurait pu se passer aussi facilement si on n’avait pas laissé rentrer les députés dans le bâtiment du Soviet Suprême2. D’autant que personne ne serait venu les défendre : en 1993, le terme « député » ne suscitait plus que des sourires moqueurs. La crise était prévue : quelques mois auparavant, les puissances étrangères avaient été prévenues, les OMON (forces spéciales de la police) avaient commencé à s’entraîner. La petite histoire veut que ce soit, le 18 septembre, un geste vulgaire de Khasboulatov, suggérant que Eltsine buvait un peu trop, qui a fini par pousser ce dernier à dissoudre le parlement.

Pendant la crise elle-même, c’est l’intransigeance de Eltsine, son refus des négociations qui marque, le patriarche même est impuissant. Quand on me demande pourquoi nous n’avons pas voulu quitter le bâtiment de la Maison Blanche, je réponds souvent : « mais qu’est-ce qu’on aurait pu faire d’autre ? Nous étions élus, on portait atteinte à nos droits, et le Conseil constitutionnel l’avait confirmé. ». Il y a eu des provocations des deux côtés, certes ; pensez ne serait-ce qu’à cette attaque contre l’Etat-major des forces armées, sur Leninski Prospekt3, puis la Mairie, puis Ostankino,etc.

Que dire en conclusion : Eltsine avait besoin de changer une roue, afin de mettre le pays sur des nouveaux rails. Il aurait pu le faire bien proprement, par référendum, mais il avait peur des meetings, ne voulait pas prendre de risques face à une opinion publique déjà critique ; seule solution alors : la force.

Viktor Sheinis, député en 1993, insiste sur la nécessité de remettre 1993 dans son contexte historique, celui d’une division politique, d’une société déçue, des difficultés à rétablir un certain ordre économique. Tout cela a mené à la création de deux coalitions, l’une autour du Soviet Suprême, l’autre autour du Parlement, et le blocage devait être surmonté, même si personne ne savait comment. Il pense que la décision de dissoudre le Soviet Suprême était une mauvaise décision, elle était injustifiable du point de vue de la Constitution, mais ce n’était pas une provocation préparée. Il faut aussi prendre en compte le stress, les illusions, les représentations des uns des autres sur ce qui est la meilleure chose à faire.

La fraction « union pour le progrès » dont il faisait partie a préparé un document condamnant cette « sortie du champ juridique » qu’était l’Oukaze de Eltsine. Ils n’ont pas poussé les gens au conflit, mais comme ce conflit a eu lieu, il est important de noter qu’il y a eu des infractions des deux côtés. Cette confrontation aurait pu être évitée si on avait adoptée la constitution préparée par la Conférence Constitutionnelle dès mai 1993 – quand bien même elle ne plaisait vraiment à personne. La décision la plus sage aurait été le compromis, et il y avait une chance lors des négociations au monastère Sviato-Danilovski. Mais les députés n’étaient pas prêts au compromis non plus, un premier accord obtenu par Sokolov et Abdullatipov, très limité, a été repoussé par les députés.

 Tamara Morshchakova, ancien juge à la Cour Constitutionnelle, préfère ne traiter que des questions juridiques, une approche qui lui permet d’éviter cette douleur profonde qu’elle ressent encore en pensant à ces événements.

Quelle constitution avait-on à l’époque ? C’était la Constitution de la RSFSR d’avant 1991, avec de nombreux amendements ; mais en réalité, la signification de cette constitution était double. D’un côté, un certain nombre d’amendements avaient introduits des grands principes tels que Etat de droit, Fédéralisme, Républicanisme, et autres « ornements», tout cela étant plutôt considéré comme « rubans pour faire joli » par les députés. D’un autre côté, on avait une constitution issue du droit soviétique où les Soviets étaient considérés comme la seule instance de pouvoir. Et selon cette Constitution, le Soviet suprême avait le pouvoir législatif, mais aussi le pouvoir « de régentement »4 et le pouvoir de contrôle. Ces pouvoirs extrêmement larges permettaient au Soviet Suprême de se mêler de questions qui auraient du être du domaine du judiciaire (journaux), et étaient surtout incompatibles avec le principe de la séparation des pouvoirs (que le Soviet Suprême considérait d’ailleurs comme un « ruban »). Il n’y avait aucun espoir d’adopter une nouvelle constitution, la fonction principale du Soviet Suprême était de garder son pouvoir.

Un exemple de cette confrontation : le référendum d’avril 1993 et les questions posées (soutien au président et à sa politique, nouvelles élections) a été lancé sur l’initiative du Président. Mais le mécanisme de décompte des voix a été établi par le Soviet Suprême (en opposition avec la loi sur le référendum existant à l’époque). Le Soviet Suprême exigeait, pour changer le status quo5, que s’expriment non pas la majorité des votants, mais des électeurs inscrits. Cette mesure est en général adoptée dans les pays où le vote est obligatoire, il est évident que ce n’était pas possible en Russie.

Quant au Conseil Constitutionnel de l’époque, T. Morshchakova se dit insatisfaite de son comportement, et estime que ses décisions n’étaient pas suffisamment motivées. Lorsque le Conseil Constitutionnel a décrété que l’Oukaze 1400 n’était pas constitutionnel, il aurait fallu faire une étude plus approfondie. Et surtout, plusieurs des actes du Soviet Suprême étaient, eux aussi, anticonstitutionnels.

Il y aurait eu des mécanismes juridiques pour empêcher la crise : le Soviet Suprême aurait du mettre en oeuvre les décisions du référendum. Mais dans la mesure où la Constitution ne permettait pas la dissolution du Parlement, il était l’acteur clé. Le Conseil constitutionnel aurait du évaluer la constitutionnalité des actes du Soviet Suprême, intervenir et condamner cette situation.

Pilar Bonnet, qui était correspondante du journal espagnol El Pais à l’époque, partage avec l’auditoire quelques unes de ses réflexions et conclusions. Elle estime que les deux parties portent une part de responsabilité. Dès octobre 1992, se souvient-elle, les proches de Eltsine avait réuni les journalistes étrangers pour critiquer Khasboulatov et son entourage. Pourquoi font-ils cela de manière aussi primitive ?, s’était-elle demandée à l’époque. A l’époque, aucun des acteurs n’avait l’habitude des mécanismes démocratiques ; et l’élément nationaliste au sein du Soviet Suprême a provoqué une forte méfiance à l’Ouest. La thérapie de choc, très dure, et l’incapacité du gouvernement à l’expliquer, avait monté les gens contre Eltsine. La crise d’octobre 1993 en Russie reste selon elle un tabou qu’il faut lever. D’autant que l’on retrouve des éléments de 1993 dans la politique actuelle : on peut se demander si quelqu’un comme Navalny a tiré les leçons de cette crise ; ce qui est sûr, en revanche, c’est que V. Poutine apparait comme une synthèse des gagnants et des perdants.

Kirill Koroteev, juriste du Centre des droits de l’Homme « Mémorial », revient sur les matériaux de la Conférence constitutionnelle (konstitutsionnoe soveshchanie) qui a siégé tout au long de 1993. Ces archives montrent bien comment les initiatives pouvaient émaner soit du Parlement, soit du Président, et parfois provoquer des blocages. C’est le cas par exemple de l’article sur « l’Etat social », introduit grâce au Parti communiste et aux syndicats6, et qui provoque une levée de boucliers du côté présidentiel, craignant le retour de l’Etat socialiste et de la propriété d’Etat.

On a tendance à voir le régime parlementaire comme plus démocratique que le régime présidentiel. Or, dans un régime parlementaire, lorsque le pouvoir exécutif peut s’appuyer sur une forte majorité au Parlement, celui-ci se transforme en machine à approuver les décisions du gouvernement. De Gaule, en France, a assuré son pouvoir non tant en changeant la constitution en 1958, qu’en changeant la loi électorale, qui lui a assuré une véritable stabilité au Parlement. La même analyse peut être appliquée à la Russie, surtout depuis 1998

Quelques éléments de la discussion qui a suivie. L’animateur du site politika.su informe que l’on trouve en ligne sur son site un très grand nombre de lois et autres documents juridiques de la période (en particulier les «Vedomosti » de septembre et octobre 1993 qui n’avaient jamais été publiés)

Serguei Kovalev, ancien dissident, défenseur des droits de l ‘Homme et à l’époque député du Soviet Suprême – n’était pas dans la Maison Blanche. Il essayait de se faire entendre de Eltsine pour que celui-ci accepte un compromis. Ensuite, il a bien fallu prendre une position. Les gens à la Maison Blanche avaient tort, et n’étaient pas des plus éduqués. (Il avait commencé son intervention en disant que les deux côtés avaient des torts, et qu’il n était pas vraiment indispensable de couper l’eau et les toilettes dans la Maison Blanche. En même temps,on sait que les énormes foules ne se réunissent pas toutes seules.) A l’époque, il n’y avait pas vraiment de Constitution, le texte existant était plein de contradictions, et « tout le pouvoir aux soviets » était le principe dominant.

Un ancien député du Mossoviet souligne que Eltsine a répété les erreurs des putschistes de 1991. Ceux-ci n’avaient pas pris la peine d’arrêter Eltsine, dont ils sous-estimaient l’importance politique – cette fois-ci c’est Eltsine qui a sous-estimé le Parlement. Il souligne aussi qu’en 1993, le principe de « tout le pouvoir aux Soviets » avait depuis longtemps disparu, et qu’il existait au contraire déjà une verticale du pouvoir.

Un intervenant note que ceux qui sont arrivés au pouvoir en 1993 représentaient en réalité l’échelon inférieur de la bureaucratie soviétique

Serguei Mozgovoy, qui étudiait à l’époque à l’Académie militaire, dit être de cette foule qu’on accuse d’être manipulée. Il n’est ni nationaliste, ni antisémite, mais internationaliste, et il est sorti dans la rue pour défendre ses droits constitutionnels, face à un Oukaze 1400 dont on sait bien qu’il n’a pas été créé en une nuit. S’il n’y avait pas de procédures de conciliation, on aurait pu les créer. Ce n’est pas le Soviet Suprême qu’il était venu défendre : à l’époque, les députés étaient déjà considérés comme des voleurs. Mais en 1993, les gens en avaient soupé du capitalisme, ils demandaient un Etat socialiste, et demandaient que les gens au pouvoir mettent fin à la contre-révolution commencée en 1991.

Pour Oleg Orlov, de Memorial, les gens qui sont sortis dans la rue en 1993 sont sortis pour défendre la loi. Il y a eu une vague d’activité citoyenne au début des années 1990, et en 1993, cela s’est divisé en deux vagues, une qui s’est dirigée vers le Soviet Suprême, l’autre vers le Mossovet à l’appel de Gaïdar. Ces deux vagues se sont confrontées,ont disparu… et il ne reste plus maintenant que la bureaucratie. Une nouvelle vague a certes réapparu en 2011, mais une des conséquences de 1993 est la disparition de l’activité citoyenne. 1993 a eu des conséquences personnelles aussi pour beaucoup : quant à lui, assistant du député S. Kovalev à l’époque, après qu’un obus est tombé dans son cabinet il a décidé qu’il ne voulait plus servir ce gouvernement, et s’est consacré uniquement à la défense des droits de l’Homme.

Valentin Gefter s’oppose à la définition selon laquelle Eltsine aurait « quitté le champ du droit » en 1993 : en réalité, ce champ n’existait pas, et on est toujours en train d’essayer de le construire.

Serguei Shargunov, auteur du roman 1993, participant annoncé rejoint la discussion à la fin et ses quelques conclusions sont considérées par le modérateur Alexandre Tcherkassov, comme une synthèse idéale des discussions. Shargunov, qui a beaucoup travaillé sur la crise pour son livre, considère qu’elle représente un drame, une tragédie, un malheur. Vingt ans après, ce qu’il aurait fallu faire apparait clairement : il aurait fallu une réélection simultanée du Parlement et du Président ; on aurait dû, en décembre 1993, proposer plusieurs variantes de constitution au référendum. Surtout, c’est une époque où les gens pensaient qu’ils pouvaient définir le cours de l’histoire de leur pays, influencer le pouvoir. Une position qui a trouvé des échos en 2011.

(Compte rendu Amandine Regamey)

  1. cette comparaison provoquera par la suite de nombreuses critiques, en particulier sur le fait qu’à l’époque, il ne serait jamais venu à l’idée de la Douma de déclarer le Tsar inconstitutionnel []
  2. Viktor Sheinis lui a fait remarquer qu’on aurait pas pu empêcher les députés d’entrer dans le bâtiment car la décision de Eltsine de dissoudre le Soviet suprême a eu lieu alors que celui était déjà réuni. []
  3. L’attaque contre l’état major des forces armées menée par le président de l’Union des officiers V. Terekhov, partisan du Soviet Suprême, a fait deux morts le 23 septembre []
  4. je traduis comme ça rasporiaditelnyi, pour ne pas le confondre avec ispolnitelnyi – exécutif, mais le sens est proche []
  5. réponse aux deux dernières questions sur des élections anticipées du Président et du Soviet Suprême []
  6. Viktor Sheinis précise que cette notion était apparue dès le début des années 1990 dans le groupe de travail sur la Constitution et s’inspirait de l’Allemagne []

La crise d’octobre 1993 : sources et documents

Afisha_Kavkaz_03

Ci dessous plusieurs sources internet qui ont publié soit à l’occasion du XXeme anniversaire soit auparavant des documents et des analyses. N’hésitez pas à laisser des commentaires pour signaler des articles, blogs émissions ou autres sources intéressantes. Sauf indication contraire, les documents cités sont en russe.

  •  Memorial, organisateur de l’exposition présentée actuellement à Moscou (voir le billet), a commencé à rassembler des documents et des témoignages sur les événements immédiatement après le 4 octobre, à l’initiative de Mikhail Guefter. Sur la page publiée à l’occasion des 15 ans d’octobre 1993, on trouve rassemblés l’ensemble des documents présentés, notamment une liste très complète d’archives de presse, des extraits de communications radio entre les forces de l’ordre et une analyse d’A. Tcherkassov.
  • sur le site guefter.ru  de nombreux articles et entretiens
    • un article publié le 23 septembre 2012d’Elena Strukova, responsable de la bibliothèque historique de Moscou, rappelle la mémoire de ces événements et la maniére dont ils s’insèrent dans l’histoire politique de la Russie post-soviétique.
    • des entretiens menés par Sergeï Mitrofanov avec Lev Ponomarev et Piotr Filippov ainsi qu’une analyse de Sergeï Mitrofanov
  • Une interview de l’historien et acteur des événements Alexandre Shubin
  • Radiosvoboda consacre une rubrique rétrospective aux événements de 1993: “l’assaut contre la maison blanche, 20 ans après”. Très riche dossier: photographies, interviews des acteurs et témoins de l’époque (R. Khasboulatov, S. Kovalev, L Filatov, V. Sheinis, I. Konstantinov, I.Rybkin, etc), analyse de journalistes, experts, sociologues (A. Tarasov, A. Cherkassov, A. Babitski et M. Sokolov – qui a également mené une grande partie des interviews), chronique des événements par D. Volchek. La rubrique est très régulièrement alimentée.
  • Le site russe de la BBC consacre une brève chronique vidéo et un micro-trottoir “et si Eltsine avait perdu“. Il y a 10 ans, il revenait déjà sur ces événements (voir la chronologie, mais aussi l’article “que sont-ils devenus” sur les principaux acteurs dix ans après)
  • sur le site Svobodnaïa Pressa des analyses de Sergeï Mitrofanov et Andreï Savelev
  •  “A nouveau la Maison Blanche” : album en ligne des photographies de Dmitri Borko prises en octobre 1993. Ainsi que la page de Dmitri Borko sur grani.ru
  • Analyse de Lilia Shevtsova de la fondation Carnegie (“Octobre 1993: comment est née l’autocratie”)
  • Le journal Kommersant publie également une chronique des événements, un rappel des principaux acteurs etune galerie en ligne des photos prise à l’époque par ses reporters.
  • A voir : le reportage “Maison blanche, fumée noire” du journaliste de NTV V. Chernyshev. Le reportage défend l’idée d’un coup d’Etat voulu par les deux côtés,  donne la parole à de nombreux acteurs des événements et s’interroge sur les enquêtes menées ensuite et sur le rôle de la communauté internationale (durée : 1h45). Disponible également sur youtube. Discussion autour du film ici
  • Diffusé également dans la nuit du 3 octobre 2013, un reportage de la première chaine russe (1 Kanal) 1993 – Automne en feu, sur les événements autour d’Ostankino (si le lien ne fonctionne plus, voir sur youtube)
  • A propos de la “prise” d’Ostankino et des violences qui s’y sont déroulées, on peut lire en plus du récit d’Andrei Babitski les souvenirs précis et personnels du journaliste Otto Pohl qui y a été blessé, et est revenu ensuite pour retrouver qui avait tiré. (en anglais)
  • Pour les non-russophones, quelques références : sur rferl.org, l’émission the Power Vertical ainsi qu’un portrait des principaux acteurs.
  • Sur grani.ru, deux videos – souvenirs des membres des “brigades sanitaires”, volontaires ayant apporté leur aide aux victimes durant les journées d’octobre – et discussions sur le nombre de morts.
  • Une autre gros dossier en ligne sur lenta.ru, en 6 chapitres (du partage du pouvoir à l’assaut sur la maison blanche), un prologue et un épilogue, avec de nombreux extraits de vidéos de l’époque et des extraits d’entretiens, souvenirs ou documents d’époque.
  • Colta.ru confronte les opinions :  y avait-il une alternative?, la lettre des 42 (intellectuels en soutien à Eltsine), ce que la jeunesse actuelle sait d’octobre 1993. Également compte-rendu d’une exposition à Moscou et du livre de S. Shargunov,  1993.
  • Encore deux bonnes émissions radios sur Ekho Moskvy, interviews de Serguei Buntman avec A. Tcherkassov (ce que nous disent les communications radios autour de la Maison Blanche) et Veronika Kutsyllo, correspondante du journal Kommersant à l’époque.

Et encore (pour les non-russophones)…

Anne Le Huérou

Maîtresse de conférences à l'Université Paris Nanterre, Institut des sciences sociales du politique (ISP UMR 7220), associée au CERCEC (UMR 8083)

More Posts - Website

politique et société : sources et documents