Archives par mot-clé : histoire

1993

Octobre noir 1993 : l’analyse de Jean-Marie Chauvier.

Laisser un commentaire

Nous avons reçu de Jean-Marie Chauvier (l’auteur de URSS, une société en mouvement » (ed.Aube 1988, reed.1990) et de nombreux autres articles sur l’ex-URSS et la Russie) cette analyse de la crise de 1993 en Russie, que l’auteur nous a autorisés à reproduire ici.
Lire l’avant-propos ci-dessous et télécharger l’ensemble du document (60 pages) en PDF    Octobre noir 1993-2013 JM Chauvier

AVANT-PROPOS

Pourquoi ce retour sur 1993 ? Sur le coup d’état de Boris Eltsine, le bombardement du Parlement russe, le massacre de « l’Octobre noir » à Moscou ? Pourquoi évoquer ce dont plus personne ne parle, ni ne se souvient, ou peu s’en faut ?

 Les retours sur « la chute du communisme » ne sont pas rares. Le sont, par contre, les analyses de ce qui a suivi en Russie : l’effondrement économique et social, les millions de « morts en excès », l’exode des capitaux et des cerveaux, le séisme culturel et moral du « capitalisme de choc ». C’est ce qu’en termes académiques ou journalistiques coutumiers, on a nommé « la transition vers le Marché et la Démocratie ». Et dont l’Octobre 1993 fut un moment fondateur.  Je n’en disconviens pas : en choisissant de nommer les choses avec des mots qui ne sont pas agréés par nos gouvernements et nos grands médias, je « m’engage », là où d’autres, qui en douterait, sont « neutres » et « objectifs ». D’autres, qui n’ont pas cessé de propager la thèse selon laquelle de bons réformateurs démocrates étaient aux prises avec de méchants communistes hostiles à tout changement. C’est le point de vue des « Nouveaux Russes » et de leurs amis occidentaux, rien de bien surprenant ! Il y a, sur ce thème comme sur beaucoup d’autres, une « Pensée unique ». Amen.

 On a plus rarement encore rapproché cette tragédie de celles qu’ont vécu les Chiliens sous Pinochet dans les années 1970, les mineurs britanniques sous Margaret Thatcher dans les années 1980, les Argentins, les Indonésiens et, plus près de nous, beaucoup plus près, les Grecs. A l’instar de ces peuples, bien qu’enracinés dans des histoires très différentes,  les Russes des années 1990 ont été les cobayes des laboratoires du néolibéralisme mondial aux actions convergentes : « désengagement de l’Etat » dans l’économie et le secteur social, privatisations de masse, destruction des  sécurités sociales et de la santé publique, répression des droits et libertés des « exclus » de la propriété et de l’enrichissement fabuleux qui, cependant, profitèrent aux « nouveaux Russes ». La seule spécificité de la situation était que l’on sortait de sept décennies de soviétisme. Mais a-t-on suffisamment remarqué la « banalité » de cette entrée dans le Marché et sa mondialisation ? La Russie comme « laboratoire de notre avenir » et non seulement « transition » d’un système à l’autre ? C’est un peu cela, oui, si l’on excepte la brutalité du changement dans un pays largement soustrait au « marché mondial » depuis 1917, et les « acteurs » de cette transformation, qui n’étaient pas « nos capitalistes » familiers et leurs technocrates, mais la nomenklatura « communiste », ses technocrates et de jeunes loups aux dents longues qui s’étaient avancés masqués sous les slogans humanistes et démocratiques de la Perestroïka !

 Or, ce « grand tournant » aux conséquences si lourdes n’a pas été que le fruit de la crise très grave, sinon fatale, du système soviétique, qu’on ne saurait sous-estimer ni, comme certains communistes, réduire à des « trahisons » et à des « complots de la CIA », certes réels mais secondaires. Le « système administratif de commandement » comme on a désigné en URSS, sous Gorbatchev, ce que l’on disait être précédemment « le socialisme », et que d’autres ont appelé le « socialisme réel » ou le « collectivisme bureaucratique » était à bout de souffle, incapable de répondre aux défis qu’il se posait lui-même en matière de « révolution scientifique et technique » ou « d’abondance », la bureaucratie paralysait l’initiative sociale et, finalement, les réformes de la Perestroïka ont démantelé ce système sans en bâtir de plus performant et tout en frayant la voie à une nouvelle classe possédante en gestation. Mais ce processus, s’il fut par moments chaotique, eut ses meneurs de jeu qui n’étaient pas « une classe renversant une autre » comme dans une révolution ou une contre-révolution, mais un conglomérat d’élites dirigeants en pleine métamorphose, agissant de concert avec les forces centripètes du capitalisme mondial.  Le capitalisme de choc imposé à la Russie, a donc été le résultat de choix politiques russes et d’énormes pressions exercées « au sommet », à Moscou, « à la base » par des affairistes et des criminels, mais aussi à Washington. Ainsi, le fait que les réserves d’or et de devises de l’URSS aient été vidées en quelques années, l’évasion massive de capitaux vers les paradis fiscaux, « la thérapie de choc » inspirée par les néolibéraux russes et occidentaux, « les réformes » mises en œuvre avec le concours d’une armée de conseillers d’organisations telles que USAID, le Fonds Monétaire International, et autres organismes financiers … ne retrouve-t-on pas en partie les mêmes acteurs que dans les « laboratoires » chilien, argentin, grec ? N’ont-ils pas frappé plus fort en URSS car ses peuples, brusquement privés de leur état, de toutes structures et repères, lancés dans des aventures indépendantistes largement improvisées, sans expérience de luttes autonomes, de syndicats libres, se sont retrouvés plus désarmés que d’autres ? On a certes d’autres exemples de contre-révolutions sociales triomphant de sociétés civiles fortes et de mouvements ouvriers organisés – l’exemple de l’Allemagne en 1933 saute à l’esprit.

 Qu’est-ce donc que l’Octobre noir 1993 ? J’en décline d’emblée ma définition.

 Le coup d’état de 1993 prolonge celui de 1991. Non pas le putsch d’opérette des 19-21 août, toujours évoqué, lorsqu’ une poignée de dirigeants soviétiques conservateurs, cherchant à empêcher la signature d’un traité qui devait « confédéraliser » l’Union soviétique, assignèrent à résidence son président Mikhaïl Gorbatchev et improvisèrent un « retour à l’ordre » des plus chaotiques, auquel résistèrent efficacement les partisans de la démocratisation et du libéralisme ! Non, je parle du vrai coup d’état par lequel, profitant de ce chaos, le président russe Boris Eltsine et son équipe saisirent les leviers du pouvoir, notamment financier, précipitèrent la dislocation de l’URSS et lancèrent la « thérapie de choc » ultralibérale, concoctée par l’économiste Egor Gaïdar et ses « Chicago boys ». Or, cette course à l’éclatement, au séparatisme et à l’égocentrisme des anciennes républiques, à commencer par la Russie, ne suffisait pas pour asseoir le nouveau système, son cortège de privatisations et de mesures antisociales et le régime autoritaire présidentiel souhaité par la dite équipe. Il se fait que, heureusement mais en même temps malencontreusement pour lui, le nouveau pouvoir, des dits Démocrates, jouissait de la légitimité populaire d’un Parlement – Congrès des députés et Soviet suprême- et de conseils (soviets) locaux démocratiquement élus. Ces organes, majoritairement favorables à Boris Eltsine dans un premier temps, espérant sortir avec lui du marasme de la « katastroïka », se sont progressivement rebellés au vu des conséquences sociales catastrophiques des « réformes » et contre les projets officiels de « grandes » privatisations et d’instauration d’un régime présidentiel. Il fallait donc  éliminer ces empêcheurs. Les conseillers occidentaux encourageaient le Kremlin dans ce sens. Et c’est ainsi que les canons des chars qui s’étaient tus en 1991 ont parlé haut et fort en 1993, que nombre de démocrates qui étaient montés aux barricades du Parlement pour soutenir Eltsine en 1991 se sont retrouvés deux ans plus tard sur les barricades du même Parlement, mais contre le Président

 Le point de vue contraire est plus connu, ce sont les démocrates qui, autour de Boris Eltsine, auraient combattu le « faux » Parlement des communistes, une épreuve ponctuée, comme le répète en 2O09 Marie Jego dans « Le Monde », par « le bombardement à l’artillerie du Parlement russe où les députés « rouges-bruns » (communistes nationalistes) s’étaient retranchés ».1  Triplement inexact : les communistes étaient minoritaires dans ce parlement2 dont les principaux dirigeants étaient des démocrates précédemment partisans de Boris Eltsine, les députés ne s’étaient pas « retranchés » mais avaient été soumis à un blocus, et les nationalistes venus à la rescousse étaient la plupart des manifestants extérieurs au parlement. Mais on comprend cette persistance dans l’erreur et le travestissement des faits : la très grande majorité des médias occidentaux, autant que des démocrates et des intellectuels libéraux de Moscou, dont d’éminents anciens dissidents et « défenseurs des Droits de l’Homme » ont non seulement soutenu Boris Eltsine mais, dans certains cas, l’ont incité à la violence. Vingt ans plus tard, ils n’en sont pas trop fiers et préfèrent tourner la page, sans se remettre en question. Le problème, à mes yeux, n’est pas tant qu’ils aient pris le parti de la violence et même du massacre, après tout c’était « de bonne guerre » et « on ne fait pas d’omelette sans casser des œufs ». Leurs adversaires n’étaient pas non plus des enfants de chœur.  Le problème est que ces adeptes de la violence sociale, policière et militaire « si nécessaire » ont constamment les mots de « liberté » et de « démocratie » à la bouche. De plus, on peut se demander quelle « omelette » ont produit les « œufs cassés ».

 1991-93 : ce sont, pour la Russie, les deux moments de la grande rupture. Mais celle-ci participe aussi d’une continuité : ce n’est pas du jour au lendemain, d’un coup de baguette magique, que surgit l’oligarchie possédante, dont l’ascension connaîtra encore d’autres avatars. Il y a donc un « Avant » et un « Après », un amont et un aval qui ne sont pas l’objet de ce papier, mais qu’on doit avoir à l’esprit.

 « L’Avant », que je ne ferai qu’évoquer sommairement, ce sont les années 1953-1982, de la mort de Staline3 à celle de Brejnev4, période de mutations, de transformations, de tentatives de réformes d’un système soviétique en crise. C’était, pour ma petite part, la matière de deux ouvrages. « L’URSS au second souffle » (1976)5 étudiait les premières réformes marchandes, qui ouvraient des perspectives politiques dont on a vu l’illustration (et le tragique épilogue) en Tchécoslovaquie en 1968. Le projet d’une planification socialiste centralisée associée à l’autonomie relative des entreprises et à l’autogestion ouvrière me paraissait alors comme une perspective « progressiste » crédible. Espoir démenti, mais au passage, j’avais observé des phénomènes dont je ne pouvais mesurer la portée ultérieure : naissance d’une technocratie, réhabilitation du profit, « socialisme des managers ». Même après l’écrasement du « Printemps de Prague » en 1968-69, l’abandon des réformes n’a pas empêché des restructurations qui ont renforcé le pouvoir des directeurs d’entreprises au sein de nouvelles « unions de production » et celui des cadres techniciens et gestionnaires lors d’expériences limitées de gestion comportant des réductions d’effectifs et des différenciations de salaires en vue d’une meilleure productivité. Des interprétations schématiques de la « stagnation » brejnevienne négligent cette montée de nouvelles couches sociales, les « promotions » des années 1970-80 d’où sortiront les modernisateurs des années 1990-2000. A quoi il faut ajouter les débuts d’en fordisme entravé, d’un consumérisme frustré, d’une « privatisation » de la vie quotidienne par l’essor du logement individuel,  l’élargissement des horizons culturels par la lecture, le cinéma, les nouveaux « bardes » de la chanson et le pop-rock, l’influence des radios occidentales, les dissidences, la vie informelle, ses illégalités et ses lignes de fuite.

 L’autre ouvrage, « URSS : une société en mouvement »6 voulait justement embrasser l’ensemble de ces changements survenus au cours des trente années écoulées, y compris lors de la Perestroïka en 1985-91. Mais la première édition de ce livre, en 1988, était gonflée d’espoirs nés avec la Glasnost, alors que la deuxième, en 1989, enregistrait déjà la montée des inégalités sociales, l’émergence d’une idéologie néolibérale au sommet, parmi les économistes réformateurs. Il me manquait encore les éléments décisifs, les changements extrêmement rapides qui allaient, de 1989 à 1991, précipiter la dislocation de l’URSS puis le tournant capitaliste de 1992-93, autrement dit une identification claire des acteurs de ce « vol détourné » de la Perestroïka. Sans parler de l’effondrement qui allait suivre.

 « L’Après », que je ne ferai qu’effleurer, ce serait le bilan, vingt ans plus tard, du chemin parcouru : les privatisations, la dégradation, le redressement sous la conduite de Vladimir Poutine, la marche vers une sorte de « capitalisme d’état », dans un contexte mondial en pleine évolution. Sous réserve d’inventaire.

 Contrairement aux « démocrates », je ne crois pas que « la Démocratie » ait gagné en 1993. J’étais et je reste persuadé que c’est à ce moment là que le mouvement réellement démocratique d’autonomie sociale s’est brisé, que les grands espoirs nés avec la Perestroïka ont été ruinés, que la majorité des Russes, à peine éveillés à la vie politique, en ont été profondément dégoûtés, en même temps qu’ils en étaient distraits par l’obligation de se trouver des stratégies de survie.

 Jean-Marie Chauvier

  1. Le Monde, 21-12-2009. En outre, la correspondante du « Monde » se trompe lorsqu’elle signale le retour d’Egor Gaïdar au gouvernement en septembre 1993 « après le bombardement ». Le bombardement a eu lieu le 4 octobre, après le retour de Gaïdar. [↩]
  2. A quoi on peut objecter que « 85% » avaient fait partie du PCUS, mais c’était également le cas des ultralibéraux…de Boris Eltsine et d’Egor Gaïdar ! [↩]
  3. Successeur de Lénine, Joseph Staline impose une nouvelle ligne politique dès 1927 et détient un pouvoir dictatorial absolu de 1934 – 1953, si l’on excepte la période de guerre où ce pouvoir est forcément et de facto partagé avec les généraux, voire les initiatives populaires de résistance aux envahisseurs fascistes. [↩]
  4. Léonid Brejnev succède à Nikita Krouchtchev en octobre 1964. Il partage la réalité du pouvoir avec Alexei Kossyguine, premier ministre réformateur. A partir de 1968 et jusqu’à sa mort en novembre 1982, Brejnev imprime à la politique soviétique une ligne conservatrice au plan idéologique connue sous le nom de « stagnation ». Ce qui ne l’empêche de développer la Puissance militaire (parité nucléaire) et de tenter une modernisation sans réformes. [↩]
  5. Ed. Fondation André Renard, préface de Marcel Liebman [↩]
  6. Ed. de l’Aube, 1988 et réédition augmentée en 1990. [↩]

Amandine Regamey

More Posts

1993

М.Р.Зезина : Политический кризис 1993 г. в освещении школьных и вузовских учебников истории

Laisser un commentaire

logos totale 2 bisMaria Zezina : La crise politique de 1993 vue par les manuels d’histoire

(см. русский текст ниже или скачать PDF Zezina M.R 1993)

Dans ce texte, Maria Zezina, professeure du RANKhiGS, analyse la manière dont les manuels scolaires présentent la crise de 1993. La question est d’autant plus d’actualité que la Russie élabore actuellement un « standard historico-culturel » qui sera la base d’un nouveau manuel d’histoire unique. Or, il est surprenant de voir que si le conflit entre les deux branches du pouvoir et les évènements d’octobre 1993 sont mentionnés, cette crise où le pays a échappé de justesse à la guerre civile ne fait pas partie des questions « difficiles » définies par ce standard. Ce qui est défini comme une question délicate, en revanche, ce sont les « causes et conséquences de la victoire de Eltsine dans les affrontements politiques des années 1990 » – réduisant ainsi de fait toutes les années 1990 à une lutte personnelle de B. Eltsine.

Les manuels étudiés sont destinés aux écoles et à l’enseignement supérieur, recommandés par le Ministère de l’Education. L’élaboration d’un texte de manuel sur 1993 est d’autant plus délicate que les événements sont récents et que les auteurs en ont une expérience personnelle. Dans l’ensemble, les textes sont équilibrés, évitent les jugements et se limitent à énumérer les faits. Mais le diable est dans les détails.

Dans les manuels pour les classes de 9ème et 11ème (2de et terminale) sous la rédaction de N. V Zagladina, le Soviet Suprême, R. Khasboulatov et A. Rutskoi sont qualifiés de « centre de l’opposition » qui « boycottent les lois proposées par le Président » ; ils sont désignés comme responsable de l’affrontement violent. Le manuel sous la rédaction de S.P Karpov insiste, lui, sur l’essence du conflit en période de transition plus que sur les modalités précises de celui-ci.

Dans le manuel sous la rédaction de A. N Sakharov, un parallèle est établi entre le début du XXème siècle et le début des années 1990, quand l’Etat russe nait du chaos et « l’Etat et la société ne sont pas prêts au réforme ». PArallèle boiteux sans aucun doute : c’est bien le pouvoir en place qui mène les réformes dans les années 1990, et les résultats du référendum d’avril 1993 suggèrent au contraire que la société est prête. Ce manuel explique la crise par l’existence de plusieurs centres de pouvoir au début des années 1990 – en semblant ignorer que c’est là une situation normale dans de très nombreux pays. L’oukaze 1400 de B. Eltsine est évalué positivement car il met fin à la dualité du pouvoir, mais dans le même temps les auteurs reconnaissent que ce décret viole la constitution. Enfin, le conflit est présenté comme l’opposition entre deux systèmes, pro-communiste et démocratique, et Eltsine, « partisan de l’Etat de droit » fait face aux « insurgés » du Soviet Suprême.

Le plus précis des manuels, celui sous la rédaction de L. M Milova, explique la confrontation de 1993 par une opposition entre le principe « tous le pouvoir aux Soviets » qui était à la base de la Constitution de 1978 sur laquelle le pays vit toujours en 1993, et le principe de la division des pouvoirs. Présentant les arguments des deux parties en conflit, le manuel explique que la menace d’usage de la force venait du Président, mais reste en revanche flou sur les conditions même de l’affrontement.

En conclusion, M. Zezina reconnait qu’il est toujours facile de critiquer les manuels (même si l’exercice nécessaire), et qu’il est impossible d’enseigner l’histoire de 1993 sans intégrer l’évènement dans une vision plus générale de l’évolution de la Russie dans les années 1990. Or, l’actualité influe fortement sur l’évaluation de ce passé très proche – aussi est-il indispensable de s’en tenir aux faits.

(résumé A. Regamey)

 

М.Р.Зезина : Политический кризис 1993 г. в освещении школьных и вузовских учебников истории

За 20 лет, прошедшие после октября 1993 г., выросло новое поколение, для которого события той осени – глубокая история. Значительную роль в формировании представлений молодежи о том, что произошло 20 лет назад, кто был прав, а кто виноват в трагическом противостоянии высших органов власти, нынешняя молодежь получает в школе. В выступлении ставится задача проанализировать, как освещаются в школьных и вузовских учебниках причин.ы кризиса 1993 г., ход событий и способ разрешения кризиса.

Вопрос о едином школьном учебнике истории сейчас широко обсуждается. Уже разработан историко-культурный стандарт, который будет положен в основу нового учебника,  составлен перечень трудных вопросов. Большим удивлением для меня было отсутствие в этом перечне политического кризиса 1993 г. В самом стандарте противостояние двух ветвей власти и политико-конституционный кризис 1992-1993 годов упоминается. Есть и упоминание о трагических событиях в Москве в октябре 1993 г. Но эти  события, когда страна оказалась на грани гражданской войны и чудом ее избежала, оказывается, не относится к трудным вопросам.

Среди трудных вопросов, касающихся политической истории 1990-х гг.  – лишь вопрос о причинах и последствиях побед Б.Н. Ельцина в политических схватках 1990 – х гг. Таким образом, сложнейшие перипетии бурной политической жизни страны за целое десятилетие сводится к личной борьбе Ельцина. За что? Очевидно, подразумевается за власть. Но 1990-е начались со всенародного избрания первого президента России и закончились его добровольной отставкой.

Обратимся к учебникам.  Для анализа выбраны школьные и вузовские учебники, изданные в последние годы, рекомендованные Министерством образования и науки РФ. Очевидно, что освещение современной российской истории в учебной литературе представляет особые сложности. Нет исторической дистанции, отсутствуют устоявшаяся историографическая традиция, подавляющее большинство авторов сами пережили и помнят события 20-летней давности, имеют свои политические пристрастия.

В соответствии с требованиями жанра учебной литературы большинство авторов воздерживаются от категоричных оценок, когда речь идет о «горячих» сюжетах недавнего прошлого. В целом тексты взвешены, в них преобладает перечисление фактов. Но как говорил А. де Токвиль, спорят не цвета, а оттенки. Различия в авторских подходах при освещении одних и тех же события заметны. Попробуем их выявить. Начнем со школьных учебников.

Учебники для  9 и 11 классов под редакцией Н.В.Загладина, вышедшие в этом году 12-м и 13-м изданием, рекомендованы Минобрнауки, прошли экспертизу РАН и РАО, а также были победителями   конкурса учебников по новейшей отечественной истории для общеобразовательных учреждений1. Согласно принятой в настоящее время концентрической структуре преподавания истории события 1993 года школьники изучают как в 9-м классе, так и в 11-м.  Изложение этой темы в учебниках для девятиклассников и одиннадцатиклассников мало чем отличается. Некоторые различия есть только в акцентах. Так для 11 класса подзаголовок параграфа звучит «Курс реформ и политический кризис», а для 9 класса «Политический кризис и принятие новой конституции». То есть политический кризис в одном случае связывается с недовольством ходом реформ, в другом с конституцией. В первом случае акцент на том, что к кризису привело недовольство ходом реформ, во втором, что выход из кризиса – новая конституция.

События 1993 года в учебнике для 9-го класса излагаются даже болееподробно, чем ля 11-го.  Так есть под заголовок Россия на грани гражданской войны (287), который отсутствует в учебнике для 11 класса.

Верховный Совет во главе с А.И.Руцким и Р.И.Хасбулатовым назван центром оппозиции. Встает вопрос: оппозиции кому, если они сами представляли законодательную власть? Отмечается, что депутаты бойкотировали предлагаемые законы, пытались ограничить власть правительства и президента. Как это понять одиннадцатикласснику, которому на уроке обществознания рассказали, что правительство должно исполнять законы, которые принимают депутаты? И если депутаты бойкотируют законы, предлагаемые правительством, претендующим на власть, наверное, они правы. Разрешение конфликта в пользу президента мотивируется тем, что большинство населения на референдуме в апреле 1993 года высказалось  за доверие Ельцину.  Авторы подчеркивают, что    “противостояние Президента и народных депутатов в условиях незавершенности реформ угрожало полной экономической и социальной катастрофой” (учебник для 11 класса с.349). Ответственность за начало вооруженного столкновения  возлагается сторонников Верховного Совета, которые  захватили мэрию и попытались взять штурмом телецентр.

Школьный учебник под редакцией С.П.Карпова, вышедший с серии «МГУ – школе», рекомендован для 11-го класса и также имеет положительные заключения РАН и РАО2. В отличие от учебника под редакцией Н.В.Загладина,  здесь  меньше внимания уделено событийной стороне конфликта, но больше его сути. Авторы акцентируют внимание на переходном характере российской государственности, когда перед страной стоял выбор   формы государственности: президентская республика, парламентская республика или парламентско-президентская (с.331-332). Переходным характером российской государственности объясняется противостояние исполнительной и законодательной власти,  у каждой из которых сложилось свое представление о стратегии экономических реформ формах и методах разгосударствления собственности” (с.332).
Ход событий дан схематично, без оценочных терминов, но общая картина выглядит более логичной и понятной, нежели в учебнике под редакцией Загладина.

Далее обратимся к  школьному учебнику под редакцией А.Н.Сахарова, шестое издание которого вышло в 2013 году  в серии «Академический школьный учебник».3 Освещение событий 1993 года в нем в значительной степени совпадает с  учебником 2012 года, предназначенным для самой широкой аудитории – абитуриентам, студентам,  преподавателям и  всем, кто интересуется новейшей историей России4.  Поэтому их стоит рассматривать вместе.

Оба эти учебника можно отнести к концептуальным. Общая концепция, в которую вписываются события политического кризиса 1993 г., представляет несомненный интерес, но вызывает и массу вопросов. Авторы  проводят параллель между ситуацией начала ХХ века и начала 1990-х гг., когда новая российская государственность «рождалась в атмосфере хаоса и безвластия», и общество и власть не были готовы к кардинальной смене характера социально-экономического развития страны (с.341). Но параллель с началом века явно хромает. Ведь в 1917 году советская государственность строилась практически с нуля, а в 1992-1993 гг. уже действовали новые органы законодательной, исполнительной и судебной власти.  Не вполне понятно, что авторы имеют в виду под неготовностью власти и общества к кардинальной смене социально-экономического развития. Необходимость рыночных реформ не только широко обсуждалась на всех уровнях, но уже были сделаны важные шаги в этом направлении. Введена свобода торговли, началась приватизация общественной собственности. И наконец, кто же начал реформы, если власть к ним не готова и почему общество их приняло, о чем свидетельствуют результаты апрельского референдума 1993 года.

«Глубокий политический кризис» осени 1993 года объясняется тем, что в «стране одновременно действовало несколько властных центров. В силу этого и Р.И.Хасбулатов, и Б.Н.Ельцин имели юридические основания претендовать на лидерство в государственных делах» (с.346). Но само по себе наличие властных центров, представлявших разные ветви власти, не ведет к политическому кризису. Очевидно, что основания для претензий на лидерство были в недостатках действовавшей в стране старой советской конституции.

Вызывает вопросы и оценка президентского Указа №1400. С одно стороны оценка позитивная – необходимо было прекратить затянувшееся политическое двоевластие, с другой, говорится о том, что Указ «формально противоречил ряду статей действующей Конституции».  В таком случае вполне легитимным выглядит решение чрезвычайного Х съезда народных депутатов об отстранении Ельцина от власти за совершенный государственный переворот.

Политическая ситуация, сложившаяся после августа 1991 г., трактуется авторами как переходная форма российской государственности, созданная на основе союза старой и новой политических элит.   Суть неформального договора между новым российским руководством и прежней партийно-хозяйственной элитой, как говорится в учебнике, состоял в «отказе от демонтажа советской системы и  реформировании  ее лишь в ограниченных пределах»  (с.420). Проблемы на пути реформирования были связаны, по мнению авторов, с «традиционным для российского общества ценностным расколом», постоянно провоцирующим «подрыв достигнутого гражданского согласия» (с.420). Неясно, что имеется в виду под традиционным ценностным расколом, и было ли гражданское согласие в обществе, или только консенсус элит.

Противостояние между законодательной и исполнительной ветвями власти рассматривается в учебнике как противостояние двух систем власти – прокоммунистической – из прошлого, и другой, в перспективе – демократической.   Развертывание конфликта описывается как стремление оппозиции в условиях «фактического двоевластия, а точнее, безвластия»   «перераспределить власть в свою пользу» (с.422-423).  События 1993 г. описываются в терминах «революционный процесс», «глубокий политический кризис», «противостояние двух властей». Одна из  сторон конфликта – Б.Н.Ельцин, называемый в учебнике «убежденным сторонником построения правового государства (что вполне подтверждено последовательным исполнением взятых на себя обязательств)», другая –  «оппозиция», «мятежники». Таким образом, читателю должно быть ясно,  кто виноват в том, что  конфликт перешел в вооруженные столкновения.

Вместе с тем оценки легитимности действий президента его противников весьма противоречивы. С одной стороны, в учебнике говорится, что  «указ президента [№1400] формально противоречил ряду статей действующей Конституции», т.е. был не легитимен. С другой,  что  «оппозиция отвергла легитимный вариант развития событий и перешла к решительной атаке на президента». Атакой названо постановление Х съезда народных депутатов, объявившее действия Б.Н.Ельцина «государственным переворотом», и отстранившее его от должности ( с.423). Но на съезде не было кворума, значит, что он тоже был нелегитимен. Впору запутаться не только абитуриенту или студенту, но и преподавателю.

Наиболее подробным является учебник, написанный преподавателями МГУ, под редакцией Л.В.Милова, рекомендованный для студентов-историков5. Что касается событий 1993 года, то авторам удалось создать достаточно полную картину. Обострение конфликта между съездом и президентом в начале 1993 г. связывается как с  неудовлетворительными итогами реформ, так и с противоречиями конституционного строя. Причем эти противоречия не просто констатируются, но объясняются тем, что введение поправки в Конституцию 1978 г. нормы разделения властей видоизменило традиционную систему советов, построенных на соединении нормотворчества, контроля и исполнительной распорядительных функций. В этих условиях “съезд, выражавший интересы более широких слоев населения, объективно становился препятствием на пути избранной модели преобразований, что и обусловило резкие атаки на него со стороны исполнительной власти, которые с конца 1992 года шли по нарастающей”(с.884).

Авторы приводят аргументацию обеих сторон политического конфликта для обоснования их решающей роли в проведении реформ и разные видения путей выхода из кризиса, отмечая, что правовые нормы трактовались  с точки зрения политической целесообразности (с.886).

В отличие от других учебниках, в которых переход кризиса в вооруженное столкновение связывается с созданием вооруженных формирований в Белом доме, авторы университетского учебника приводят факты, свидетельствующие, что угроза применения силы исходила от Президента.  20 августа Ельцин обратился к депутатам с предложением обсудить вопрос об условиях и порядке проведения досрочных выборов, а через 10 дней подкрепил предложение поездкой в Таманскую и Кантмировскую дивизии,
16 сентября посетил дивизию внутренних войск им Дзержинского.

О событиях 3 октября, когда конфликт перешел в вооруженные столкновения, в учебнике говорится весьма глухо: наличие оружия в местах противостояния сторонников президента и верховного совета, провокации и недостаточной уровень ответственности некоторых политиков привел к кровопролитию 3 октября у мэрии и телекомплекса (с.890). Вряд ли эта общая фраза проясняет суть происходившего. Что это за места противостояния? Кто эти политики с недостаточным уровнем ответственности?

Авторы подчеркнуто воздерживаются от собственной оценки происшедших событий, ссылаясь на мнение неких «историков», которые расценивают  случившееся в сентябре-октябре как ограниченный во времени и пространстве эпизод гражданской войны, в ходе которого “меньшинству удалось в решающем месте и в решающий час добиться силового перевезла над большинством” (с.890-891). Непонятно, почему надо скрывать имена этих историков от студентов  исторического факультета, тем более, в учебнике приводятся оценки новой политической системы с указанием авторов: «внесистемный политический режим Бориса Ельцина» (И.Клямкин),  “выборная монархия” (Л.Шевцова), «четверооктябрьская политическая система» (П.Волобуев) (с.896).

Конечно, критиковать учебники легко, а писать трудно, но необходимо. Знакомство с учебной литературой последних лет показывает, что оценки результатов политического кризиса 1993 года даны с позиций победителей. Известно, что историю пишут победители, и объективности в освещении событий современного периода истории, нет и быть не может. Это сейчас о гражданской войне мы можем говорить как о трагедии народа, в  советское время победа красных над белыми была победой добра над злом, будущего над прошлым.

Вместе с тем в учебниках, особенно вузовских, отразилась вся палитра концептуальных подходов, взглядов на события политической истории 1990-х гг., существующих в исторической науке и в общественном сознании. В мои задачи не входит их оценивать. Но поскольку речь идет об учебной литературе, отмечу лишь некоторые проблемы, связанные с преподаванием. В освещении современной истории, и на событиях 1993 года это особенно заметно, явно не хватает общей концепции, представления о том, что произошло со страной, откуда и куда мы шли и куда идем. Политические оценки 20-летней давности в учебниках истории часто накладываются на  современные представления. Общая картина событий 1993 г. представляется весьма противоречивой.   Поэтому, на мой взгляд, изложение событий 1990-х и последующих лет в учебниках должно быть сугубо фактологическим.

Друга проблема преподавания – методическая. В школе принята концентрическая система преподавания истории. Это значит, что один и тот же материал школьники изучают дважды на разном уровне.  Сравнение учебников для 9 и 11 классов показало, что различия лишь в объеме, и то не существенные. Далее следует бакалавриат, где программа по истории и количество часов не больше, чем в 11 классе. Если сравнить учебник бакалавриата со школьным, хотя бы одной теме (политический кризис 1993 гг.), то различия весьма несущественны. Опубликованный проект историко-культурного стандарта не учитывает различий между ступенями школьного образования и между школой и бакалавриатом. А это крайне необходимо.

  1. Загладин Н.В., Козленок С. И., Минаков С.Т., Петров Ю. А. История России ХХ – начало XXI века: учебник для 11 класса общеобразовательных учреждений / Н.В.Загладин (отв ред), С.И.Козленок, С.Т.Минаков, Ю.А.Петров. – 13-е изд – М., ООО “Русское слово- учебник”, 2013. – 400с. ; Загладин Н.В., Козленок С. И., Минаков С.Т., Петров Ю. А. История России ХХ – начало XXI века: учебник для  9 класса общеобразовательных учреждений / Н.В.Загладин (отв ред), С.И.Козленок, С.Т.Минаков, Ю.А.Петров. – 12-е изд – М., ООО “Русское слово- учебник”, 2014. – 328с. [↩]
  2. Левандовский А.А.История России, XX – начало XXI века. 11 класс : учеб для общеобразоват учреждений : базовый уровень / А.А.Левандовский, Ю.А.Щетинов, С.В.Мироненко ; под ред С.П.Карпова. 6- изд. М.: Просвещение , 2012- 384 с. [↩]
  3. Шестаков В.А. История России, XX – начало XXI века. 11 класс: учеб. Для общеобразоват. организаций: профил. уровень /В.А.Шестаков; под рд А.Н.Сахарова; Рос. акад. наук, Рос. акад. образования, Изд-во «Просвещение». – 6 изд. – М.: Просвещение, 213. – 399 с. [↩]
  4. Новейшая история России: учебник / А.Н.Сахаров, А.Н.Боханов, В.А.Шестаков; Под ред. А.Н.Сахарова. – М.: Проспект, 2012. – 480 с. [↩]
  5. История России ХХ – до начала XXI века. / А.С.Барсенков, А.И.Вдовин, С.В.Воронкова; под ред. Л.В.Милова. – М.: Эксмо, 2009. – 960 с. [↩]

Amandine Regamey

More Posts

1993

А. Шубин, Конституционное совещание 1993 г.: впечатления участника

Laisser un commentaire

logos totale 3A. Shubin. La conférence constitutionnelle de 1993 : impressions d’un participant

(смотреть русский текст ниже или скачать PDF Shubin 1993)

En juin 1990, lors du premier Congrès des députés d’URSS1 a été créée une Commission constitutionnelle, formellement dirigée par Eltsine mais gérée, de fait, par son secrétaire O. Rumiantsev. Cette Commission prépare un projet de constitution, garantissant un équilibre des pouvoirs, qui est approuvée lors du VIème Congrès.

A l’époque, tous sont pour une nouvelle Constitution, Président comme Parlement et opposition. Mais Eltsine ne veut pas la faire adopter par le Congrès, car il craint que celui-ci n’impose un régime parlementaire qui réduirait ses pouvoirs.

En avril 1993, après un référendum qui renvoie à nouveau dos à dos Président et Parlement, un compromis est nécessaire, et ce sont les négociations sur la Constitution qui servent à atteindre ce compromis.

Fin avril 1993, lors d’une réunion des chefs des Sujets de la Fédération, un projet de Constitution est présentée par un proche du Président. Cette Constitution présidentielle (Constitution Alekeseev) se distingue de la « Constitution de Rumiantsev » en ce qu’elle donne beaucoup plus de pouvoir au Président, et qu’elle a été préparée à la hâte.

A. Shubin, alors militant écologiste, avait proposé dans la Constitution Rumiantsev un article sur le droit à un environnement sain2. Dans la Constitution Alekessev, ce droit se transforme en obligation pour les citoyens de protéger la nature.

Afin d’obtenir un soutien pour sa Constitution, le Président Eltsine convoque le 20 mai une « Conférence constitutionnelle » (konstitutsionnoe soveshchanie). Dans cette conférence dominées par les experts et les propositions présidentielles, les seuls amendements possibles étaient ceux qui ne risquaient pas de faire pencher la balance des pouvoirs. Une partie de l’opposition refuse alors d’y participer.

Lorsque la conférence s’ouvre le 5 juin 1993, R. Khasboulatov, qui est venu représenter le Parlement, obtient de prendre la parole alors qu’il n’était pas prévu. Mais devant l’obstruction des partisans du Président il quitte la salle et dénonce une évolution vers une « semi-dictature », sans pour autant  tenter de réunir autour de lui les députés mécontents.

Boris Eltsine se heurte cependant aussi à la grogne des élites régionales, ce qui le force à chercher un compromis. La Conférence constitutionnelle se retrouve donc chargée d’harmoniser le projet de Rumiantsev et la Constitution présidentielle.

C’est au sein du Groupe de travail (rabochaia kommissia) de la Conférence que se prennent les réelles décisions, dans une négociation avec l’équipe présidentielle et les régions. Le travail aboutit à un projet de régime parlementaire où le Président peut dissoudre le Parlement si par trois fois celui-ci refuse la candidature d’un premier ministre.

S’appuyant sur son expérience pour faire passer des amendements sur les questions écologiques (interdiction d’entrée des déchets radioactifs), A. Shubin montre comment se passait le lobbying, entre négociations en coulisse et polémique ouverte.

Le 26 juin, le nouveau projet était en grande partie abouti, mais le Groupe de travail et une « Commission d’arbitrage constitutionnelle » ont le droit d’introduire des amendements jusqu’au mois de novembre.

Par ailleurs, la Conférence constitutionnelle n’est pas dissoute, mais transformée en deux chambres consultatives auprès du Président, dont une « chambre sociale » (obshchestvennaia palata) dont le modèle a été repris par le Président actuel.

La Constitution n’a finalement pas été présentée au Congrès, mais validée par référendum en décembre 1993, et le fait qu’elle soit née par la force a déterminé ensuite son destin.*

(résumé A. Regamey)

 

On pourra aussi trouver un interview d’A. Shubin sur Russkaia Planeta / См также интервью А Шубина на сайте Русская Планета

А. Шубин

Конституционное совещание 1993 г.: впечатления участника

 

Решение о принятии новой российской конституции было принято еще 16 июня 1990 г. I съездом народных депутатов РСФСР. Тогда была создана Конституционная комиссия съезда во главе со спикером Б. Ельциным и секретарем О. Румянцевым. Реальной работой по сбору предложений и формированию проекта занимался Румянцев, а Ельцин тем временем стал президентом РФ и вступил в острую борьбу со Съездом. Это затруднило принятие новой конституции, так как ветви власти не могли прийти к соглашению о соотношении их полномочий.

И сторонники Б. Ельцина, и большинство его противников считали необходимым провести кардинальную конституционную реформу. Но оппозиция и большинство парламентариев полагали, что новую конституцию необходимо принимать конституционным путем, то есть съездом. Президент понимал, что в этом случае Россия может стать парламентской республикой, и его права будут значительно ограничены. Парламентская конституционная комиссия, формально возглавлявшаяся Ельциным, но реально руководимая депутатом О. Румянцевым, подготовила проект новой конституции, основанный на балансе полномочий разных ветвей власти. Основные положения этого проекта в 1992 были одобрены VI Съездом.

После того, как апрельский референдум 1993 г. вернул политическую ситуацию в патовое положение – ни одна из сторон не добилась решающего преимущества – на повестку дня встал компромисс. Площадкой, где можно было бы найти компромисс между ветвями власти, могли стать переговоры о проекте конституции.

В сложившейся ситуации президентская стороны попыталась перехватить инициативу и сформировать площадку для конституционных переговорах в соответствии со своими интересами.

По итогам референдума 29 апреля 1993 г. Ельцин собрал совещание глав субъектов федерации. На нем слово для доклада было предоставлено председателю Совета Исследовательского центра частного права, бывшему председателю Комитета конституционного надзора СССР и соратнику Ельцина по Межрегиональной депутатской группе С. Алексееву, который представил подготовленный им и его сотрудниками новый проект конституции. С. Алексеев анонсировал свой проект не как «очередной проект» (намек на предыдущие проекты, обсуждавшиеся Съездом), а – «проект Конституции возрождения и единения России, возрождения и единения российских народов и конца тоталитарного режима»3. Несмотря на столь выспренную самооценку, предполагавшую, что прежние проекты обрекали Россию на возвращение в тоталитаризм, «проект Алексеева» отличался от проектов «комиссии Румянцева» двумя чертами. Во-первых, он предоставлял гораздо более широкие полномочия президенту (как говорил С. Алексеев, «через проект протянута идея президентского начала»4), а во-вторых – готовился в спешке. В результате авторы «проекта Алексеева», отталкиваясь от проекта «комиссии Румянцева» (использование его не отрицал и сам Алексеев), существенно ухудшили его. Нельзя было просто взять проект, одобренный Съездом, и расширить полномочия президента. Тогда спор велся бы по поводу очевидного для общества вопроса, и было бы ясно, что президент борется за власть. Важно было представить дело так, что президентская сторона подготовила проект лучше съездовского. Для создания такой иллюзии, были переписаны и многие положения, которые не составляли предмета борьбы между ветвями власти.

Поскольку я тогда активно участвовал в зеленом движении, для меня была крайне важна формулировка экологической статьи конституции. Пользуясь своим старинным знакомством с О. Румянцевым и в целом открытостью конституционной комиссии Съезда для принятия предложений, мы от имени партии Зеленых предложили формулировку, в центр которой ставились права граждан. Забегая вперед, скажу, что эта формулировка затем и попала в действующую ныне конституцию. Статья 42 гласит: «Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, достоверную информацию о ее состоянии и на возмещение ущерба, причиненного его здоровью или имуществу экологическим правонарушением». Если бы у нас конституция действительно соблюдалась, то чиновникам и корпорациям было бы накладно нарушать право граждан на здоровую окружающую среду – что они сейчас сплошь и рядом делают. Но во всяком случае при такой формулировке статьи мы можем констатировать неконституционность действий чиновничества и бизнеса (в современных условиях РФ это – трудноразделимые множества), ухудшающих состояние природной среды. Тогда мы надеялись на соблюдение в будущем конституционных норм, на право общественности апеллировать к конституции в борьбе за права людей. Каково же было наше возмущение, когда мы прочитали формулировку ст. 53 проекта С. Алексеева, навеянную авторитарным правом прежних эпох «Граждане обязаны сохранять природу и окружающую среду, бережно относиться к природным богатствам»5.  Права граждан исчезли – остались неопределенные обязанности, больше напоминавшие призыв с советского плаката, чем норму права. И таких примеров можно привести множество.

12 мая была создана президентская   комиссия   по  доработке проекта Алексеева. Но как его принять? Чтобы найти дополнительную опору для президентского проекта, 20 мая Б. Ельцин принял указ о созыве Конституционного совещания, на которое приглашались представители всех ветвей власти, регионов, органов самоуправления, предпринимательских групп, общественных организаций и партий. Совещание созывалось «при президенте», и поэтому квоты представительства и правила диктовал он, хотя результаты работы должны были стать искомым «компромиссом» между противоборствующими сторонами.

Порядок работы Совещания был  жестко  определен президентским указом в бюрократическом духе: участники делились на группы во главе с назначенными президентской администрацией руководителями, за основу принимался президентский проект, обсуждению подлежали только  те  поправки,  которые прошли через фильтр “экспертов”, на  пленарном  заседании  предусматривалось преобладание пропрезидентских выступлений.

Ельцин приглашал на Совещание  представителей  парламента.  Однако первоначально их содоклад здесь предусмотрен не был. Мнение меньшинства Совещания можно было игнорировать, согласование заменялось голосованием, хотя участники совещания не были избраны народом. Один голос получали люди,  представлявшие несколько сот человек и несколько сот тысяч человек. У рядовых участников Конституционного совещания был шанс “пробить” лишь такие поправки к проектам,  которые не были  связаны непосредственно с “вопросом о власти”. Реальное согласование положений конституции должно было происходить между президентом и представителями регионов. Б. Ельцин считал, что после принятия проекта Конституционным совещанием он должен бы быть парафирован субъектами федерации6, что придало бы ему дополнительную легитимность. На этой линии президент-регионы Ельцин был готов искать компромисс.

К 3 июня было определено, что членами совещания станут 762 человека, в том числе: 95 депутатов, 50 представителей президента, 14 представителей парламентских фракций, три академика (первая группа), по четыре представителя субъектов федерации (вторая группа), 26 представителей органов местного самоуправления (отбор которых был достаточно произволен – они составили третью группу), 100 представителей партий и общественных движений, 58 – профсоюзов, 18 – религиозных организаций (четвертая группа), 46 предпринимателей и товаропроизводителей (пятая группа). Еще 20-22 человек должны были направить суды и прокуратора.

Попытка Президента  заведомо обеспечить себе преимущества в “согласительном процессе” оттолкнуло от совещания значительную часть отечественного политического спектра. В частности, наша Российская партия Зеленых отвергла участие в КС, но не возражала, чтобы я участвовал в нем в качестве представителя Российского социально-экологического союза. Мы разработали предложения РСоЭС, которые, помимо поддержки прежней формулировки экологической статьи, предусматривали запрет на ввоз в Россию радиоактивных отходов, а также широкие права регионов в отношениях с центральной бюрократией, делегированный порядок комплектования верхней палаты парламента (должен признать, что на вопрос о конструкции власти мы, рядовые члены собрания, практически не смогли повлиять, но так уж получилось, что наша позиция воплотилась в жизнь – она совпала с интересами региональных элит).

Парламент послал на совещание в качестве своих представителей Р.Хасбулатова и О.Румянцева. Была представлена часть оппозиционных партий.

Совещание открылось пленарным заседанием 5 июня 1993 г. В своем вступительном слове Ельцин выступил против самого принципа советской власти: «стало  очевидно,  что  советский  тип власти не поддается реформированию.  Советы и демократия не совместимы»7.

Вопреки президентскому регламенту, предусматривающему, что следом должны выступать только С. Алексеев и глава администрации С. Филатов, на трибуну поднялся Р. Хасбулатов. Под давлением противников Ельцина он с неудовольствием предоставил Хасбулатову семь минут. Но пропрезидентская часть совещания устроила ему обструкцию, и, не закончив выступления, Хасбулатов покинул трибуну со  словами  о  том, что  присутствующие показали свою неспособность «не только принимать какие-то решения,  но  даже обсуждать  эти  решения»8. Возможность компромисса между ветвями власти была упущена. С Хасбулатовым ушло около сотни делегатов, которые собрались на импровизированный митинг в вестибюле. Хасбулатов заявил там (цитируя по собственной аудиозаписи): «Это, по-моему, откровенное стремление отбросить страну от любой формы  демократии и постараться вернуться к самым мрачным временам если не диктатуры, то по крайней мере полудиктатуры. Это уже откровенный курс на режим личной власти.  Мы не знаем,  что за теневые фигуры управляют этим.  Но представьте себе – не дать слова на так называемом «Конституционном совещании» председателю парламента федерации. Вы можете себе представить! Тогда какое имеет отношение  слово  «конституционное»  к  этому собранию?  Разве конституции не принимаются высшей законодательной властью? Даже в диктаторских режимах делают вид,  что принимают конституцию через законодательный орган…  То,  о чем я говорю  целый год – что мы движемся к диктатуре – вот вам результат».

Происшедшее сильно  задело  спикера.  Появившиеся  вскоре версии о том,  что это был заранее спланированный Хасбулатовым скандал, вряд ли имеют под собой почву. Спикер имел вид человека,  которого внезапно вывели из-за праздничного стола за учиненный не им дебош.  «Председатель Верховного совета… просит семь минут. «Нет, – говорит, – здесь Конституционное совещание, а председателю парламента здесь мы не дадим». Вы видели, какая реакция у тех, кого собрали? Что это за люди? Кого они представляют? Какую конституцию, какие поправки, какие согласования они могут  сделать?  От имени кого они действуют?..  Я думаю,  это должно вызвать в груди каждого порядочного  человека  протест».

Произнеся речь, спикер удалился, хотя можно было на месте сформировать некую коалицию конструктивных “протестантов”. Неумение спикера контактировать с организованной общественностью вело к  тому,  что за парламентским центром не стояло никакой общественной силы. Часть делегатов поддержала требования  «ушедших», составленное О. Румянцевым, В. Липицким, А. Шубиным и А. Богдановым (будущим лидером ДПР): «5 июня 1993 г.  на “Конституционном совещании”  в  грубой  вызывающей форме  была отвергнута попытка части участников Совещания направить его работу на путь демократического обсуждения  и  согласования  принципов  конституционного строя в России».  Затем Румянцев написал о том,  что мы уходим с Совещания.  Однако по зрелом  рассуждении решили заявить об уходе с «данного заседания»,  выдвинув все же условия возвращения: расширение  количества  пленарных  заседаний,  предоставление  слова спикеру и представителю Конституционной комиссии,  а также передачи результатов работы Совещания  в  качестве законодательной инициативы Съезду, дабы соблюсти законность.  Как это ни странно,  эти требования через  день  были удовлетворены (по крайней мере на словах, а отчасти и на деле). К этому времени стало ясно, что Президент испытывает давление еще с одной стороны.

Пытаясь «обойти» с флангов не прорванный на референдуме фронт Съезда народных депутатов, президент решил опереться на представителей субъектов федерации –  назначенных президентом администраторы и посланников Советов. Но у себя дома они в большинстве своем привыкли договариваться между собой. И разгоревшийся в Москве конфликт вызывал у них неприятие о опасение – победив центральную представительную власть, Ельцин уже не будет иметь противовеса своей власти. А это – опасно и для региональных элит. Для того, чтобы играть ключевую роль в государстве, региональным лидерам нужен был именно баланс властей, а не автократия Ельцина.

Некоторые противоречия проявились между субъектами, словно специально спровоцированные предложением Калмыкии («псевдоним» К. Илюмжинова) о создании «Русской республики» наряду с национальными республиками РСФСР. Этот проект  встретил понятное сопротивление областных руководителей, которые  добивались равного с республиками статуса. Но противоречия между национальными и обычными субъектами не раскололо фронт большинства региональных представителей.

На пленарном заседании 10 июня президент под давлением представителей регионов стал снова нащупывать путь к компромиссу. В его речи звучали ноты, разительно отличавшиеся от первого выступления: «Поворот к сотрудничеству»,  «Я не сторонник  революционных мер»,  «Я за сильную представительную власть»… Более того, теперь «в работе» были два проекта конституции, а не только Алексеевский. Ельцин объяснил, что «некоторые» не так поняли его речь  5  июня,  что  он  «не  сторонник каких то революционных действий по отношению к Советам и выступает за преодоление советской системы конституционным путем,  «без скачков и срывов»,  и  вообще высказывался лишь как «любой из участников совещания».  Более того,  Ельцин заявил, что многие депутаты и даже Советы разных уровней поддерживают процесс реформ,  и потому «процесс перерастания Советской власти  в  парламентскую, представительную, пройдет  плавно,  без  резких скачков и срывов»9.

Таким образом, под действием демаршей оппозиции и лоббистской работы регионов произошел кардинальный пересмотр структуры Совещания и порядка его работы. Теперь речь шла о согласовании проектов Съезда и президента.

По предложению О. Румянцева после пленарного заседания 10 июня была создана Рабочая комиссия совещания, в которую воли представители президента, Верховного совета, регионов и групп совещания.  Здесь принимались реальные решения — проекты конституционной комиссии Верховного совета и Алексеева согласовывались с руководителями президентской команды  и  субъектов федерации. В работе комиссии принимали участие и избранные представители от других групп. Однако за ними реальной силы не стояло, и поправки групп (особенно самой дотошной группы  общественных  организаций)  учитывались  лишь  как добрые советы,  экспертная редакторская правка.

А вот  позиция «соглашателей» из Верховного совета стала играть значительную роль.  Отсюда лояльность Президента  к  заместителю Р. Хасбулатова Н. Рябову, который  сделал на заседании 10 июня самый большой доклад. Предоставляя ему слово, Б. Ельцин отметил, что если бы не болезнь, то выступал бы Хасбулатов (болезнь, вероятно, была дипломатической).  Превышение Н. Рябовым регламентного времени было воспринято благосклонно. Н. Рябов отметил,  что  между  парламентским и президентскими проектами нет принципиальной разницы,  что они вполне совместимы. И это совмещение  шло именно на Рабочей комиссии.

Отредактированный сводный проект был практически основан на парламентском проекте и  обогащен  новациями  различных лоббирующих группировок, действовавших  вне  наиболее  дискуссионных   тем государственного устройства. Но все же «идея президентского начала» осталась центральной благодаря тому, что президент сохранил право распускать  парламент, если тот троекратно не одобрит кандидатура премьера. Это обеспечило в дальнейшем доминирование исполнительной власти над представительной, так как правительство за редкими исключениями кризисных ситуаций (собственно – только одной – осенью 1998 г.) не должно было опираться на парламентское большинство. Но если бы конституция соблюдалась на практике, президентская власть все же была существенно ограничена, особенно региональной автономией.

Большую ценность (но при том же условии соблюдения конституции на практике) имеют и положения Основного закона о правах и свободах граждан. Увы, их соблюдение отнюдь не гарантировано.

Шлифовка этих положений происходило в основном в общественно-политической группе. Эффективнее всего шла работа по непубличному лоббированию. Необходимо было договориться с председателем группы (я предпочитал делать это с Л. Шейнисом) о том, что данная формулировка полезна. Получив поддержку руководства, формула как правило принималась и жила самостоятельной жизнью, получая шанс попасть в окончательный текст (в нашем случае полезно было и то, что эта формула уже была застолблена в проекте Съезда, и таким образом в ходе согласования оказывалась пунктом желанного консенсуса между сторонами).

Если предложение не получало поддержки, можно было полемизировать с начальством – исключительно для протокола, ибо победить начальство в открытой полемике было нельзя. В качестве примера организации дискуссии и принятия решений приведу эпизод моего спора с А. Собчаком (впрочем, с протоколом мне тогда не повезло – стенографисты спутали меня с представителем только что созданного “Конструктивно-экологического движения”, представитель которого А. Панфилов не позволял себе спорить с начальством). Среди поправок СоЭС был пункт о запрете ввоза в страну радиоактивных отходов,  особенно важный,  если учесть необратимые последствия их захоронения.

А. Шубин: Этот  вопрос на самом деле немаловажный.  Япония конституционно отказалась от атомного оружия – посчитала,  что это немаловажно. К тому же сейчас идет ввоз в нашу страну радиоактивных отходов, а мы знаем, чего нам это стоило.

А. Собчак (председательствующий):  Откуда у Вас такие сведения?

А. Ш.: Во-первых,  по  международным  соглашениям мы ввозим отходы со станций,  построенных нами. Во-вторых, имеется большое количество информации о ввозе французских отходов.

А. С.: Это  из области чистой фантазии.  Я как член Президентского совета, должен сказать: давайте оперировать понятиями точными.

А. Ш.: Это  так  называемая  «переработка»  на   комбинате Томск-7. Документы публикуются в газете “Спасение”. Можете ознакомиться, как член Президентского совета, если Президентский совет не в курсе дела.

А.С.: У нас публикуются очень многие документы, но дело в том, что даже из других союзных республик после распада  Союза фактически (хоть  и есть соответствующие договоры) никакие радиоактивные отходы не ввозятся.

Это я Вам…

А. Ш.: Потому  что  союзные  республики не могут заплатить также, как Франция.

А. С.: Не поэтому,  а потому что…  У нас могильник есть, куда везли отходы со всех Прибалтийских республик. И ни одного грамма отходов в этот могильник,  пока я мэр города,  не будет ввезено!

А. Ш.: Чудесно!  Давайте запишем, давайте примем это положение, если все так хорошо.

А. С.: Не надо, не надо!

А. Ш.: Почему тогда такое сопротивление?

А.С.: Потому что это не дело конституции: запрещается ввоз.10

В итоге этой полемики подавляющее 37 против 24 делегатов  проголосовали за предложение зеленых, но оно все равно не прошло.

Полезно было также поддержать ту или иную сторону в политической борьбе, идущей «в верхах» совещания. Мы подрывали как могли легитимность президентского проекта: «Что делать, если мы опрокидываем какие-то положения президентского проекта. Не такой уж он святой»11. Наша позиция тогда заключалась в том, чтобы «не уменьшать права республик до уровня областей, а повысить права областей до уровня республик»12. Также я выступил против предоставления президенту права распускать Думу, если она троекратно не утвердит предложенного президентом премьер-министра: «Я буду выступать против, потому что я не принадлежу к той части нашего собрания, которая выступает за президентскую республику, то есть за воссановление жесткого, авторитарного, командно-административного режима, поскольку здесь имеет место объединение функций главы исполнительной власти и главы государства, то есть верховного арбитра… Ничего не зависит от того, даст парламент согласие, не даст парламент согласия, – все равно президент этого премьера назначит»13. Такие выступления (не только мои, разумеется) создавали благоприятный фон для тех сил в других группах и Рабочей комиссии, которые выступали за расширение прав парламента и региональную автономию.

К 26 июня сводный проект конституции был по большинству статей согласован, хотя согласия по нескольким принципиальным моментам между сторонами Рабочей комиссии достигнуто не было.

Организаторы Конституционного совещания не стали рисковать, выставляя итоговый проект на голосование пленарного заседания (оппозиция сохранялась среди некоторых регионалов и в общественно-политической «курии»). К 12 июля депутатам предоставлялась возможность подписать «принятый» проект. Я позволил себе написать в этой толстой книге подписей свое особое мнение – проект может быть принят за основу для обсуждения и принятия Съездом народных депутатов. Разумеется, на политический процесс такие особые мнения не влияют.

Однако шлифование проекта на этом не закончилась. Рабочая комиссия и состоящая из юристов Комиссия конституционного арбитража продолжили вносить поправки до 8 ноября (после переворота 21 сентября – 4 октября – уже без советского противовеса). Последние поправки были весьма существенны: было решено, что глава о правах и свободах человека и гражданина приобретет статус неприкосновенной для Федерального собрания. И тут же с неслучайной формулировкой «для стабилизации положения в стране» было введено дополнение ст. 29 о запрещении «пропаганды и агитации, возбуждающих социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду»14. Расплывчатость этой формулировки создает опасность репрессий за высказывание мнений, право на которое гарантировано как раз той самой «неприкосновенной» главой. Затем, пройдясь по тексту с финальной правкой, президент вынес проект на референдум.

Не закончили работу и делегаты совещания. Уже 10 июня, выступая на пленарном заседании, С. Шахрай сказал,  что  возникло «мнение» о необходимости продолжить работу Конституционного  совещания  на  неопределенный   срок. Этот контролируемый «представительный орган» мог пригодиться как парламент «переходного периода». Естественно, идея «не расходиться» была встречена большей частью присутствующих с энтузиазмом. Либеральная часть совещания не доверяла волеизъявлению народа и была рада возможности превратиться в законосовещательный орган при «просвещенном» Президенте.

В результате из делегатов Конституционного совещания были созданы две совещательные палаты при президенте – Государственная и Общественная. Несмотря на то, что это «пятое колесо в телеге» ельцинского режима затем тихо отмерло, модель Общественной палаты оказалась востребована уже при Путине.

Ельцин и его сторонники отказались от проведения выработанного проекта через Съезд, что вскоре привело к перевороту 21 сентября – 4 октября. Итогом этого переворота стало утверждение Конституции на референдуме 12 декабря. Силовой порядок ее рождения определил и судьбу конституции, которая оказалась заложницей президентской воли.

 

 

  1. Le terme Congrès (s’ezd) désigne les réunions plénières des  députés élus en mars 1990, réunions qui durent en général entre deux semaines et un mois ; il y eut neuf Congrès entre le printemps 1990 et le printemps 1993 [↩]
  2. article, qui, soit dit en passant, a été maintenu dans la Constitution jusqu’à maintenant, mais n’est pas respecté [↩]
  3. Конституционное совещание. Стенограммы, материалы, документы. 29 апреля – 10 ноября 1993 г. М., 1995. Т1. С.5. [↩]
  4. Там же. С.7. [↩]
  5. Там же. С.23. [↩]
  6. Там же. Т.2. С.9. [↩]
  7. Там же. Т.2. С.6. [↩]
  8. Там же. С.16. [↩]
  9. Там же. Т.5. С.367. [↩]
  10. Цитируется по первоначальной стенограмме. Отредактированный вариант см. Там же. Т.5. С.296-297. [↩]
  11. Там же. Т.7. С.256. [↩]
  12. Там же. С.242. [↩]
  13. Там же. Т.15. С.280. [↩]
  14. Там же. Т.20. С.471. [↩]

Amandine Regamey

More Posts

1993

Дмитрий Асташкин, Память об Октябре 1993 года в российской культуре

Laisser un commentaire

logos totale 3

 Nous publions aujourd’hui le texte de Dmitri Astashkin “La mémoire d’Octobre 1993 dans la culture russe”, qui sera présenté à l’occasion de la conférence “Un octobre oublié, la Russie en 1993” (Paris 18 -19 novembre 2013).

D. Astashkin, docteur en histoire et maitre de conférence à l’Université d’Etat de Novgorod s’interroge tout d’abord sur les raisons pour lesquelles la crise d’Octobre 1993 a laissé en définitive peu de traces dans la culture russe. Il s’appuie ensuite sur une analyse des œuvres littéraires, cinématographiques et musicales, ainsi que sur des interviews  pour distinguer quatre périodes. L’étape 1, du printemps 1993 au mois d’octobre, est celle d’une division de l’intelligentsia dont une partie importante soutient Eltsine. Lors de la 2ème étape, novembre 1993-décembre 1999, les défenseurs de la Maison blanche, vaincus au plan politique, prennent leur revanche, dans le domaine culturel. Etape 3: 2000-2003, publication de nombreuses mémoires et essais ; Eltsine s’étant retiré de la vie politique, les opposants utilisent moins les références à  la crise d’octobre 1993 pour délégitimer le régime. Enfin, 4ème étape, de 2004 à nos jours : la crise est revue à l’aune d’une dévalorisation générale de la période des années 1990 dans la société russe, et la critique de l’assaut contre la Maison Blanche accompagne une remise en cause plus générale de la période Eltsine et de la personnalité de celui-ci.

Texte en russe ci-dessous ou en version pdf/скачать PDF-версию  Astashkin_Culture_1993

При использовании материалов сайта ссылка на источник обязательна

Дмитрий Асташкин, кандидат исторических наук, доцент кафедры журналистики НовГУ

Память об Октябре 1993 года в российской культуре

Российское общество редко осмысляет кризис Октября 1993 года. Четкой оценки тем событиям нельзя найти ни в политике, ни в образовании. В русской речи нет даже общепринятого названия для тех событий. Одной из причин этого забвения может быть недостаточное отражение Октября 1993 года в российской культуре. И хоть Октябрь 1993 года стал трагическим событием, определившим всю новейшую историю России, его культурный след несоизмеримо мал. А ведь именно деятели культуры острее прочих реагируют на трагедии, своей творческой рефлексией укрепляют эмоциональную связь народа с событиями прошлого. Из-за нехватки культурных артефактов народная память формируется стихийно или не формируется вовсе, исторические события не дополняются личными эмоциями.  Как следствие, современные россияне достаточно равнодушны не только к конфликту 1993 года, но и к его жертвам. Однако, на данном этапе в России формируется запрос на культурное переосмысление событий 1993 года. В частности, 20-летняя годовщина Октября 1993 года вызвала больший культурный резонанс, чем 10-летие в 2003 году: широко освещается в СМИ новый роман С. Шаргунова «1993», сняты док. фильмы («Белый Дом, черный дым» и др.) проводятся круглые столы, организуются выставки и т.д.

Уместным будет к 20-летию расстрела Белого Дома подвести культурные итоги за этот срок. О числе произведений на тему Октября 1993 года не знают даже сами деятели культуры, варьируя оценки от «огромного количества»[1] до «тема практически не освещена»[2]. События 1993 года пока слабо исследованы в российской науке, и еще меньше изучена память о них в российской культуре – есть только единичные работы[3]. В своем исследовании мы попытаемся понять – в каких артефактах культуры представлен Октябрь 1993 года в России, как его интерпретировала творческая интеллигенция. Сразу обговорим, что рассмотреть всю российскую культуру не позволяет объем данной статьи, поэтому мы ограничимся анализом артефактов культуры об Октябре 1993 года в конкретных сферах – литературе, документальном кино, и, частично, в публицистике и музыке.

Важной задачей нашего исследования является поиск ответа на вопрос: «Почему тема Октября 1993 года непопулярна в российской культуре?». Об этом мы спросили тех деятелей культуры, которые создали  ключевые произведения к 10-летию и 20-летию расстрела Белого дома.

Аркадий Бабченко, редактор фильма «Чёрный октябрь белого дома» (2003 год, «НТВ») и очевидец октябрьских событий, считает, что в данном случае культура подчинена политике: «Непопулярно вообще все, что связано с нашей новейшей историей. В 1993-м произошла маленькая гражданская война, у власти находится победившая сторона, на которой кровь людей, убитых за эти два дня – кровь немаленькая – и лишний раз поднимать эту тему, тему расстрела толпы у Останкино, тему расстрела танками собственного Парламента, тему того, что в 1993-м было положено начало чеченским войнам, тему передачи власти дальше «преемнику» Путину – да кому это надо?»[4].

Сергей Шаргунов, автор книги «1993» (2013 год) и очевидец октябрьских событий,  также ссылается на политическое замалчивание и на необходимость исторической перспективы в осмыслении темы: «Мне кажется, требуется некоторая временная дистанция, чтобы осмыслить событие, которое заслоняют пристрастия. Вообще в литературе про 1993-й год писали немало, в кино вот практически ничего нет. Мало желающих из тех, у кого властные рычаги, проводить расследование того смертоубийства. 1993-й год — та тема, которую старательно замалчивали все эти годы и к которой все время будут возвращаться»[5].

О стремлении политиков забыть Октябрь 1993 года говорят также ученые. Историк Ю. Кантор отметила, что попытки замалчивания Октября 1993 года начались сразу после расстрела Белого Дома: «Если в августе 1991-го представители обеих противоборствующих сторон с готовностью несли музейщикам «артефакты», то в 1993-м те и другие делали это нехотя. Они явно не хотели, чтобы случившееся вошло в историю».[6]

Непопулярность темы можно объяснить и другими причинами: разделенное противоречиями российское общество, отсутствие в России единой системы ценностей и единых мифов новейшей истории, слишком короткая для осмысления временная дистанция, разочарование той эпохой и теми лидерами. Что примечательно, большинство этих причин также называли российские писатели, объясняя отсутствие культурного следа о похожем событии – августовском путче 1991 года[7].

Чтобы понять эволюцию культурной памяти об Октябре 1993 года мы проанализируем ее в виде четырех условных этапов:

1) Весна 1993 года – октябрь 1993 года: время двоевластия. Как следствие, разделение творческой интеллигенции на два лагеря и их политические призывы, большинство жестко поддержало Ельцина, что вызвало обвинения в сервильности. Примерами полемики стали «письмо 36-ти», «письмо 42-х» и реакция на них.

2) ноябрь 1993 – декабрь 1999 года: проигравшие защитники Белого дома берут реванш в первом творческом осмыслении конфликта (проза, поэзия, песни, мемуары, док. фильмы). Отсюда героизация погибших за Белый дом, демонизация ОМОНа и армии, обилие сцен насилия, использование произведений Октября 1993 года в качестве критики Б. Ельцина. С 1994 года популярность Б. Ельцина резко упала (см. опросы ВЦИОМ), поэтому лояльная ему творческая интеллигенция почти не отзывалась на тему Октября 1993 года, также молчала официальная пресса и телевидение. За этот период было создано наибольшее количество культурных артефактов по теме, однако они были лишены самого главного – широкой аудитории. А ведь, по Д. С. Лихачеву, без сотворчества аудитории теряет свое значение и само творчество[8].

3) 2000 – 2003 гг. Смена политического курса в стране привела к переосмыслению событий Октября 1993 года в историческом контексте: выход публицистики, мемуаров, док. фильмов к 10-летию конфликта. Впервые с 1993 года освещались позиции обеих сторон конфликта в  официальной прессе и в телевидении, вплоть до критики решений Б. Ельцина. Появление книг и сериалов, рассказывающих  обо всех событиях 1980-х – 1990-х годов в виде хроники или эпоса. На этом этапе творческая интерпретация Октября 1993 года была сдержанной, без резких оценок. Оппозиционеры перестали использовать тему в качестве критики Б. Ельцина т.к. сменился президент. Это привело к сокращению литературных произведений об Октябре 1993 года.

4) 2004 – октябрь 2013 года: формирование у общества негативного отношения к режиму Б. Ельцина,  к либералам 1990-х годов, рост ностальгии по СССР. Как следствие, появляется многочисленная публицистика с осуждением расстрела Белого дома, идет переосмысление «письма 42-х», критика лояльных Б. Ельцину деятелей культуры в блогах и социальных сетях. Двадцатилетие конфликта актуализировало интерес к Октябрю 1993 года в медиасфере и дало новый повод для творческой рефлексии, ее ярким воплощением стал роман – «1993» знаменитого писателя Сергея Шаргунова,  первый роман на эту тему с 1999 года. Возникла новая культурная связь: в книге и в СМИ события 1993 года увязываются с московскими митингами 2011-2012 года.

Проследим поэтапно – как менялось отношение деятелей культуры к борьбе президента и парламента.

Этап 1. В самом 1993 году деятели культуры вместо творчества активно декларировали свои политические взгляды в газетах (открытые письма, обращения, воззвания), вступали в идеологическую полемику с коллегами. В особенности такая риторика была характерна для литераторов, которые за период горбачевской гласности приобрели большой общественный вес. Свой стиль и репутацию они сделали политическими инструментами для обеих сторон конфликта. Идеологическое противостояние деятелей культуры прошло через всю дальнейшую память об Октябре 1993 года в российской культуре, поэтому рассмотрим его подробней.

Референдум 25 апреля 1993 года породил яркую волну споров в культурном сообществе. Творческая интеллигенция в пылу агитации разделилась на два лагеря: за президента и за парламент.  Наиболее яркими были сторонники Б. Ельцина: знаменитый  режиссер Э. Рязанов, народный артист РСФСР Н. Караченцов, кумир молодежи рокер К. Кинчев и другие с жаром продвигали ельцинский лозунг «да-да-нет-да». Подобная публичная лояльность власти вызывала критику даже у нейтрально настроенной интеллигенции. Так, литературный критик В. Топоров сравнивал сторонников Ельцина со сторонниками Сталина: «Пожалуй, никогда со времен развитого сталинизма искусство не служило власти со столь самозабвенным восторгом. <…> Литературе и искусству необходим просвещенный паразитический слой. На худой конец, сойдет и непросвещенный. Лишь бы платил, заказывал, угощал. Таким слоем была номенклатура КПСС. И вдруг все это рухнуло. Вот почему так льнут мастера к Ельцину – они прозревают в нем деспота, они умоляют его стать деспотом (надеясь, что деспотом он окажется просвещенным, потому что они его просветят)»[9].

После референдума лояльные президенту писатели демонстрировали политическую агрессию, предлагая радикальные действия против парламента. В августе 1993 года газета «Литературные новости» опубликовала письмо 36-ти писателей, содержавшее осуждение политики Верховного Совета России и призыв провести его досрочные перевыборы. В сентябре 1993 года группа писателей, подписавших письмо 36-ти, встретилась с президентом России Б. Ельциным на его «даче»[10] и заявила о своей безоговорочной поддержке силовых действий в конфликте между президентом и парламентом, призывала применить силу в конфликте. С приближением Октября 1993 года призывы разогнать парламент становились все более грубыми: журналист Александр Архангельский: «Разговоры о легитимности-нелегитимности пусты… Да, переворот. Да, неконституционно. Ну и что?»[11]. Свою лояльность президенту творческая интеллигенция монопольно демонстрировала и в телеэфире. К примеру, артистка Лия Ахеджакова накануне расстрела парламента спрашивала телезрителей: «Где наша армия? Почему она нас не защищает от этой проклятой конституции?»[12].

Другие деятели культуры встали на сторону парламента, апеллировали к демократии и конституции, призывали избежать крови. Так, 2 октября 1993 года в газете «Советская Россия» было опубликовано обращение деятелей культуры к Патриарху Алексию II с политизированным призывом «встать во главе всей страны в борьбе за восстановление Конституции России и гражданского мира. <…> Ведь если прольется кровь и погибнут сотни героических защитников демократии в Доме Советов, в том числе и трое православных священников, то их кровь окажется на Вашем белоснежном облачении». Несмотря на посредничество Патриарха, переговоры не окончились успехом, кровь пролилась.

Нападение на телецентр «Останкино» напугало творческую интеллигенцию, этот страх они транслировали на всю страну. Актер М. Ефремов о штурмующих: «Они не понимают юмора. Они просто очень глупые и жестокие. Поэтому с ними надо общаться на том же языке». Телеведущий Д. Дибров: «Ребята из спецназа отстояли нас от толпы пьяных бандитов». Так знаменитые деятели культуры создавали эмоциональную поддержку населения для оправдания решений президента.

После расстрела Белого дома лояльные Ельцину литераторы почувствовали себя победителями и стремились закрепить победу в «письме 42-х» (газета «Известия» от 5 октября 1993 года). В нем они призывали «признать нелегитимными не только съезд народных депутатов, Верховный Совет) но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд)», требовали запретить оппозиционные партии и СМИ.

Требования «письма 42-х» не были выполнены, но агрессия победителей сразу же вызвала критику не только проигравших, но и нейтральных сил. Журналисты упрекали подписантов в провокационных призывах нарушить закон: «В стане «победителей» есть странное общественное образование, называемое «творческой интеллигенцией». Роль ее в политике достаточно серьезна, чтобы не обращать на нее внимания. Именно эта группа литераторов имела доступ к президенту и оказывала на него сильное влияние. Именно эта группа требовала решительных мер – так, как она их понимала, и так, как их понял президент. <…> Тех, кто стал «подписантом», особенно после или по второму разу, я никак не могу уважать, уж извините… <…> И я с горечью вынуждена сказать: в эти дни творческая интеллигенция выбрала себе роль провокатора и подстрекателя. И с удовольствием, в охотку исполняет ее. А должна была бы выбрать другую роль».[13]

С призывами к совести выступил писатель Ю. Поляков: «Нынешним деятелям СМИ и тому, что осталось от нашей культуры, когда-нибудь будет стыдно за свои слова о «нелюдях, которых нужно уничтожать». А если им никогда не будет стыдно, то и говорить о них не стоит»[14].

Литераторы В. Максимов, А. Синявский, П. Егидес (советские диссиденты, проживающие во Франции) опубликовали в «Независимой газете» письмо «Под сень надежную закона…»[15], где ставили в пример 42-м литераторам гуманизм поэта А. Пушкина: «К жестким мерам призвали самые достойные люди – сплошь демократы и гуманисты, духовные наследники великого поэта, который любезен нам помимо всего прочего тем, что «милость к падшим призывал».

«Письмо 42-х» стало в народной памяти символом жестокости творческой интеллигенции в Октябре 1993 года, прочно вошло в биографии подписантов. Чем критичней относились россияне к режиму Б. Ельцина, тем чаще критиковались и авторы «письма 42-х» за антикоммунизм и антигуманизм. Литературный критик В. Топоров писал в 2007 году: «Хорошо помню октябрь 1993 года: после того, как «цвет творческой интеллигенции» поддержал расстрел парламента и потребовал у Ельцина новых казней, я решил для себя окончательно: этих (и таких) я впредь щадить не буду. «Смягчающие обстоятельства» — как то: былые заслуги, личное обаяние, возраст, болезни, перенесенные невзгоды и даже смерть — к рассмотрению более не принимаются. Отныне я буду писать об этих литераторах именно и только то, что думаю. И всё, что думаю!»[16].

В интервью авторы письма 42-х периодически отвечают на вопрос: «Зачем Вы подписали то письмо?». От подписантов ждали раскаяния, но большинство отстаивало свою позицию. Типичной в этом отношении является беседа журналиста О. Кашина и писателя Г. Бакланова: «Рядом с подписями Дмитрия Лихачева, Булата Окуджавы, Виктора Астафьева и других под этим письмом стояла и подпись Григория Бакланова, и я волновался, спрашивая его об этом письме, полагая, что старый писатель может нервно отреагировать на напоминание о прошлых ошибках. Волноваться, как оказалось, не стоило: внимательно выслушав вопрос, Бакланов ответил:

— Ну да, подписал. И правильно подписал! Белый дом во главе с Хасбулатовым вел к тому, чтобы растоптать те небольшие ростки реформ, которые только начали Ельцин и Гайдар. Ельцин же шел на уступки, он хотел договориться с Хасбулатовым, и народ проголосовал за Ельцина — помните, «Да-да-нет-да»? Армия выжидала, все всего боялись, и мы не могли в такой обстановке оставаться в стороне.

Ответ показался мне не очень точным, и я спросил еще: не считает ли Бакланов, что требовать у властей жестокости по отношению к оппозиции — это нарушение принципов интеллигентского гуманизма. Бакланов ответил так:

— Когда началась война, я пошел на фронт добровольцем. До войны я не хотел идти ни в военное училище, ни в армию, считал, что у меня другое призвание, хотел быть авиационным техником. Но когда фашисты напали на мою Родину, права на сомнения у меня уже не было, и я пошел на фронт. А Хасбулатов и компания — те же фашисты, так что в октябре девяносто третьего я просто снова пошел на фронт и не жалею об этом»[17].

Однако, с годами некоторые авторы «письма 42-х» стали оправдываться. Так, в 2013 поэт Андрей Дементьев стал отрицать не только свою подпись, но и подпись Б. Ахмадулиной и Б. Окуджавы: «Прошло уже 20 лет. До сих пор меня упрекают, что я подписал коллективное письмо в Известиях. А я его не подписывал, Не подписывал его и Булат Окуджава, фамилия которого там стоит. И не подписывала его Белла Ахмадулина, чья подпись там стоит. Я в это время был на Кавказе, и когда я увидел в газете «Известия» свою подпись: я откуда это? Кто позволил? Я вообще не подписывал, тем более такие письма»[18]. Предположим, что подобные утверждения спустя 20 лет могут вызывать сомнения у литературоведов и историков. Отметим также современные взгляды А. Дементьева на Октябрь 1993 года: в 2013 году он полностью согласился с художником А. Шиловым, гневно осудившим расстрел Белого дома[19], а также посвятил выпуск своей радиопередачи роману «1993» С. Шаргунова, в которой хвалил автора и книгу[20].

Таким образом, в публичном поле 1993 года доминировала творческая интеллигенция, поддерживающая президента. Она провоцировала конфликта, высмеивала парламент (ярким примером является монолог юмориста Г. Хазанова «Защитник Белого Дома», где он изображал их как алкоголиков). Сторонники парламента критиковали их за агрессию в своей публицистике. В целом же, ожесточённая политическая полемика 1993 года дискредитировала деятелей культуры  не только в глазах друг друга, но и в глазах народа.

Этап 2: ноябрь 1993 – декабрь 1999 года можно назвать творческим реваншем оппозиции.

Расстрел Белого дома вызвал сильную творческую реакцию у оппозиции, а также у гуманистически настроенной интеллигенции. Основной посыл произведений оппозиционеров – идеологический реванш. Что интересно, лидеры защиты Белого дома (Руцкой, Хасбулатов, Баркашов и т.д.) представлены в творчестве ноября 1993 г – декабря 1999 гг. достаточно бледно. В противовес лидерам парламента героизировались рядовые защитники Белого дома, в особенности, погибшие. Отсюда многочисленные сцены жестокости армии и ОМОНа, они  как бы подчеркивали безвинность жертв.

Участник октябрьских событий, оппозиционер-писатель Эдуард Лимонов не написал художественного произведения о защитниках Белого дома, хотя озвучивал такое намерение. Он ограничился репортажной хроникой: в 1997 году вышла «Анатомия героя»[21], в нее автор включил свой репортаж для газеты «День» конца сентября 1993 года, а также позднейший комментарий. Так, Э. Лимонов подробно описал свои воспоминания о ключевых событий: блокада Белого дома, штурм мэрии, штурм Останкино и т.д. Наряду с героизацией рядовых защитников Белого дома, Лимонов обвинил Руцкого и его команду в трусости и безволии: «Следуя капризам и приступам страха, позер Руцкой несколько раз собирал и вновь раздавал оружие. Не было в восстании чиновников единой воли. <…> Короче, они оказались недостойны наших солдат. Они позорно просидели на задницах все восстание. Сдаваясь в плен и сдавая автомат, плачущий говнюк Руцкой демонстрировал его нетронутую смазку. Он не стрелял, этот урод»[22].

Таким образом, в произведениях оппозиции об Октябре 1993 года не было единых героев и вождей, зато были единые злодеи-предатели: Б. Ельцин, Е. Гайдар, Ю. Лужков и другие. ПВ 1994 году в оппозиционной газете «Завтра» (перенявшей традиции закрытой в сентябре 1993 года газеты «День») публиковались стихи читателей, где критиковались за «предательство народа» Ельцин, генерал Поляков, ОМОН и т.д.

Политически нейтральные деятели культуры отозвались на события 1993 года стихами и песнями, где выражали страх перед гражданской войной, передавали ощущение хаоса. Такова  поэма «Тринадцать» Е. Евтушенко (1996 г.), где он писал о «гражданской мини-войне», поэма Д. Быкова «Военный переворот» (1996)  про стрельбу в городе, песня Ю. Шевчука «Правда на правду» (написана в 1993 году, выпущена в 1997 году). В 1995 году бард А. Городницкий написал стихотворение «4 октября», герой которого сдает кровь для жертв «братоубийственного» конфликта.

Братоубийство потрясло и главного героя повести В. Крупина «Слава Богу за все (1995): «Русские убивали русских. Даже когда русские выходили без оружия, сдаваясь на милость победителя, другие русские их били, убивали, пинали, пытали, казнили»[23]

Тема «брат на брата» стала центральной и для пьесы В. Белова ««Семейные праздники»[24] (1994 год), которая была поставлена в 1996 году на сцене МХАТ. Пьеса повествует о московской семье, часть которой нейтральна, часть поддерживает Ельцина, часть защищает Белый дом. Приведем типичный разговор между родственниками:

«Р ом а н. Нет, пусть он скажет, сколько ему платят. Бейтаровцам я знаю сколько, а этим? Валютчики-автоматчики! Они сидят на крышах и чердаках! Стреляют в толпу, а сваливают на Верховный Совет. Вэче три тысячи сто одиннадцать… Им же платят за каждый выстрел… Лужков не жалеет доллары.

В л а д и м и р Г р и г о р ь е в и ч. Это говорят про тебя? Неужели… все это правда? Мой старший сын стреляет за доллары… младший уходит из дому…»

Отличаются по форме, но идеологически очень похожи две книги: роман Александра Проханова «Красно-коричневый» (1999 год),  и повесть Юрия Петухова Черный дом» (1994). В этих произведениях оба автора тосковали по СССР, не только сочувствовали защитникам Белого дома, но прямо желали им победы, интерпретируя ее как возрождение Империи. Падение Белого Дома представлено у Проханова и Петухова как падение русской цивилизации. В книгах чувствуется ненависть к ельцинскому режиму, подробно описываются акты насилия – в особенности, жестокость милиции, которая убивает мирных граждан. Вот характерная сцена из «Красно-коричневого»: «Группа солдат била щитами старика, дружно, с обеих сторон. Плющила его, дробила его хрупкие кости. Старик оседал, но щиты не давали упасть, подбрасывали его. Было слышно, как металл ударяет в сухой скелет и тот хрустит и ломается. Солдаты переступили через упавшего старика, понесли вперед свои сияющие щиты, а старик остался лежать, плоский, как камбала, и из-под него текла жижа». Похожие сцены жестокостей ОМОНа содержит и первая глава романа Юрия Бондарева «Бермудский треугольник» (1999 год), в первых же фразах книги садист-омоновец медленно убивает юного казака.

Наряду с художественной литературой в период 1993 -1999 гг. активно печатались мемуары участников конфликта. Первой стала книга журналистки газеты «Коммерсант» Вероники Куцылло «Записки из Белого дома» (1993 год), где в форме эмоционального дневника юной девушки описаны события с 21 сентября по 4 октября 1993 года. Также в 1994 году выходят сборник мемуаров «Кровавый Октябрь: Свидетельства очевидцев» и «Площадь свободной России: Сборник свидетельств о сентябрьских-октябрьских днях 1993 г. в столице России». Кроме того, Руцкой, Хасбулатов, Бабурин публиковали мемуары, где пытались оправдать свои действия. Все они описывали конфликт с позиции защитников Белого Дома, негативно изображали войска, ОМОН и решения Бориса Ельцина.

Вся эта литература позволила автору газеты «Завтра» с гордостью заявить: «Если в патриотическом лагере писателей за это время [имеется в виду период 1993-2001 гг. – Д.А.] было создано огромное количество произведений, воспевающих героев 93-го, то либералы, сознавая свою неправоту по данному вопросу («Раздавите гадину!»), побоялись написать что-либо про 1993 год. Для них тема октября 1993 года — это жесткое табу»[25].

Тема Октября 1993 года отразилась также и в документальном кинематографе. Первый из них – «Час негодяев» Станислава Говорухина (1993), он представлял собой монтаж ТВ-хроники и закадровый комментарий. В фильме С. Говорухин впервые поднял тему гибели журналистов в конфликте. Также он высказал критику решений Б. Ельцина, это неудивительно – в 1996 году С. Говорухин стал доверенным лицом Г. Зюганова на президентских выборах. Фильм  Вячеслава Тихонова «Русская тайна» (1996) важное место уделил беседам с участниками событий Октября 1993 года, а также философскому осмыслению конфликта.

Особое место вне политики занимает фильм «Александр Сидельников. Свидание с вечностью» (1996) о погибшем у Белого дома режиссере-документалисте А. Сидельникове. Знаменитый режиссер, лауреат премии «Ника», пытался снять документальный фильм об Октябре 1993 года и был убит снайпером.

По сравнению с литературой и кинопублицистикой Октябрь 1993 года совершенно не представлен в музыке 1990-х годов (впрочем, как и в современной). Логичным было бы ждать подобной темы в российской рок-музыке, которая в конце 1980-х годов основывалась на гражданском протесте. Однако, именно в это время тексты т.н. «Русского рока» превращались из социальных в философские. Поэтому, кроме одной песни Ю. Шевчука, рок-музыканты не отозвались на события Октября 1993 года. Какие-то следы темы можно найти в бардовских  песнях оппозиционеров 1990-х годов (к примеру, в творчестве А. Харчикова), но они были малоизвестны. Самую же известную песню «Москва 993» о тех событиях исполнила в 1994 году Н. Медведева (жена Э. Лимонова), в ней она описывала московский хаос: «Черным атомным грибом застыл парламент / Мы, конечно, скажем «Да!», как отрекламят».

В конце 1990-х годов предпринимались первые попытки вписать Октябрьские события в хронику всего десятилетия и даже найти в них комические элементы. Нам известно два таких артефакта культуры: сериал «Наши 90-е» (снят в 1998 году, но так и не вышел на экраны) и роман Ю. Полякова «Замыслил я побег». (1999 год).

В творчестве защитников Белого Дома юмор отсутствовал, они формировали исключительно героическую память об Октябре 1993 года,  и тем самым взяли реванш, поскольку их оппоненты молчали. Вот только мало кто об этом знал: произведения издавались маленькими тиражами, о них не было сюжетов в федеральных СМИ (кроме прокоммунистических изданий), доступ на ТВ был перекрыт вовсе, как следствие, произведения не были известны широкой аудитории.

Этап 3: период 2000 – 2003 гг. позволил переосмыслить события предыдущего десятилетия и Октября 1993 года Уход Б. Ельцина с поста президента позволил критиковать его решения даже в официальных СМИ, в том числе на федеральных телеканалах.

Знаковым в этом плане является документальный телефильм  «Чёрный октябрь Белого дома» (2003), показанный на канале «НТВ» к 10-летней годовщине разгона Парламента. В фильме делался акцент на интервью с родственниками погибших, их перемежали комментарии участников событий: Е. Гайдара. Р. Хасбулатова, Г Бурбулиса и др. В фильме бесстрастно приведены мнения всех сторон, генералов и политиков, защитников и атаковавших. Герои прокомментировали не только ход событий, но и теории о третьей силе, снайперах. Лаконичные съемки 2003 года на местах событий тесно переплетены с тв-хроникой 1993 года. Чтобы лучше понять механику создания фильма, мы взяли экспертное интервью у его редактора – журналиста А. Бабченко (в его обязанности также входила работа корреспондентом, поиск героев, съемка, монтаж)[26]:

«- Какой Вам видится народная память об Октябре 1993 года? Хотели ли Вы изменить ее своим фильмом?

– Надо просто один раз и навсегда дать объективную фактологическую – это самое главное – оценку случившихся событий. Пошагово. Оперируя только медицинскими фактами. Иначе мы никогда не поймем, что это было и зачем. И это задача государства, конечно же. А в одном фильме это невозможно сделать. Он всегда будет субъективен. И наш тоже был субъективен, безусловно.  Продукт, в общем-то, соответствовал изначальной задумке: через истории конкретных погибших людей показать и попытаться проанализировать случившееся. Но главное было – люди.

– Насколько Ваши воспоминания об Октябре 1993 года влияли на фильм?

– Да все как в кино произошло. Шли по Калининскому, над улицей летали трассирующие пули, потом около входа в Белый Дом была огромная лужа крови с прожилками, рядом стоял пьяный мужик, сказал, что только что при нем снайпер попал в бедро человеку, ему было весело от этого, у меня же на загривке шерсть дыбом полезла. Мародеры выносили все, что можно. Потом выводили охранявшую Белый Дом милицию и избивали ее под мостом – это на моих глазах было. А потом подошли танки и начали бить по парламенту, а мы с товарищем стояли и прятались за мачтой освещения. И все стояли и прятались. Вся улица была полна зевак. Люди посмотреть пришли. Потом Парламент загорелся. Воспоминания влияли, конечно, потому что когда видишь все это своими глазами, это уже формирует взгляд на происходящее. Поэтому я и говорю – фильм был субъективным.

– Все ли политики и военные охотно участвовали в интервью?

Те, по которым стреляли и убивали – не отказался никто, те, которые стреляли – отказывались. Я не помню точно, но отказы – были. Хотя многие согласились – тот же Коржаков, например, и это было для меня удивительно. Когда делаешь такой фильм, это и обязанность и высший пилотаж журналиста – взять интервью у главных действующих лиц, являющихся еще и первыми лицами в государстве. Про Макашова с Баркашовым не помню, по-моему, они нас не интересовали, а вот Ельцину запрос был. Точнее, его пресс-службе, естественно. Естественно, был отказ. А вот Хасбулатов согласие дал. И это тоже показатель, кстати.

– Насколько руководство канала формировало идеологию фильма? Формировало в какой-то степени, но не слишком сильно. В целом, мы сказали все, что хотели сказать. Сейчас такой фильм сделать было бы совершенно невозможно. Это абсолютно исключено. А тогда попытки цензуры только начинались, она еще не завоевала всего ТВ полностью. С третьей стороны никто не давил. Нет, никаких угроз или попыток подкупа не было»[27].

Впрочем, А. Бабченко приводит также пример идеологического давления на других авторов. К 10-летию Октября 1993 года по заказу канала «РТР» был снят документальный фильм «Мятеж 93-го» (реж. В. Пичул). По данным А. Бабченко, главный редактор документального кино на «РТР» А. Виноградова внесла в фильм около десятка идеологических правок: «1. Усилить тему ответственности левых за гражданскую войну… 2. Убрать тему пьянства Ельцина. 3. Эпизод с Останкино: то, что гранатомет бил изнутри, неправда. Надо исправить: откровенная провокация разбушевавшихся пьяных скотов…»[28] и т.д.

На том же канале «РТР» в 2002 году стал очень популярным сериал «Бригада», осмысляющий историю 1990-х годов в виде бандитского эпоса. Действие седьмой серии происходит в начале октября 1993 года. Главные герои-бандиты спасают защитников Белого Дома от преследования ОМОНа, за что их грубо запирают в камеру на сутки. Утром, выйдя из отделения милиции, бандиты  со страхом смотрят на армейский грузовик, полный трупов. Тем самым сериал изобразил нетипичную моральную ситуацию: преступники оказываются милосердней ОМОНа и армии.

Таким образом, в период 2000-2003 гг. культурное осмысление Октября 1993 года переместилось из оппозиционной литературы на федеральные телеканалы, что позволило резко расширить аудиторию.

Этап 4: с 2004 года и по сегодняшний день тема Октября 1993 года постепенно теряет актуальность и становится историей, а Б. Ельцин все чаще воспринимается негативно. Все это позволило деятелям культуры интерпретировать тему совершенно по-разному. Так, Л. Юзефович в романе «Журавли и карлики» (2009 год) представил Октябрь 1993 года как конфликт «журавлей и карликов»: «Журавли мыслят большими пространствами, при этом в обыденной жизни сконцентрированы на одном партнере и малом круге друзей, карлики мыслят утилитарно, но в замкнутом пространстве они — будто в человеческом муравейнике, где каждый встречный может послужить их пользе и удовольствию. Две России — журавли и карлики — в октябре 1993-го выходят на две разные площади».[29] В романе «журавли и карлики» Л. Юзефовича есть также трагикомический эпизод Октября 1993 года: аферист Жохов несет портрет Билла Клинтона мимо Белого дома, выдавая его за портрет Ленина, за это его избивают защитники парламента.

Провокационно используется Октябрь 1993 года в рассказе В. Маканина «Старик и Белый дом» (2006 год): пенсионер едет с едва знакомой девушкой за дозой наркотиков в Белый Дом. Во время штурма у девушки начинается наркотическая ломка. Все это автор интерпретирует через монолог героя: «Вроде как здесь страдает молодая и красивая новая Россия, переламывая в себе (ломка!) вековую наркозависимость. От тоталитаризма, разумеется. Ух и ломка. Ох и кино. А рядом с девицей старый хрыч… Но тоже со смыслом… Старый я — это собственной персоной старая Россия, которая не против молодой. Совсем даже не против. Но и помочь ей ничем не может — только вот водицей из стакана кропит, брызг! брызг!.. священнодействие стариковской сухой руки».[30]

В 2010 году появилась детская книга «Егор» М. Чудаковой, это первое с 1993 года произведение, которое безоговорочно поддерживало расстрел Белого Дома и все решения Е. Гайдара: «Белый дом был напичкан оружием. Потому его обстрел никак нельзя назвать неадекватной мерой. Ни один депутат не был даже поцарапан осколком. Их препроводили за решетку живыми и невредимыми. Поэтому выражение «расстрел парламента» пущено в ход людьми, не имеющими ни совести, ни ума»[31].

Подчеркнем, что М. Чудакова является подписантом как «письма 36-ти», так и «письма 42-х», их тезисы она поддерживает и сегодня: «Во время встречи с журналистами Мариэтте Чудаковой был задан вопрос о том, не жалеет ли она о том, что подписала «письмо 42-х»? Мариэтта Чудакова ответила не задумываясь: «Подписала бы и сегодня!»[32]. Отметим, что поэт М. Чудакова – уникальный пример деятеля культуры, который  творчески поддерживает расстрел Белого Дома даже спустя 20 лет.

Возможно, памятная дата 20-летия Октября 1993 года даст новый культурный толчок, даст новые творческие воплощения. Так, к 20-летию снято несколько документальных фильмов для показа на федеральных телеканалах. Один из них «Белый дом, Черный дым» («НТВ»), его режиссер В. Чернышов вложил в проект свой опыт очевидца: «Хоть я жил в Москве в то время, но в памяти у меня остались только какие-то «вспышки»: стреляющие по Белому Дому танки, автоматные очереди, комендантский час. Мы тогда были студентами и как-то сначала легко всё это воспринимали, тем более, что нам задурили головы ельцинской пропагандой. Изменения в моём сознании происходили, конечно, постепенно, но первое серьезное разочарование властью пришло тогда, когда мы увидели трупы на улицах Москвы»[33].

Но наиболее заметным артефактом культуры стала книга «1993» Сергея Шаргунова. Особенно он выделяется на фоне отсутствия других современных романов по теме. С 1999 года тема Октября 1993 года освещалась в литературе только в качестве эпизодов и фона. Нужно отметить, что для самого С. Шаргунова тема Октября является личной. Его отец, протоирей А. Шаргунов, в 1990-х годах публично критиковал Б. Ельцина и осуждал расстрел парламента. Сам С. Шаргунов сбежал из дома на баррикады Белого дома в 13 лет, чему посвятил главу своей «Книги без фотографий» (2011 год).

Роман С. Шаргунова имеет подзаголовок «семейный портрет на фоне горящего дома» сочетая исторический и семейный подход (в стиле «Семейных праздников» В. Белова). Супруги Брянцевы разделены идеологически: муж защищает Белый Дом, жена назло ему стала сторонницей президента. В книге подробно обозначена позиция защитников Белого дома, скрупулезно описаны их характеры, поступки. Сторонники президента безлики, им уделено крайне мало страниц. Тем не менее, роман стремится к объективности, избегая прямых обвинений, этим он отличается от оппозиционных романов  1990-х годов. Политическая оппозиция автора проявляется в связи Октября 1993 года и современности: внук Брянцева участвует в митинге протеста 2012 года в Москве, где толпа борется с ОМОНовцами. Этот эпизод перекликается с драками его деда у Белого Дома в 1993 году.

Книга «1993» вызвала многочисленные положительные рецензии в федеральных СМИ, тем самым актуализировала и распространила память о событиях 1993 года в медиа-поле.

Мы попросили С. Шаргунова оценить народную память об Октябре 1993 года[34]:

«— Какой вам видится народная память об октябре 1993 года?

— Народная память — разная. Есть «патриотический взгляд»: Ирод попрал Конституцию и заклал героев. Есть «либеральный взгляд», который менялся эти годы: от приятия действий Кремля в общем и целом до той или иной степени осуждения. А обыватель путает 91-й и 93-й годы. Мне захотелось в романе провести историческое расследование, создать историческую реконструкцию, показать разные стороны конфликта с их «правдами».

— Как бы Вы охарактеризовали творчество об октябре 1993 года: прозу, поэзию, бардовские песни, документальные фильмы?

— В основном это произведения «проигравших». Пестрая разноголосая оппозиция 90-х получила свой Миф, свой Образ, свой источник вдохновения и вечный памятник скорби. Восстание и Расстрел…

— Почему сторонники власти не создали произведений в защиту решений Ельцина?

— Потому что, например, вскоре началась Чеченская война, прямо вышедшая из событий 4 октября, а «прогрессивная общественность» оказалась грубо отодвинута. Чтобы кого-то воспеть в искусстве, нужно воспринимать его идеалистически.

— Вы связываете в книге события августа 1991 года, октября 1993 года и протесты 2011—2012 годов на Болотной площади. Уместно ли включить в этот ряд Чеченскую войну?

— В романе пролог отдан событиям на Болотной 6 мая так же, как и эпилог. Я показываю, как рядом оказались сейчас среди прочих те, кто противостоял друг другу 20 лет назад. А Чечня… Да, Чечня была во многом следствием того октября, я полагаю так»[35].

Заметим, что о связи 1993 года и Чеченской войны говорит также создатель фильма «Черный Октябрь Белого дома» А. Бабченко: «До сих пор считаю, что эта война положила начало всем последующим войнам России. Не было бы Белого Дома, не было бы и Чечни»[36]. Возможно, Октябрь 1993 года воспринимается деятелями культуры как начало и символ всех ошибок Б. Ельцина.

Сам Белый Дом за 20 лет менял свое символическое значение в российской культуре. В 1990-х годах он был для сторонников президента последним «красно-коричневым» препятствием на пути к демократии, а для защитников парламента символом Конституции и оппозиции власти. В 2000-х годах Белый дом все чаще воспринимается как трагический символ гражданской войны и кровавой жертвы.

Осмысление Октября 1993 в российской культуре стало способом критиковать режим Б. Ельцина, способом взять идеологический реванш за поражение парламента, способом понять природу братоубийственных конфликтов. Поэтому большинство артефактов культуры героизируют погибших защитников Белого дома, обвиняют президента, милицию и армию в чрезмерной жестокости. Ключевое место в них занимает изображение хаоса в Москве, потеря ориентиров «свой-чужой». Тем не менее, артефакты культуры об Октябре 1993 года постепенно теряют свое политическое значение, приобретая более нейтральный исторический смысл.

 

[1] Головин Олег Художественная документалистика (Чем на самом деле является новый роман Ильи Стогoffа “Революция сейчас!”) // «Завтра», 11 ноября 2001 года.

[2] Дарья Ефремова Сергей Шаргунов: «Закончил роман про 1993 год» // «Культура»,  4 февраля 2013 года.

[3] Бердыко А.Е.   Ю.В. Бондарев “Бермудский треугольник” // Объед. науч. журн. М., 2003. – N 33. – С. 41-43; Гаврилов, В.А., « Проблема национальной катастрофы в романе Ю. Бондарева “Бермудский треугольник” // Русское литературоведение на современном этапе. – М., 2007. – Т. 2. – C. 30-33; Рыбак, О.В., Человек и время в художественной концепции личности В.Крупина на материале повести “Слава Богу за все” // Вестн. Адыг. гос. ун-та, – Майкоп, 2008. – N 10. – С. 161-163.

[4] Интервью Д. Асташкина с А. Бабченко от 30 сентября 2013 года. Машинопись.

[5] Интервью Д. Асташкина с С. Шаргуновым от 27 июля 2013 года. Машинопись.

[6] Кантор Ю. Остановленная революция. 1993 год попал в музей // «Российская газета», 23 сентября 2013 года.

[7] Гаррос А. Код обмана // «Сноб» № 05 (32) май 2011.

[8]  Дмитрий Лихачев Культура как целостная среда // «Новый Мир», №8, 1994.

[9] Топоров В. С кем вы, мастера халтуры? // «Независимая газета» , 30 апреля 1993 года.

[10] Особняк на улице Академика Варги, в нем заседала ГКЧП в 1991 году.

[11] Цит. по: Шохина В.  На всех парах через болото // «Независимая газета», 9 октября 1993 года.

[12] ТВ-выступление Л. Ахеджаковой, 3 октября 1993 год https://www.youtube.com/watch?v=5Iz8IX0XygI

[13] Шохина В. На всех парах через болото. Несвоевременные мысли о творческой интеллигенции в окаянные дни // «Независимая газета», 9 октября 1993 года.

[14] Поляков Ю. Октябрьский переворот // Комсомольская правда, 7 октября 1993 года.

[15] Максимов В., Синявский А., Егидес П. Под сень надежную закона…» // «Независимая газета»,  № 198, 16 октября 1993 года.

[16] Бавильский Д. Виктор Топоров: Хорошо информированный оптимист // Портал о современной культуре «ШО» http://sho.kiev.ua/article/994

[17] Кашин О.  Человек со «Знаменем» // «Русская жизнь», 14 марта 2008 года

[18] Интервью А. Дементьева с  художником А. Шиловым // «Виражи времени», эфир «Радио России» от 16 февраля 2013 года

[19] Интервью А. Дементьева с  художником А. Шиловым // «Виражи времени», эфир «Радио России» от 16 февраля 2013 года

[20] Интервью А. Дементьева с писателем С. Шаргуновым // «Виражи времени», эфир «Радио России» от 7 сентября 2013 года

[21] Лимонов Э. «Анатомия героя», М., Русич, 1997.

[22] Лимонов Э. «Анатомия героя», М., Русич, 1997.

[23] Цит по: Рыбак О.В. Человек и время в художественной концепции личности В.Крупина на материале повести «Слава Богу за все» // Вестн. Адыг. гос. ун-та, – Майкоп, 2008. – N 10. – С. 163.

[24] Белов В. Семейные праздники: Пьеса в 2-х д. // Москва. – 1994. – № 10. – C. 9-41.

[25] Головин Олег Художественная докмуенталистика (Чем на самом деле является новый роман Ильи Стогoffа “Революция сейчас!”) // «Завтра»., 11 ноября 2001 года.

[26] Экспертное интервью А. Бабченко. Записал Д. Асташкин, машинопись, 30 сентября 2013 года.

[27] Экспертное интервью А. Бабченко. Записал Д. Асташкин, машинопись, 30 сентября 2013 года.

[28] Бабченко А. «Тему пьянства Ельцина убрать» // Живой журнал А. Бабченко. http://starshinazapasa.livejournal.com/23487.html

[29] Курчатова Н. От 1993-го — к Болотной // «Известия», 22 сентября 2013.

[30] Маканин В. Старик и Белый дом. Рассказ // Новый мир, № 9, 2006. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/9/ma2.html

[31] Чудакова М.  Егор. Биографический роман,  Москва, 2010.

[32] Семенов А. Мариэтта Чудакова: «Нынешняя власть вдруг осточертела» // «Псковскяа губерния», № 27 (599) , 11-17 июля 2012 г.

[33] Сошенок А. «Белый дом, черный дым» // Русская народная линия http://ruskline.ru/analitika/2013/09/28/belyj_dom_chyornyj_dym/

[34] Интервью Д. Асташкина с С. Шаргуновым от 27 июля 2013 года. Машинопись.

[35] Интервью Д. Асташкина с С. Шаргуновым от 27 июля 2013 года. Машинопись.

[36] Живой журнал А. Бабченко http://starshinazapasa.livejournal.com/287453.html

Amandine Regamey

More Posts

1993

La crise d’Octobre 1993 : notes pour une discussion

logos totale 2terEn préparation du colloque « Un Octobre oublié ? La Russie en 1993 » qui aura lieu à Paris les 18-19 novembre 2013 (voir informations pratiques) vous trouverez ici les interrogations et hypothèses autour desquelles se réuniront les participants.

English version Octobre 1993_Eng

Русская версия Octobre 1993_RU

« Je décrète la suspension des fonctions législatives, administratives et de contrôle du Congrès des députés du peuple et du Soviet suprême de la Fédération de Russie. (…) La Constitution (…) et la législation (…) restent en vigueur dans la mesure où elles ne contredisent pas le présent Décret ».

Moscou, Kremlin, 21 septembre 1993, 20 heures, Ukaz du Président n° 1400.

Présenté par les uns comme un moyen de sortir du conflit insoluble qui oppose le Président au Parlement depuis des mois, dénoncé par les autres comme un coup de force, ce décret de B. Eltsine ouvre la voie à une crise qui durera quatorze jours au cours desquels le conflit politique basculera dans l’affrontement violent. Du 21 septembre au 4 octobre 1993, la Russie connaît une crise politique majeure. En réponse à l’ukaz de B. Eltsine, les députés soutenus par le général Routskoï, Vice-président de la Russie, se réunissent en session extraordinaire, refusent de se soumettre à la décision présidentielle, s’enferment au Parlement (Maison Blanche) et tiennent le siège contre les forces de l’ordre. Des manifestations sont organisées dans la ville : les partisans d’Eltsine se réunissent près du Soviet de Moscou (Mossovet), ceux des députés près de la Maison Blanche. L’affrontement politique se conclut par le bombardement du Parlement par l’armée le 4 octobre sur ordre du Président et par l’arrestation des députés insoumis et de leurs partisans. Bilan : plus de 150 morts et 400 blessés.

Vingt ans après octobre 1993, le colloque a pour objectif de proposer une sociologie de cette crise politique cruciale mais aujourd’hui négligée. Dans cette perspective, il vise à interroger le récit officiel de l’événement, œuvre avant tout des vainqueurs dont la vision de l’affrontement et de ses conséquences, notamment institutionnelles, s’est imposée. Le colloque souhaite redonner place à des récits et des souvenirs alternatifs. Il entend analyser dans leur diversité les trajectoires individuelles et collectives des acteurs de l’époque. Portant sur la période précédant le conflit, sur son déroulement puis sur ses conséquences, il s’intéressera tant aux vainqueurs qu’aux perdants du conflit, à ses participants engagés et à ses observateurs. Une attention particulière sera accordée à la question du surgissement de la violence et de ses effets sur la crise et son dénouement.

 

Avant la crise, les acteurs politiques de l’époque ont agi dans un contexte incertain et complexe. La montée vers le conflit ne peut être analysée sur le mode du complot ou d’une ascension linéaire vers la crise violente ; celle-ci est en grande partie inattendue et n’avait rien d’inéluctable. La crise d’octobre 1993 est celle d’un pouvoir russe qui s’était construit contre le pouvoir de l’Union soviétique, avec l’élection en 1990 du Congrès des députés du peuple de la RSFSR. B. Eltsine, élu Président du Soviet suprême (chambre haute) en mai 1990, puis de la Russie en juin 1991, avait obtenu le soutien d’une majorité composite de députés dans sa lutte pour capter des compétences face à l’Union. Jusqu’à la mi-1991, le Président et les députés qui ne lui sont pas acquis (soit les 2/3 des sièges) ont des intérêts plutôt convergents. Une fois la chute de l’URSS actée, en décembre 1991, ces convergences s’affaiblissent. Des interrogations se font jour sur le type de régime à mettre en place : présidentiel, parlementaire ou mixte ? Des doutes croissants pèsent sur la mise en œuvre du programme économique de « thérapie de choc » aux lourdes conséquences sociales et économiques. Les oppositions se font de plus en plus marquées au sein du Congrès des députés du peuple (émergence des « rouges-bruns », division des « démocrates »…). Au cours de l’année 1993, plusieurs tentatives de conciliation menées par divers intermédiaires ont lieu. Des accords multiples, plus ou moins publics, plus ou moins respectés, se succèdent entre les deux pouvoirs sans parvenir à stabiliser la situation.

 

A l’automne 1993, après la publication de l’ukaz de B. Eltsine, les acteurs impliqués dans le conflit, du côté du Soviet suprême comme de la Présidence, improvisent. Le colloque tentera d’éclairer sous cet angle ce qui se passe dans la crise elle-même, en particulier les aspects suivants :

1. L’incertitude généralisée qui règne entre le 21 septembre et le 4 octobre. Il s’agit d’en prendre la mesure et d’explorer la façon dont elle affecte les perceptions, anticipations et calculs des acteurs. Les informations qui circulent sont partielles et partiales, laissant le champ libre aux malentendus, aux coups de bluff et à la diffusion de rumeurs. Certains acteurs choisissent l’engagement alors que d’autres privilégient l’attentisme.

2. Comment les mobilisations affectent-elles les divers univers sociaux et lieux institutionnels dans lesquels elles se déploient (champ politique et Parlement, armée et police, Présidence, différents secteurs étatiques, presse écrite, TV, radio, etc.) ? Par quels clivages ces univers sont-ils traversés, comment évoluent-ils au cours de la crise ? Quelles sont les coalitions d’acteurs qui se cristallisent alors ? Quel a été le rôle des syndicats, des partis et des organisations sociales (notamment celles qui refusent de s’engager d’un côté mais vont aider les blessés) ? Ces mobilisations atteignent-elles également d’autres acteurs (ministères fédéraux, pouvoirs régionaux, pouvoir judiciaire…) et avec quels effets ?

3. Les échanges de coups entre les protagonistes : comment a été prise la décision de dissoudre le Parlement, comment a émergé la riposte des parlementaires oppositionnels ? Quelle a été la place des manifestations de rue dans le déroulement de l’événement ? Comment s’est fait le passage à la violence ouverte, qu’est-ce qui l’a rendue possible ? Comment l’armée et la police sont-elles intervenues : comment s’est effectué le maintien de l’ordre pendant les journées d’octobre, la police « savait-elle faire » ? Comment expliquer et qualifier les relations entre la Présidence et le haut commandement militaire au cours de cette période ? Quand et comment le choix de bombarder le Parlement a-t-il été fait ?

4. Enfin, quelles ont été les négociations et les tentatives de médiation au cours de ces quatorze jours ? La démarche de l’Eglise orthodoxe en ce sens est connue ; y a-t-il eu des tentatives de médiation moins publicisées (d’Etats occidentaux, post-soviétiques ou encore d’autres acteurs) ?

 

A l’issue du conflit, de nouveaux rapports de force apparaissent dans la compétition politique. L’histoire des institutions qui naissent de la crise a été largement écrite. Les élections parlementaires de décembre 1993 et le référendum qui mène à l’adoption de la Constitution ont été bien analysés. Cependant, les choix institutionnels effectués à cette période posent question. Ils aboutissent à « réduire le champ des possibles » par rapport à toutes les formes qu’aurait pu adopter la démocratie russe et à figer des solutions institutionnelles très contingentes et qui n’étaient, avant 1993, que provisoires. A l’issue de cette crise, le devenir de l’opposition défaite est négligé. Il importe de voir pourtant comment l’opposition se réorganise, quelles sont ses formes d’action, ses modes de domestication par l’exécutif fédéral et quelles sont les trajectoires des anciens opposants à B. Eltsine après octobre 1993. Du côté de B. Eltsine, 1993 marque aussi une coupure dans la carrière politique d’une bonne partie de ses partisans, par exemple des députés « démocrates » qui ne seront pas réélus en 1993 et de nombreux citoyens qui s’étaient engagés dans le « mouvement démocratique » à la faveur de la perestroïka : certains se détourneront totalement de l’activité politique, d’autres se reconvertiront dans des carrières associatives ou économiques.

Si l’attention s’est particulièrement portée sur les événements à Moscou, qui seuls ont dégénéré en affrontement violent, il n’en reste pas moins que la dissolution, partout en Russie, des soviets locaux et régionaux ouvre une période de désenchantement durable vis-à-vis du politique tandis qu’elle accélère les recompositions du pouvoir régional autour du partage de la propriété notamment.

 A plus long terme, il importe de voir quelles nouvelles pratiques et représentations se développent dans l’espace politique russe. Octobre 1993 a pu être considéré comme une étape dans le « déraillement » démocratique du régime et comme la matrice des évolutions politiques du pays jusqu’à V. Poutine. Le conflit a aussi été considéré comme préfiguration de l’usage de la violence à des fins intérieures (notamment pour rétablir l’ordre en Tchétchénie). Octobre 1993 interroge aussi le rapport de la Russie à l’Occident. Quels ont été les effets de cet affrontement sur la place de la Russie sur la scène internationale ?

 

Pour interroger ces différents aspects, le colloque entend redonner une place centrale aux divers acteurs du conflit. Dans cette perspective, l’appel à contributions s’articule autour de six grands axes :

 – Interroger les acteurs de l’époque pour offrir de nouvelles sources de connaissance de l’événement. En l’absence d’accès aux archives, en l’absence de commission d’enquête à l’issue du conflit, les recherches actuelles se fondent sur des témoignages d’acteurs engagés dans l’un ou l’autre camp, de journalistes, sur des recueils de documents et de textes. Le colloque pourra permettre de réfléchir à la constitution et à l’usage de ces sources et contribuer à les compléter.

 – Comprendre les enjeux du conflit identifiés par les acteurs : quels modèles politiques sont en compétition à leurs yeux ? Autour de quoi se battent-ils ? Quelle est la part accordée aux questions institutionnelles, aux questions de légitimité, mais aussi aux modalités d’exercice du pouvoir ? Quels sont les débats autour des réformes économiques, leurs significations ?

– Mettre en lumière la diversité des trajectoires des acteurs politiques, des ressources dont ils disposent et qu’ils mettent en œuvre aux différents moments. L’analyse sera attentive au positionnement des différents types d’acteurs : institutionnels, politiques, syndicaux, économiques, religieux… ainsi qu’à ceux qui se sont posés en médiateurs. Elle s’attachera également à la manière dont la crise a modifié leurs trajectoires et carrières.

– Comprendre la dynamique propre de la crise. Les motivations, objectifs et enjeux des acteurs qui donnent naissance à la crise sont ballottés ou transformés par les événements, au travers des mobilisations et des échanges de coups entre ces acteurs, la confrontation acquiert une dynamique autonome. Dans une situation d’incertitude généralisée, la compétition pour le pouvoir se mue en quelques jours en une lutte pour la survie politique de ses protagonistes et pour celle des institutions qu’ils prétendent incarner. Le conflit se déroule dans des lieux physiques considérés comme stratégiques et symboliques (la Maison Blanche, le Kremlin, la tour de télévision d’Ostankino, le Mossovet…). Il a surtout sa topographie sociale, i.e. les espaces sociaux et arènes institutionnelles – champ politique, Parlement, Présidence, secteurs étatiques (dont l’armée et la police), pouvoirs régionaux, univers des médias, etc. – où se produisent les mobilisations et contre-mobilisations et où s’échangent les coups. Alors que tout paraît tranquille ailleurs dans Moscou et sa périphérie, que se passe-t-il dans les autres régions ? Comment regarde-t-on le conflit dans les ex-républiques soviétiques ?

– Analyser les temporalités du conflit et de ses conséquences. Dans la crise, les acteurs ne jouent pas tous selon les mêmes temporalités. Le temps n’est pas linéaire, il y a des accélérations, des basculements (notamment marqués par le passage à la violence). Le temps des réformes institutionnelles n’est pas le même que celui des réformes économiques. Entre 1991 et 1993, comment se font les parallèles ? 1993 par rapport au passé soviétique ? Dans l’histoire des années 1990 ? Et depuis 2000, une politique de l’oubli ?

– Faire sens de 1993 : Quelle mémoire du conflit se perpétue, et dans quels groupes ? Quels lieux font mémoire ? Au-delà des interprétations politiques du conflit, quelles productions littéraires, cinématographiques, artistiques contribuent à la mémoire de cet événement ? Comment l’Etat russe reconnaît-il ses responsabilités et le rôle des uns des autres (décoration des militaires, amnistie) ? Quelle justice, quelles réparations sont-elles envisagées ? Le déroulement de la crise et son résultat constituent-t-ils le début du délitement du pouvoir du Centre sur les régions et du fédéralisme asymétrique ? Comment les chercheurs en Russie et ailleurs dans le monde ont-ils analysé cet événement et comment leurs analyses ont-elles pu contribuer à la formation du « sens » de la crise de 1993 ?

 

Informations pratiques :

 

Colloque international organisé par le Centre d’études franco-russe de Moscou (CEFR)

en collaboration avec l’Académie de l’économie et de la fonction publique de Russie (RANHiGS, Moscou), la Bibliothèque de documentation internationale contemporaine (BDIC, Nanterre), le Centre d’étude des mondes russe, caucasien et centre-européen (CERCEC, EHESS), le Centre d’études et de recherches internationales (CERI, Sciences Po), le Centre de recherches pluridisciplinaires multilingues (CRPM, Université Paris Ouest Nanterre), la Fondation Maison des sciences de l’homme (FMSH, Paris), l’Institut d’histoire russe de l’Académie des sciences de Russie (IRI RAN, Moscou) ; l’Institut des sciences sociales du politique (ISP, Université Paris Ouest Nanterre) et l’école doctorale de l’Université Paris Ouest Nanterre

Le colloque aura lieu au CERI, 56 rue Jacob, les 18-19 novembre 2013.

Langues de travail : français, anglais, russe (interventions possibles dans ces trois langues, une traduction français-russe et russe-français uniquement sera assurée).

Le programme définitif sera bientôt disponible sur ce site : http://russie.hypotheses.org/category/octobre-93

Contacts : oktiabr1993@gmail.com

Comité scientifique : Carine Clément (Institut Smolny, St-Pétersbourg), Françoise Daucé (Université Blaise Pascal Clermont-Ferrand/CERCEC), Myriam Désert (Université Paris IV/CERCEC), Michel Dobry (Université Paris 1/CESSP), Boris Doubine (Levada-Centre), Gilles Favarel-Garrigues (CERI), Graeme Gill (Université de Sydney), Anne Le Huérou (Université Paris Ouest Nanterre/CRPM/CERCEC), Marie-Hélène Mandrillon (CERCEC, Paris), Rudolf Pikhoia (RANHiGS, Moscou), Jean-Robert Raviot (Université Paris Ouest Nanterre/CRPM), Amandine Regamey (Université Paris I/CERCEC), Kathy Rousselet (CERI), Carole Sigman (CEFR, Moscou/ISP), Serguei Zhuravlev (IRI RAN, Moscou).

Comité d’organisation : Françoise Daucé, Gilles Favarel-Garrigues, Anne Le Huérou, Amandine Regamey, Kathy Rousselet, Carole Sigman.

Amandine Regamey

More Posts